Ковчег Игорь Удачин Мистический роман-гротеск предлагает поразмышлять о Заурядности и Избранности ― состояниях, в равной мере губительных для человека… Как легко разочароваться в жизни, затаить обиду на всех и вся, пойти скитаться по свету. Главный герой романа Занудин, тяжело переживающий смерть младшей сестры, именно так и поступил. Но он и предположить не мог, что, заблудившись однажды в лесу, найдет приют в придорожном заведении «Ковчег», где с момента его появления начнут твориться очень странные вещи. Стычки с эксцентричными постояльцами, галлюцинации, перевоплощения, полтергейст и прочая чертовщина, вплоть до расхаживающих по дому великих и знаменитых «покойников» — все это оказывается цветочками по сравнению с открывающейся тайной его собственной жизни. Но только не нынешней — а прошлой… Занудин приходит к убеждению, что «ковчеговским» обитателям нужно от него нечто такое, что во всем остальном мире не продается и не покупается… Игорь Удачин «Ковчег» ThankYou.ru: Игорь Удачин «Ковчег» Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет! Из Каких Запределов — 33 — У мира было много проблем до твоего появления, и он не нуждается еще в одной. Никому нет дела до того, кто ты и о чем думаешь. Любая важная идея уже существовала до тебя, все важные книги уже написаны, все прекрасные картины нарисованы, все открытия сделаны, все песни спеты, все фильмы сняты, разговор окончен. Все важные жизни прожиты. Ты не имеешь и не будешь иметь никакого значения.      Ричард Бах, Бегство от безопасности «Все… все катится к чертям! Вот он… К-О-Н-Е-Ц!.. Это похоже на какой-то ветхий чердак, на котором скопилось столько разного барахла, что одно незапланированное колебание — и оно рухнет нам на головы. Воздух пахнет крушением. Реальность… Иллюзии… Все переплелось, как крысиный король сплетается хвостами и лапами, находя единственный смысл в самоубийственном жирении. Новые формы устарели… Кругом паразиты, сосущие кровь друг друга, потому что она циркулирует теперь только в их жилах и нигде больше — бесполезная перекачка и неизбежное зачахание… Цивилизация выходит на свой последний виток…» Слова в этот поздний час казались сгустками едкого дыма, мерно возносящегося вверх и заволакивающего потолок полупризрачной пеленой лунного оттенка. Возможно, такое необычное сравнение напрашивалось вследствие мрачности антуража. И все же дым был самым обыкновенным — он истекал из недр борющегося со сном престарелого курильщика. А слова — зыбкие небные звуки, какие обычно предшествуют накапливающемуся зевку, — только заполняли тишину между вдумчивыми затяжками. Вдохновенный апокалипсический монолог (вовсе не рассчитанный на слушателя) принадлежал дядюшке Ною, хозяину «Ковчега» — гостиницы, все еще жившей на устах ее обитателей как «придорожное заведение», хотя статус этот потерял всякую актуальность со времен исчезновения самой дороги. Дорога к «Ковчегу» забылась, стерлась, сгинула под жухлым быльем, и давно уже извне ни одна живая душа сюда не забредала. Дело на редкость темное, паранормальное, и с кондачка во всем не разобраться. Однако в «Ковчеге» по-прежнему поглядывал за порядком невозмутимый старик Ной и все так же сдавал комнаты нескольким постояльцам, которые, по причинам только им одним известным, никуда не съезжали да, по-видимому, уже и не держали в голове подобного намерения. Дядюшка Ной, как и всегда перед сном, сидел в холле у камина и любовно потягивал свой добрый вечерний косячок, давая отдых перетрудившейся за день пенковой трубке. В ногах, словно кот, нежился мерзкий карлик, по имени Даун, и сквозь сон что-то тихонечко лепетал. Разговор дядюшки Ноя вслух с самим собой только слаще убаюкивал противного коротышку. — …цивилизация выходит на свой последний виток… оу-а-а!.. Подкативший к горлу зевок заставил дядюшку Ноя прервать свою прочувствованную речь на самой патетической ноте. В этот момент за его спиной кто-то деликатно откашлялся, пытаясь тем самым привлечь внимание старика. Седовласый Ной должен был по меньшей мере вздрогнуть, насторожиться (ведь подкравшийся с тыла тембр явно не подходил ни одному из обитателей «Ковчега») — но старик сохранял олимпийское спокойствие. Тщательно размяв длинные властные пальцы на протянутых к огню руках, дядюшка Ной медленно обернулся и увидел перед собой молодого человека в утыканных репейником линялых брюках, куцей джинсовой куртке и пестрых стоптанных башмаках. В ногах незнакомца стояли обрамленные металлической оправой чемоданы. Цвета они были грязновато-красного — как и съехавшая на затылок несуразная бейсболка, с отметиной птичьего помета на козырьке. На лице гостя сразу угадывалась, как выражались в прежние времена, печать семи ветров. Бродяга, — но не по нужде, а по идее… Перекати-поле, которое катится туда, куда подул ветер, — но с болезненным чувством собственного достоинства… Любопытный взгляд дядюшки Ноя долго блуждал по новоявленному персонажу, а старческие губы, похожие на разрезанную вдоль морковь, приняли контур почти неуловимой елейно-вычурной улыбки. — Добрый вечер, — заговорил молодой человек, — я стучался в дверь, но никто не отворял, и я взял на себя смелость войти. Вот… стал невольным вашим слушателем. Сразу сознаюсь, не многое понял из ваших слов — да и привычки нет, знаете, вникать в то, что не предназначено для твоих ушей… Верно ведь?.. Кхм… Старательно подавляя на лице улыбку, дядюшка Ной продолжал изучать гостя и не спешил вступать в разговор. — Я, собственно, хотел бы остановиться у вас на день или два, если это возможно. Что скажете? Старик почмокал губами. — Так как? — незнакомец начинал теряться. — И как же вас… называть? — вопросом на вопрос ответил Ной, повернувшись обратно к камину, чтобы, как показалось гостю, скрыть выражение своего лица. — Занудин, — представился молодой человек. — Чем по жизни занимаетесь? Семьей, детьми не обременены? — Мгм… — Занудин вполне оправданно смутился. — Простите, если покажусь неучтивым — но какую это имеет важность? Я всего-навсего хочу снять комнату. Разве это не гостиница?.. — Отчего же. Вы наведались точно по адресу. Умирающей черепахой проползла томительная минута, которая свела бы с ума кого угодно. Но сложившиеся обстоятельства принуждали гостя держаться непритязательно и терпеливо. Перспектива остаться на улице в такую неприветливую ночь совершенно не вдохновляла. Дядюшка Ной тяжело поднялся с кресла. Лицо его уже ничего не выражало и казалось почти восковым. Карлик к этому времени успел проснуться и с некоторой опаской глядел на молодого человека в красной бейсболке. — У меня есть для вас комната, пойдемте! — выпалил старик, хлопнув в ладоши. Взглядом отыскивая карлика под ногами: — Даун, будь добр, помоги нашему гостю. Выдохнув с явным облегчением, Занудин отступил от чемоданов, и карлик проворно ими овладел. Проследовав через обширный, но плохо освещенный холл, троица не спеша преодолела крутой подъем лестничной спирали. На втором этаже было еще темнее, но глаза постепенно привыкали. Занудин и провожатые молча двинулись по коридору, длинному и мрачному как левиафанова кишка. Сзади семенил, сопя и фыркая, навьюченный вещами карлик. Занудин шагал вслед за стариком и невольно скользил взглядом по эмалированным табличкам, развешанным на дверях немногочисленных комнат: МУЗЫКАНТ ЖЕНЩИНА ПОЭТ ЖЕРТВА ПАНКИ ВИРТУАЛ Наконец они остановились у единственной двери, не имевшей таблички. Дядюшка Ной отворил ее и передал Занудину ключ. — Вот ваша комната, Зануда. — Занудин, — поправил молодой человек. Старик снова улыбнулся уголками губ, как улыбался при первых минутах их встречи. — Для ужина уже поздновато, не правда ли? Отдыхайте после дороги. А к завтраку подходите. Внизу, в холле, в девять. — В девять? — переспросил Занудин, извлекая из кармана брюк большие часы на засаленном кожаном шнурке, заменявшем цепочку. На стекле, закрывавшем циферблат, красовалась зигзагообразная трещина. — В вашей комнате есть часы. Ориентируйтесь лучше по ним. Спокойной ночи, милостивый государь, — дядюшка Ной широко зевнул, демонстрируя крепкие белые зубы, которыми не грех было похвастаться — и в компании тяжело дышавшего карлика отправился восвояси. Занудин проводил их взглядом и вошел в комнату. Включив свет, он болезненно зажмурился на секунду-другую, после чего с замиранием сердца огляделся. Первое, что пришло на ум Занудину: еще ни разу за время кочевой жизни не доводилось ему останавливаться в таких восхитительных условиях. Пестрым безудержным каскадом пронеслись в памяти те маленькие загаженные каморки, десятки, если не сотни которых он сменил в пору долгих скитаний. Занудин чуть не прослезился, подумав о том, что, оказавшись вскоре еще в каком-нибудь захолустье, мысленно он нет-нет да и вернется сюда. Занудин растроганно улыбнулся и, стащив с головы бейсболку, принялся терзать ее своими узловатыми, согнутыми в крючки, пальцами. В комнате было просторно. Более чем! Светло, ухоженно. При виде всевозможных удобств рука так и тянулась к горлу, чтобы протолкнуть застрявший от удивления комок. Шикарный письменный стол. Ковры. Кресла. Высокая мягкая кровать. Книжный стеллаж. Шкаф-купе. Зеркала. Кружевные занавески на окнах, подобранные фестонами. Ванная с туалетом… Справившись с первыми отзвуками волнения, Занудин принялся распаковывать чемоданы. По правде говоря, в этом не было особой надобности. И все-таки человек, приговоренный к постоянным новосельям, каждый раз находит необъяснимую отдушину в перекладывании с места на место сменного белья и разного мелкого скарба, всюду таскаемого за собой, чтобы не забывать о каких-то простейших истинах и, главным образом, о доме, который теперь везде и нигде… Разглаживая рукой рубашки и отделяя шерстяные носки от хлопковых, Занудин вдруг погрузился в противоречивые размышления… Старик даже не завел речи об оплате, проигнорировал и все прочие привычные формальности. Повел разговор точно с нерадивым племянником, которого полагается как следует помурыжить, чтобы потом обласкать! Все эти утомительные паузы, рассеянная снисходительность! И что в итоге? Взял и поселил как снег на голову свалившегося человека в самые настоящие апартаменты, и отдаленно не напоминающие гостиничного номера, на какой следовало рассчитывать Занудину в затерянной глубинке, куда его занесло… Один книжный стеллаж чего стоил, не говоря про остальное (невооруженным взглядом расставленные по полкам книги можно было отнести к разряду отборных и ценных), — диво дивное, да и только! Сон наяву, рискующий обернуться изощренным розыгрышем… Занудин как бы невзначай взглянул на себя в зеркало. С той стороны амальгамы ему ответил взор помятого человека с посеревшим от долгих скитаний лицом. «На денежный мешок я не смахиваю, это точно, — с горькой самоиронией отметил Занудин. — А за любое удовольствие полагается хорошенько вывернуть карманы, разве не так?» Если бы Занудин поломал голову подольше, он бы столкнулся и с прочими странными нюансами его недавнего вселения, однако слишком молодой человек был утомлен для всего этого. Утро вечера мудренее, решил Занудин. Раздевшись и стопкой уложив одежду на стуле, Занудин наведался в душ, а вернувшись, с наслаждением растянулся на своей новой чудо-кровати. Веки почти сразу начали слипаться словно напомаженные чем-то клейким и приятно покалывающим. Задача-минимум была определена: как следует выспаться, а с утра — поплотнее позавтракать. Узкие щелки глаз отыскали на стене часы: за полночь. Занудин прекрасно понимал, что завтра, когда зайдет речь о произошедшем недоразумении (а это явное недоразумение!), ему придется отсюда убраться (возможно, даже со скандалом), и был крайне доволен тем, что хотя бы на темное время суток не остался без приюта. «Старик сам виноват в своем попустительстве, и содрать с меня немыслимой платы ему не удастся, дуля с маслом! Не в драку же ему со мной лезть, в самом деле…» Занудин снова подвергся сильному эмоциональному возбуждению, и рука потянулась за пачкой сигарет, которую он успел выложить у изголовья. Пальцы конвульсивно вздрогнули, застыли… Уже мгновение спустя Занудин спал беспробудным сном. * * * Этой ночью, во сне, Занудин вновь разговаривал с «собой-маленьким». Кто такой Занудин-маленький? Не станет лишним пояснение. Дело в том, что еще во времена своего небезоблачного отрочества Занудину довелось перенести редкую и опасную форму гриппа. Болезнь едва не лишила его жизни. Занудин сутками не приходил в себя. У постели больного постоянно дежурили медсестры, ожидая его очередного пробуждения, чтобы тут же напичкать таблетками, покормить и поднести судно. Все это делалось второпях, пока Занудин вновь не проваливался в беспамятство. В тот период Занудину снилось много разных снов. Причем сны были довольно необычные. Вот сюжет одного из них. СОН ЗАНУДИНА Занудин открыл глаза. Он по-прежнему лежал в своей больничной постели, но чувствовал себя впервые за долгое время просто превосходно. Сознание наконец вернулось к нему в полной мере, и неописуемое чувство легкости и освобождения в один миг переполнило Занудина. — Эй, сестра! Кто-нибудь! — закричал Занудин, всеми силами сопротивляясь просящимся наружу слезам радости. У кровати появилась медсестра. — Я здоров, сестра! Здоров! Правда? — срывающимся на восторженный полушепот голосом залепетал Занудин, крепко прижимая женскую руку к своей груди. — Конечно же ты здоров, Занудин, — улыбнулась медсестра, мягко высвобождая наманикюренную кисть. — Тебя ведь утром прооперировали, и теперь все, все, так и знай, будет хорошо… — А зачем меня оперировали? — еще крепче ухватившись за руку медсестры и чуть ли не завалив женщину к себе в койку, спросил Занудин. Вопрос был скорее праздным. Ведь факт проделанной операции, если она привела в итоге к выздоровлению, никак не должен был смущать. Есть на то люди, которым виднее. Кому без всякой опаски вверяются судьбы, словно они боги в белых халатах. — Потому что без вмешательства хирурга ты бы умер, — медсестра нежно, как ребенка, потрепала Занудина по волосам. — А теперь ты будешь жить долго-долго. Кстати, дверь просто ломится от желающих навестить тебя. Ой, это что-то! Ты просто всеобщий любимчик! Ну и-и? Мы принимаем гостей? — Да, конечно! — воскликнул Занудин, так и не сдержав блаженных слез. Вырвав наконец подрумянившуюся руку и оправив халат, медсестра подиумным шагом продефилировала к двери палаты и, эффектно помедлив секунду-другую, отворила ее. Ликующая толпа, теснившаяся до этого момента в узком больничном коридоре (большинство людей, к своему удивлению, Занудин увидел впервые), тут же хлынула к постели больного. Народу в палату набилось до отказа. Радостные возгласы, море цветов, улыбок, мандарины в пакетах… В следующий миг все оцепенели. Светящиеся секунду назад лица сменили гримасы уничижительной жалости и даже отвращения. — Ну чего там?.. А?.. Как?.. — спрашивали еще довольно бодрые голоса из задних рядов, тщетно пытаясь разглядеть Занудина за головами впереди стоящих. — Боже мой… Иисусе на небеси… — перешептывались женщины, что стояли ближе остальных, закрывая руками рты. Какой-то пшеничноволосый паренек небольшого росточка (все из тех же задних рядов) принялся подпрыгивать, и при каждом новом взлете глаза его превращались в большие пасхальные яйца. — А что, что такое? — забеспокоился Занудин, смачно всхлипнув. В палате воцарилась гнетущая тишина. Момент, все это поняли, требовал альтруиста, который бы покончил с всеобщим замешательством. И таковой не заставил себя долго разыскивать. От толпы с прискорбным лицом отделился низенький пухлый человек в строгом сером костюме. Молча поднеся к постели больного зеркало на подставке и не зная куда девать себя дальше, он отвернулся от Занудина и, наведя на лбу трагичные складки, безадресно закивал головой перед гущей сгрудившегося народа. Занудин медленно поднял глаза и, схлестнувшись взглядом со своим отражением, ощутил ужас от увиденного: его голова ничем не отличалась от прежней, но все остальное тело убавилось до пропорций… годовалого ребенка! Оставалось необъяснимым, почему Занудин не мог ощутить своей уродливой трансформации раньше. Он крепко сжал веки, чтобы больше не смотреть на это убожество, и горько разрыдался. Все остальные присутствующие в палате тут же восприняли эмоциональный срыв Занудина как сигнал к тому, что пора уже «начинать возмущаться» и вслух делиться впечатлениями. Поднялся галдеж. — Так, тихо! Спокойствие! — из толпы вынырнул новый герой: орлиный нос, военная выправка, желтый вязаный свитер с косо нашитыми эполетами. — Кто его оперировал? Где хирург, где эта мразь?! — Она нам скажет! — злорадно прошипел пухлый человек (памятный всем собравшимся по подносу зеркала к постели больного) и с силой толкнул в объятия носатого вояки побледневшую от страха медсестру. Вояка схватил женщину в охапку и на пару с пухлым принялся одаривать ее зуботычинами. — В чем дело? Это что еще такое?! А ну-ка прекратить избиение персонала! — у кровати выросло финальное действующее лицо — огромный человек в белом халате. С завидной легкостью два раскрасневшихся драчуна были отодвинуты от медсестры на безопасное расстояние. — Вы хирург? — неровно дыша выпалил вояка, повисая на руке великана. — Да, я. Утвердительный ответ гиганта тотчас же произвел эффект разорвавшейся бомбы в переполненной палате. — Как понимать этот беспредел?! — Вы отдавали себе отчет, когда… — В суд! В суд надо подавать! — Сейчас же переоперируйте!! — Мерзавец! — Компрачикос… Однако хирург совершенно не выглядел затравленным или хоть сколько-нибудь задетым подобными выпадами в свой адрес. Спокойно дождавшись, пока гул не утих окончательно, он обезоруживающе вежливым, но внушительным тоном начал объяснять, что да, мол, операция прошла не совсем как ожидалось и к разряду блистательных ее не отнести, но тем не менее жизнь больного уже вне всякой опасности, что главное теперь — это забота о больном, участие близких и прочее и прочее. Самое удивительное, все помалу принялись соглашаться с врачом, одобрительно кивать головами, а пухлый человек в сером костюме и вовсе пожал доктору руку… И только Занудин, отвернувшись к стене, убитый горем, беззвучно плакал. * * * При всей своей нелепости сон настолько потряс Занудина, такие невероятные силы привел вдруг в движение в области его подсознания, что, тут же пробудившись в холодном поту, Занудин больше не впадал в беспамятство и удивительно быстро пошел на поправку. Но и это еще не все. Время от времени ему начал сниться Занудин-маленький (теперь понятно, о ком идет речь), но уже полностью превратившийся в самобытную личность. Сюжеты снов разнообразием не баловали и всегда разворачивались согласно следующему сценарию: Занудин заходил в светлую больничную палату, в которой находился Занудин-маленький, и подсаживался к нему на кровать. Потом они разговаривали. Они очень любили говорить друг с другом… Как-то раз Занудин подумал вот о чем: большая, с взрослыми чертами голова Занудина-маленького определенно олицетворяет собой мудрость, а хрупкое младенческое тельце, на которое она так несуразно насажена — детскую непредвзятость и неспособность на коварство. Тревоги, скопившиеся сомнения и душевный дискомфорт становились своеобразным сигналом для их скорейших встреч. А советы, которые давал Занудин-маленький, нередко помогали в реальных жизненных ситуациях — и Занудин, надо признаться, привык доверять им почти безоговорочно. Такой вот ангел-хранитель был у Занудина — какого, наверное, не нашлось бы ни у одного человека, живущего в этом прагматичном мире. ПЕРВЫЙ СОН ЗАНУДИНА В «КОВЧЕГЕ» Занудин отворил дверь больничной палаты и вошел. Козырек ладони машинально защитил глаза от ярко бившего в лицо света. — Ну проходи, проходи, крот, не топчись в дверях, — добродушным смехом заквакала выглянувшая из-под одеяла большая голова Занудина-маленького. Проморгавшись, Занудин приблизился к кровати и, отвернув краешек простыни, присел. Занудин-маленький неуклюже почесывал крохотной ручонкой трехдневную щетину и улыбался, ни на секунду не сводя своего лукавого взгляда с не частого в последнее время гостя. — Рад за тебя. Такое впечатление, ты неплохо устроился. — Да брось, Мини-я. О чем ты! — отмахнулся Занудин. — С утра пораньше опять на все четыре стороны. Занудин-маленький скорчил гримасу и хмыкнул. — Не можешь же ты скитаться вечно? — От меня-то что зависит… — повел плечами Занудин, беззвучно при этом вздыхая. — Трудно с тобой, ей-богу, — Занудин-маленький озабоченно покачал головой. — Именно потому, что ты ровным счетом не прикладываешь никаких усилий, чтобы от тебя хоть что-то зависело — помяни мое слово, зависимым будешь ты! А это, знаешь, вряд ли сделает тебя счастливым. — О-ой, перестань, — вновь отмахнулся Занудин. Такой разговор мало чем отличался от многих предыдущих — назидание, вечное назидание… Занудин понимал, что ведет себя неблагодарно, но все равно продолжал «держать дистанцию» со своим ангелом-хранителем. — Не дави на мое самолюбие, я уже избавился от него как от старого белья, — послышалось его бурчание в ответ. Занудин-маленький наградил собеседника тяжелым взглядом исподлобья. — Ты очень обозлился по отношению ко мне — это плохо. Ошибка маловероятна, если предскажу, что в твоей жизни намечаются какие-то перемены и не обязательно в лучшую сторону… — Куда уж хуже? — Будь на чеку. Занудин долго смотрел себе под ноги, на чисто выдраенный больничный линолеум. Затем вяло кивнул в знак того, что принял предостережение к сведению. — До следующей нашей встречи я подумаю, где тебе подстелить, чтобы мягче падалось, — Занудин-маленький расщедрился на добрую, но все же слегка натянутую улыбку, и закрыл глаза. — Ну ладно. Я тоже нуждаюсь в небольшом отдыхе. Правильно сделал, что заскочил — а сейчас ступай… Детская ручонка тихонько хлопнула Занудина по бедру. Занудин поднялся на ноги. — Спокойного сна, Мини-я. — Приятного пробуждения. Осторожным шагом, не желая вызвать и маломальского шума, Занудин покинул светлую палату. Нельзя было не отметить, что встреча состоялась достаточно невразумительная и короткая как никогда — но у Занудина все же потеплело на душе. Ангел-хранитель по-прежнему был рядом. Думал о нем. Хранил от беды. — 32 — Занудин проспал. Распечатав глаза в половине десятого, он почувствовал себя зверски голодным. В желудке играл целый оркестр, со вступительной партией контрабаса. Быстро приведя себя в порядок и одевшись, Занудин открыл дверь и выскочил в коридор — где как-то неестественно проскользил по паркету, поняв в следующий момент, что на пороге его «поджидала» внушительная куча экскрементов, в которую он и имел неосторожность угодить ботинком. Занудин смачно выругался и поспешил вернуться в комнату, но незамеченным не остался еще один нюанс — на двери его номера красовалась табличка с надписью: ШНЫРЬ НЕПОТРЕБНЫЙ Занудин не чувствовал себя до конца проснувшимся — видимо, поэтому и не придал случившимся с ним неприятностям должного значения: в том контексте, что вряд ли все случайно и уж больно смахивает на чью-то гривуазную выходку… Он действовал с какой-то беззубой машинальностью и не утруждал себя домыслами. Просто сорвал идиотскую табличку, вернулся к себе, швырнул ее под кровать, переобулся, наскоро замочил изгаженный башмак в наполненной водой раковине и весь в мечтах о завтраке поспешил вниз. …В холле царило оживление. Смешки, покашливания, тарелочно-вилочное бряцанье. Похоже, все обитатели «Ковчега», с которыми Занудину волей-неволей предстояло познакомиться или по меньшей мере обменяться приветственными взглядами, были в сборе. По центру просторного помещения величаво размещался большой антикварный стол с овальной столешницей. За столом дружной компанией завтракали постояльцы придорожного заведения. Спустившийся по лестнице Занудин моментально привлек к себе всеобщее внимание. — А вот и наш гость, — громко произнес дядюшка Ной, почтительно указывая Занудину на его место за столом, к которому тот незамедлительно проследовал. — Занудин, — представился Занудин, усаживаясь. Карлик тут же подал ему завтрак: роскошную глазунью, салат из свежих овощей, аппетитно лоснящуюся на тонких румяных хлебцах ветчину и кофе со сливками. Все это выглядело настоящей амброзией для не на шутку изголодавшегося человека. Любопытные взгляды со всех сторон не могли не смущать, и Занудин, щипая себя под столом за урчащее брюхо, с едой не торопился, хоть рот уже и наполнила обильная слюна. — Поэт. К вашим услугам, — представился лысоватый очкарик лет сорока, подавая Занудину сухенькую немужскую ручку (он сидел ближе всех к Занудину ― как раз на расстоянии этой самой вытянутой ручки). — Очень приятно, — качнул подбородком Занудин, то ли проигнорировав, то ли по рассеянности не заметив протянутой к нему конечности. Поэт руку тотчас убрал, кротко хихикнул и, чуть приподнявшись, взял на себя обязанность представить остальных присутствующих за столом, в коем числе были: ВИРТУАЛ Лохматый, щетинистый, дородный мужчина. Нарочитая небрежность во внешнем виде и плохо прикрытое самомнение, клейко лучащееся из глаз. Возраст — за тридцать. Ел с аппетитом, и мало что, казалось, в этот момент его интересовало. Хотя Занудина взором, конечно, померил — и густые брови, сидевшие на лбу наискось, слились в ровную толстую полоску, похожую на мохнатую гусеницу. МУЗЫКАНТ Угрюмый молодой человек лет двадцати семи-восьми, с длинными баклажанного цвета волосами, на две трети спрятавшими его отчужденное чавкающее лицо. Туловище безвольно облокотилось на спинку стула, глаза под шваброй волос представлялись парой ленивых лиловых пятен, а с губы стекал жир. Подчас за подобной нигилистической маской скрываются свойские парни. Что — с другой стороны — вовсе не обязательно. ЖЕРТВА Обладатель маленького сутулого тельца, лысого черепа и синих мешков под глазами. Дико худой, да и в целом производивший крайне болезненное впечатление анемичный субъект. Было похоже на то, что пища пыталась расшевелить его рот, а не он жевал свой завтрак. Все движения выглядели несуразно, точно скелет несчастного был собран неправильно и кости в суставах не стыковались. Затюканный взгляд в беспокойстве блуждал по сторонам и когда останавливался на «ковчеговском» новичке, то наливался щенячьим слезящимся блеском, после чего снова ускользал. ЖЕНЩИНА Единственная представительница слабого пола за столом. Первое впечатление (возможно, обманчивое) — этакая гетера. Дама неопределенного возраста, но определенно притягательной наружности. Взгляд сиамской кошки, изучающий. Лукавая полоска рта, строптивые ямочки на щеках. Разноцветные локоны, разметавшись, засыпали сдобные плечи и грудь. А вот старомодное кружевное платье, с легким разочарованием отметил Занудин, совершенно ей не шло и сидело мешковато. ПАНКИ Некие Джесси и Факки — двое неопрятных юнцов (лет им было от силы по восемнадцать) с взъерошенными прическами в форме развалившихся ирокезов, булавками в ушах и гнилыми улыбками. Замызганная одежда в кожаных татуированных заплатах, прорва заклепок, рваные кеды с торчащими наружу немытыми пальцами (Занудин присовокупил к беглому описанию эту гаденькую мелочь, когда наклонялся за уроненной на пол салфеткой). После того как Поэт их представил, пареньки скрючились и затряслись в приступе хрипящего смеха. Собственно, сам ПОЭТ Классически отполированная макушка немолодого патологического холостяка. Очки с толстыми стеклами, то и дело съезжающие по трамплину крючковатого носа. Суетливые жесты, замысловатая речь. Крупная родимая бородавка на горле. Совершенно некстати Занудину подумалось: «Закинь Поэт голову — бородавка наверняка будет мешать ему сглатывать…» — А что вы так припозднились, голубчик? — спросил Поэт у Занудина, когда все сидящие за столом были представлены. Занудин с достоинством отправил в рот кусочек пищи и начал объясняться: — По-видимому, в доме кто-то держит собаку?.. Она мне доставила некоторые неудобства. Это меня и задержало… — Хр-р-р!.. — раздался взрыв хохота со стороны трясущихся Панков. У Джесси при этом что-то отвратительно брызнуло из носа. — В доме нет собак, — сообщил Виртуал, как бы между прочим отодвигаясь от Джесси. — Неужели? — искренне удивился Занудин. — И еще одно недоразумение: у меня на двери висела табличка… — Шнырь непотребный!.. — захлебнулись новой волной веселья Панки, учащенно топая под столом ногами. Занудин поперхнулся и выпучил глаза, однако остальные присутствующие выглядели до поразительной степени индифферентными к происходящему. Разве что Жертва заерзал на месте и, похоже, был занят поиском предлога, под которым ему посчастливилось бы поскорее отсюда убраться. Такой предлог незамедлительно возник. Дядюшка Ной вытер салфеткой губы и с несвойственной для старика проворностью удалился. Вслед за ним, как по команде, из-за стола поднялись остальные. Завтрак был окончен, один лишь опоздавший Занудин оставался сидеть перед почти нетронутой едой. — Охота на шнырей! — закричали Джесси и Факки, первыми оказавшись на лестнице, ведущей к комнатам жильцов. Вяло переглядываясь, на второй этаж потянулась вереница откушавших «ковчеговцев». У Занудина был дурацкий вид — по-другому не скажешь. До боли тоскливый взгляд упал на остывающий завтрак, а ноги уже уводили к лестнице, вслед за удаляющейся шатией. Он должен был разобраться, что все это значило, что за представление пытается разыграть парочка дерзких юнцов… как их там?.. Ах да — Джесси и Факки. — Вы разве не голодны? — вынырнул навстречу Занудину недоумевающий карлик. Занудин ничего не ответил и прибавил шага. Когда он очутился на втором (гостевом) этаже, взору его предстала следующая картина: — Я — к Жертве, ты — к Зануде! — скомандовал Джесси, заголяя ягодицы и усаживаясь на корточки у порога комнаты Жертвы. — Ты чего? У Зануды давно уже полный порядок, хы-хы! — сообщил напарнику светящийся Факки, топчась у размазанного по полу ботинком Занудина испражнения. Оба затряслись от задорного смеха. Поднявшаяся на этаж публика, косясь на происходящее, только безучастно мотала головами и расходилась по своим комнатам. В конечном итоге в коридоре остались Занудин и спрятавшийся за его спиной хнычущий Жертва, не считая хулиганов. — Безобразие! — воскликнул Занудин, захлебываясь гневом. — Безобразие — это твой видок, — ответил Факки, и Панки снова дружно загоготали. Весь пунцовый, Занудин решительной поступью приблизился к тужащемуся Джесси. Тот, стало ясно, уже совершил свое отвратительное деяние и собирался подняться. Но рубяще-резкий удар по темечку, который последовал от Занудина, опрокинул незадачливого молодчика прямо в кучу экскрементов, которую Джесси только что сам же под собой и произвел. — Ты ва-а-аще, что ль?! — голосом обиженного дитяти завопил Джесси и, добыв из-под зада каловую лепешку, запустил ею ровнехонько в физиономию Занудина, чего тот меньше всего ожидал… — Ах ты, гнус!! — Эй-эй, без кулаков-ка давай, без кулаков! — Да я тебя-а!.. Вторая лепешка, стараниями Факки посланная в полет из-за спины, смачным подзатыльником врезалась Занудину в голову и лениво сползла за шиворот. Занудин завертелся волчком. Одной секунды оказалось достаточно, чтобы Панки проскользнули в свою комнату и заперлись. — Кретин ненормальный, — послышалось напоследок изнутри. — Мы тебе еще зададим! Застыв в тоскливой позе, Занудин с бездумным видом обмакнул палец в фекалии, светло-коричневой жижицей стекающие по лицу. Что он мог себе позволить, так только вывести еле заметное слово на двери Панков: МЕРЗАВЦЫ За последние годы Занудину много чего довелось повидать и испытать — но чтобы без всякого повода подвергнуться подобному унижению в стенах приличной с виду гостиницы… Это было чересчур и совершенно не укладывалось в пошедшей кругом голове! — 31 — Долгое время Занудин провел лежа в наполненной ванне. Жуя и выплевывая в воду спички, он смотрел на свои худые, как два островка торчащие из мыльной пены коленки. Руки переплелись на затылке и поглаживали гладкие участки головы за пылающими ушами. Еще совсем недавно он был на взводе, и ничего не стоило натворить кучу глупостей, о которых теперь наверняка сожалел бы. Уж лучше остыть. Эмоции — зачастую не самые хорошие товарищи… Вода становилась все прохладнее и мутнее. Скользнувшая по дну ванны пятка сколупнула пластмассовую затычку, и шепотно потрескивающие хлопья пены принялись медленно оседать, цепляясь и повисая на белых стенках. В сливном отверстии протяжно крякнул маленький мыльный водоворот. Вымытый, посвежевший, укутавшись в махровое полотенце, Занудин вернулся в комнату и уютно устроился в мягком кресле с книгой, вслепую снятой с полки. Не до чтения было, по правде говоря, — но чувство книжного разворота в руках почему-то успокаивало и примиряло с действительностью. Единственное, что выступало в роли последнего раздражителя — это настенные часы, которые настойчиво играли с Занудиным в свои странные игры. Они то стояли, то ходили. То часовая стрелка становилась минутной, то минутная — часовой. Секундная в любой момент могла побежать в обратную сторону — со скачками, с остановками, с мелкой неврастеничной дрожью. Чертовщина, да и только! Когда в дверь номера постучали, часы, словно опомнившись, добросовестно взялись за свою работу: шесть вечера. Уже шесть? Вечер? Ну и ну… — Входите, раз пришли, — не очень-то дружелюбным тоном откликнулся Занудин, пытаясь угадать, кому он понадобился. В щель, образовавшуюся между наличником и дверью, осторожно просунулись две головы. Одна — что висела повыше — принадлежала дядюшке Ною. Нижняя — карлику. — Точно не помешаем, сударь? — угодливо поинтересовался хозяин придорожного заведения. — Не помешаете. Занудин получше укрылся полотенцем. Дядюшка Ной и Даун прошли в комнату и присели. Занудин потянулся за сигаретами, лежавшими на журнальном столике. — Оставьте эти ваши соски в покое. Угощу вас своей трубкой, набитой отменным табачком, если не возражаете, — старик проворно извлек из нагрудного кармана рубахи трубку, раскурил ее и передал Занудину. Табак и вправду оказался на редкость вкусным и приятно расслабляющим. Занудин сделал несколько глубоких затяжек и возвратил трубку старику. Ной, словно кто-то невидимый пытался расщекотать его, заерзал на месте и хитро заулыбался. Из ноздрей веселыми сизыми струйками потек табачный дым. — Жду ваших нареканий, дружище, выкладывайте. Ничего в себе не держите. «Старик малость не без странностей, либо банально мучается от безделья. Какого рожна ему, скажите, надо? — подумалось Занудину. — Впрочем, как же, как же… забеспокоился-таки, что не оплачу чертов номер с чертовым несъеденным завтраком. Чего он только зубоскалит, хотелось бы понять…» — Все очень мило! Вкусный завтрак, дружелюбные соседи… — не удержался от сарказма Занудин. — Ох, что тут поделать, — всплеснув руками, торопливо перебил дядюшка Ной. — Молодежь, сами понимаете. Ветер в головах, никакого представления о приличиях. Всем обитателям «Ковчега», поверьте, очень неловко за этих оболтусов. — Старик на секунду задумался, потрепал карлика за ухом, а затем неожиданно объявил: — В наших краях расставание с обиженным сердцем — это предвестие больших неудач, а то и глупой смерти… Проще говоря, в качестве компенсации за все причиненные вам неудобства, Зануда, можете ни о чем не беспокоиться, разгрузить свой разум от забот и тягот мирских и остаться еще на какое-то время в «Ковчеге». Отдыхайте, отсыпайтесь, занимайтесь своими делами — все, что посчитаете нужным… Вот о чем, собственно, я пришел вам сообщить. Занудин открыл рот, но тут же и захлопнул его в полном замешательстве. Дядюшка Ной точно мысли читал. — О, нет же, нет, ни о какой плате не может быть и речи… Вы гость! «Вот так поворот», — подумал Занудин, снова принимая из протянутых рук старика курительную трубку. — Будем считать, это была трубка согласия. Ах да, хватит пустой болтовни, потому что вспомнил ― вы же до сих пор голодны! А мы все боялись вас побеспокоить. Даун! Карлик, все уразумев с полуслова, тут же сорвался с места и юрко выскочил из комнаты. Ной тоже поднялся. — Прочь все мрачные настроения, Зануда. Одевайтесь-ка и спускайтесь хорошенько пожуйте, пока на вас не навалился голодный обморок! Мы обо всем договорились, дружище? Непроизвольно поджав плечи, Занудин утвердительно кивнул и в тот же момент подловил себя на каком-то гибридном чувстве ласковой раздраженности. Еще минуту назад хотелось пылко пререкаться, размахивать руками, доказывать — но как же ловко, черт подери, старик его обезоружил! Каких сахарных пряников наотпускал авансом! Дверь за благожелательно улыбающимся Ноем плотно затворилась, а часы на стене снова распоясались. — Одеваться… спускаться… хорошенько пожевать… — словно в полудреме пролепетал Занудин, щурясь на свое одутловатое, после принятой ванны, отражение в зеркале. * * * Расположившись в холле за столом, Занудин терпеливо ожидал своего завтрака-обеда-ужина — уж и не понятно, как это теперь можно было обозвать. Даун задерживался, и взор Занудина со смущением и некоторой неуклюжестью блуждал по сторонам, от угла к углу, пользуясь вынужденной возможностью рассмотреть приютивший его дом. Довольно милая, аккуратная обстановка. Стены старые, но ремонта не просят. Никаких щитов с гвоздиками для ключей, регистрационных журналов при дверях и прочей казенщины. Вместо этого на стенах ― картины, — мастерами писаные, диковинные, оживляющие воображение. Мебель — точно с аукциона дорогих и редких вещей, но ее немного, не в ущерб простору. Камин, символ уюта — явно не гостиничный атрибут. И не всякий хозяин останется верен такому анахронизму, имея в доме современное отопление. Воздух, запертый в «Ковчеге» — а это уже из разряда вольной фантазии, — источал запах времени, которое остановилось… Ничего особенного в глаза будто не бросалось. Но так ли уж совсем ничего? Зачастую мелочи могут поведать о многом — пусть не сразу найдется удобоваримое объяснение тому, о чем они способны рассказать. Да вот хотя бы… пыль! Нигде, куда ни посмотришь, ни единой соринки: все вылизано, все блестит! Каждая вещь на своем месте! Неужели у карлика как у мифического гекатонхейра — сто рук? Или где-то в доме скрывается армия неуловимой прислуги? А ведь это наблюдение — только случайный штрих, цветочки… Взгляд Занудина перекочевал к скромным оконцам, впускавшим толику уличного света в холл. Небо посерело, казалось скомканным, грязным. Вчера, в это время дня, Занудин был не на шутку вымотан, ноги гудели и просили передышки, а над головой проплывала точно такая же, как сейчас, вплоть до оттенка, безбрежная неприветливая пелена. Остаться ночевать под таким небом означало повести себя крайне неосмотрительно. Собравшись с силами, он прошагал без отдыха еще добрых часов пять, пока ему не улыбнулась удача. Вырисовывая пальцем невидимые узорчики на пустынном столе, Занудин невольно погружался во вчерашний день и, конечно же, припомнил как отыскал «Ковчег»… …Долго, сбившись с дороги, брел он по темному, шуршащему лесу. Сизый холод застыл на хвое огромных сосен, черными макушками цепляющихся за набежавшие тучи. Порой мерещилось, что кто-то идет следом. Становилось жутко, и Занудин ускорял шаг, отчего все чаще и очень больно натыкался на сучья. Но вот деревья впереди словно расступились. Как в полусне раздались величественные раскаты органной музыки. Они приблизились, пронизывая мрак — и тут же смолкли… «Ковчег» показался ему простеньким приземистым строеньицем, похожим, скорее, на таверну; в лучшем случае — на здание администрации в дикой колониальной стране. Но когда в поисках входа Занудин принялся обходить его вокруг — лоб покрылся испариной! Периметр здания внушал бесовскую веру в свою нескончаемость… непомерность… Даже сейчас — вспоминая — сложно описать то странное ощущение. Стена только и делала, что убегала в темноту. Занавешенные окна копировали друг друга. Разыгрывался таинственный и мрачный спектакль пространственной иллюзии. Занудин начинал интуитивно догадываться, что чувствует белка в колесе, старания которой смешны и напрасны, как бы резва она ни была. Чемоданы в конце концов безвольно упали к ногам. Занудин остановился, чтобы перевести дух. Щелкнул зажигалкой, закурил — и поперхнулся с первой же затяжкой, словно дым попал не в то горло. Вот она, черт подери, дверь, перед самым его носом — хотя Занудин дал бы руку на отсечение, что пять секунд назад ее не было! Над головой бесшумно покачивалась вывеска, извещающая о том, что он перед входом в гостиницу. Бог ты мой. Через считанные минуты Занудин стал «ковчеговским» постояльцем… Все, о чем призадумался сейчас Занудин, было сумбурно, как сам первородный хаос. Впрочем, стоит ли отдавать дань каждой навеваемой мысли, если и так совершенно сбит с толку и мыслей этих плодящееся множество, запущенная волна, из которой стихия с течением времени грозится вздыбить девятый вал?! Несчастный Занудин выглядел как никогда бледно. Несколько раз проведя по губе ногтем, ни с того ни с сего принялся его грызть (чего раньше за собой не замечал). Все труднее и труднее становилось совладать с грузом непростых дум натощак. Но любая пытка рано или поздно заканчивается. Веселым туканьем семенящих шажков напомнил о себе карлик. Наконец-то! В руках коротышки подрагивал поднос с обеденными приборами, а на лице зияло подобие услужливой улыбки. Встав на цыпочки, он не без труда водрузил ароматные кушанья на стол. — Выглядит аппетитно, Даун, — отозвался Занудин. Тех мыслей, что мучили его минуту назад, уж не было и в помине. — Суп из чернослива, запеканка рисовая с мясом, овощной пирог, сладкий картофель под соусом, икорочка, жульен, чай с блинчиками… — Благодарю. Стоило Дауну отойти на два шага в сторону, Занудин моментально растерял все рамки приличия. Вилка и нож оказались на столе лишними — в ход пошли руки. Рот и щеки, набитые снедью, превратились в устрашающий молотильно-жевательный агрегат. Ах, каким зверски голодным он себя чувствовал! А уже через пять минут от количества съеденного Занудину сделалось дурно. Он осторожно откинулся на спинку стула, слезящиеся глаза уставились в потолок. Меньше всего в подобном состоянии он желал чьего бы то ни было общества, но как раз в этот момент, сверкая линзами очков, в холле нарисовался Поэт. — Принеси-ка мне стакан крепкого коктейля, Даун, — раздался его неприятно-резкий и капризный голос. — Сам принесешь, — пробурчал Даун и на всякий случай поспешно ретировался. Поэт густо покраснел, после чего исчез за желтой дверью под лестницей (вероятно, там размещалась кухня, винная комната или что-то в этом роде). Через какое-то время он вновь очутился в холле со стаканом в руке. Будучи не самым искусным притворщиком, встал как вкопанный — только что, мол, заметил Занудина. — Трапезничаете? — Уже оттрапезничал… вроде… гбр-р… — вырвавшаяся отрыжка заставила Занудина испытать неловкость, но по крайней мере принесла ощутимое физическое облегчение. — Чревоугодие, батенька, скверная штука, скажу я вам, — о чем-то поразмыслив, Поэт шагнул вперед, выдвинул для себя стул и присел рядом с Занудиным. — Балуя желудок, оно незаметно порабощает наш дух. Занудин тяжело вздохнул и не торопясь приступил к чаю с блинчиками. Чувство, что Поэт вряд ли теперь оставит его в покое, превращалось в убеждение. — Я, вот ведь как, только что столкнулся нос к носу с дядюшкой Ноем, и он поведал о сделанном вам предложении задержаться в «Ковчеге». И как вы на это посмотрели, позвольте поинтересоваться? Занудин опустил чашку на блюдце и бросил взгляд в сторону Поэта — тот, сощурив глаза, жадно хлебал свой алкогольный коктейль. — А что, — сам с собою продолжил Поэт, убрав стакан от лица и облизываясь, — действительно, оставайтесь, Занудин. У вас, батенька, только не обижайтесь, загнанный вид какой-то. Вам определенно нужен отдых, этакая внеплановая остановка. Будет полезно подумать, оглянуться, посвятить время неким, что ли, выводам. Куда в нашей жизни опаздывать, кроме как на собственные похороны? — Возможно, вы правы, — сухо ответил Занудин. — Конечно же я прав! — Поэт сделался жутко веселым, а спустя мгновение напустил на себя серьезно-участливый вид. — А ведь и не так хочется оглядываться назад, верно? Много такого, о чем лучше не будить воспоминаний? О да. Мне ли вас не понять. Позвольте притязать на то, что с любыми вашими ощущениями когда-нибудь и я имел схожие. Все мы из одного теста, пока не копаешь чересчур глубоко. И можем удовлетвориться этими параллелями, поддержать друг друга, если есть нужда. А нет — так и нет. Но все-таки! Чем вы раньше-то занимались? Каким, тык-скать, воздухом дышали? Поведайте! Признаться, давно не сиживал Занудин вот так, как сейчас, за столом с человеком, которому было бы интересно его выслушать. Занудин привык к одиночеству, к унылому и унизительному собеседнику по имени Я-САМ… Ох и страшная это привычка, и нужен только повод, только чье-то легкомысленное шепотное приглашение, чтобы ей изменить! Невнятное раздражение уступило место ластящейся, ветреной грусти. Сердитые складки на лице Занудина разгладились. Взгляд заметно оттаял. — Чем… чем же я занимался… — вслух задумался Занудин. — Пытался не сойти с ума, утопая в бумажной рутине — вот чем… С выбором дело обстояло худо. Для творческой профессии я всегда был слишком забит и неамбициозен. Для руководящей — не хватало твердости. Для коммерции — хватки, инициативы… — Были конторской крысой, значит? — булькнув напитком, вставил Поэт. Занудин ничуть не обиделся и даже рассмеялся. — Ага, ей самой. — А семья, друзья? Словом: все, что скрашивает жизнь, даже если добрая половина ее, а то и большая — тупая, механическая, не приносящая удовлетворения работа… — После смерти младшей сестры я вряд ли был еще с кем-то так близок. Какая там семья… — только что смеявшийся Занудин сделался мрачнее тучи, угрюмо влил в себя остатки успевшего остыть чая и уставился в точку. — Курите? — Поэт протянул Занудину сигарету. Занудин не отказался. Поэт тоже закурил. Неизвестно откуда взявшийся Даун с недовольным видом грохнул об стол пепельницей и снова исчез. — Друзья?.. — словно погруженный в транс, проговорил Занудин. — Да, были такие. Но что-то однажды заставило меня… — Испугаться их дружбы?! — возбужденно вскочил с места Поэт (пепел от его сигареты полетел Занудину в лицо). — Точно-точно! Ты говоришь себе: у меня есть друзья! я знаю чувство локтя! я им небезразличен! они дарят мне свою теплоту, и весь мир порой способен показаться плюшевым!.. Но, черт возьми, это всего лишь что-то вроде негласной договоренности между вами! Альтернативный ты, все такой же, но какого они мистически забыли, стерли из памяти, не представляют да и представлять не желают — появись вдруг перед ними, войди в их жизнь заново, из ниоткуда, при совершенно отличных обстоятельствах — и ты познакомишься со стеной, которая раздавит все твои иллюзии в одночасье!.. Ты — лишь привычный субъективный образ для кого-то, удобный, годящийся для пользования. Ты не завоюешь дружбу дважды, не подтасовав обстоятельства, и в этом ее (дружбы) лживая личина. Никто не способен по-настоящему разделить твои чувства и порывы, никто и никогда не сможет думать, как ты, и сознавать предметы, поступки и явления такими, какими сознаешь их ты. Никому не дано проникнуться пониманием: чему ты радуешься всем сердцем, а что способно доставлять тебе подлинные страдания. Ты одинок в этом мире и склонен рассчитывать только на себя. Ты не хочешь новых горьких ошибок, не хочешь унижаться и собирать плевки чужого малодушия, чужой глупости, алчности, чужого лицемерия, и, в конце концов, — каяться за чужие грехи! Занудин ошарашенно взглянул на Поэта. Однако промолчал. — Сам мир людей неправилен по своей сути! Он окутан непониманием и безысходностью. Его надо менять… если не сказать: ломать и строить заново! Тотальная ампутация старого и изжитого! Перерождение! — продолжал брызгать слюной Поэт. Теперь он уже взобрался на стол и походил на подлинного оратора. Занудин, смущенный и подавленный, исподлобья наблюдал за разошедшимся Поэтом. — Это надо понять и принять однажды! Но где проводники, которые помогут?.. Те, кто как псы-ищейки способны распознавать гниль цивилизации и подавать лай тревоги. Потому что уже есть те, — Поэт грозно топнул ногой перед лицом Занудина, и глаза его сверкнули полоумным блеском, — кто ждут этого лая как священного набата, всецело готовые к д…ды…действию… Последнее слово своей искрометной, но абсолютно бессмысленной для Занудина речи Поэт произнес заикаясь. С преглупым видом он неуклюже спустился со стола. Не зная куда себя девать, принялся сосредоточенно давить окурок в пепельнице. Стекла очков запотели… «Что с вами?» — хотел было спросить Занудин, но вместо этого молча обернулся, словно не утерпел, чтобы не проверить какую-то неожиданную догадку. Так и оказалось — за спиной стоял старик. С выражением лица настолько грозным, что даже у Занудина пробежали мурашки по коже. У ног старика вился злорадно поглядывающий на Поэта карлик — именно он и привел сюда хозяина «Ковчега». Перехватив на себе взволнованный взгляд Занудина, дядюшка Ной таинственным образом смягчился. — Что вы тут устраиваете, любезный Поэт, хотелось бы знать? — Я… тык-скать… просто… — Он вам досаждал, Зануда? — В общем… н-нет, — неуверенно вступился за Поэта Занудин. Дядюшка Ной вздохнул. — Все равно это не оправдывает прогулок по столу, за которым все мы принимаем пищу. Возмутительно… — Ной отпустил внушительную паузу, а затем развернулся и в задумчивости зашагал прочь. — Ах ты, маленькая гадюка! — зашипел Поэт на оставшегося в холле Дауна. — Очкастая балаболка! — обозвался в ответ карлик и, вывалив изо рта непомерно длинный язык, начал им трясти. — Удавлю! — взвился Поэт, кинувшись на карлика. Оба стремглав скрылись за желтой дверью под лестницей. Послышался шум возни и посудный перезвон. Через минуту, отряхивая чем-то намоченные колени, Поэт вернулся с новым стаканом коктейля в руке. — Гнусная мелюзга, — сказал он уже совсем спокойно и, не глядя на Занудина, принялся глоток за глотком уничтожать содержимое стакана. Грудная клетка и живот Поэта, соблюдая строгую очередность, раздувались и опадали, словно внутри него подскакивал и проваливался загадочный выпуклый предмет. В манере Поэта поглощать коктейли было что-то и шутовское, и гипнотическое. — Пойду отдохну, — опомнившись, поднялся из-за стола Занудин (на что Поэт совершенно никак не отреагировал). Придерживая рукой округлившееся брюхо, Занудин отправился наверх. Взойдя по лестнице и скрывшись за поворотом, где его никто не мог видеть, остановился. С облегчением, влажно лучащимся из глаз, отпустил ремень на одну дырочку, благодаря чему вздохнул намного свободнее. Настроение приподнялось — но, к сожалению, на считанные секунды. Приблизившись к номеру, Занудин снова оборвал шаг и, уставившись перед собой как баран на новые ворота, заметно скис лицом. На месте сорванной утром таблички красовалась новая: ХМЫРЬ БОЛОТНЫЙ — Опять двадцать пять? — пробормотал себе под нос Занудин. Сорвав табличку, он перешагнул порог комнаты и захлопнул дверь. — 30 — Черт бы побрал этого Поэта! Бывает же такое — какая-нибудь шавка возьмет и развернет все твое существо лицом к прошлому, заставит задуматься, вспомнить, внутренне содрогнуться. И ты, самое главное, зачем-то поддашься! Занудин не принимал всерьез того, чем закончил Поэт свою сумбурную, беззастенчиво-шизоидную речь. Но то, с чего он начал — о доме, о семье, о человеческом непонимании, — уж точно не оставляло равнодушным: как заноза, сломанная под ногтем, зудело в разгоряченном сознании. И все это — под аккомпанемент других, разительных и противоречивых ощущений… Впервые за долгие годы Занудин не чувствовал привычного робкого страха перед завтрашним днем! Мысль об этой перемене разъедала его изнутри, хитро вилась, стараясь не обнажаться вся целиком, и потихонечку приручала. Занудин не мог найти себе места, заметно нервничал, но в подобном состоянии — признавался он себе — была и какая-то особая, жгучая, сродни мазохизму потаенная прелесть… Он то стоял у окна, впившись обездвиженными глазами в неприветливый предночной сумрак за стеклом, то как умалишенный разбегался и плюхался на кровать, душил себя подушкой, вдыхая аромат свежей наволочки, переворачивался на спину, скользил взглядом по высоким прямым стенам и белоснежному потолку, опять вскакивал, блуждал из угла в угол, подходил к книгам, слепо листал страницы, курил, курил, снова возвращался к окну… Откуда он появился? Из каких запределов? Что за ветра носили его по свету? И к чьим берегам, позабавившись, прибили? Хоть это и не казалось до сих пор расчудесным удовольствием, а было, скорее, чем-то близким к самоистязанию — Занудину не хватило сил отгородиться от нахлынувших воспоминаний… * * * Если все вокруг не так, если все, что тебя окружает, бессмысленно и презренно — то вот они, два единственно возможных положения: ПОЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ Ты — безумен ПОЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ Безумен Мир, в котором тебе выпало жить * * * Мир, в котором вырос Занудин, так и не стал ему родным. Дар ли, уловка, пьяная прозорливость — но даже кривлявшийся Поэт, возникало подозрение, без особого труда угадал в нем это… Детство. Короткоштанное, веснушчатое, наивное и безрадостное. Игрушки с ошарашенными пуговичными взглядами, помятыми стежками-ухмылками. Две. Три. Четыре армии оловянных солдатиков, убивших друг друга затем, чтобы никогда не воскреснуть ни на том, ни на этом свете. Братская могила, завернутая в газету — в руках отца, направляющегося к мусоропроводу. Глупые, злые сверстники. Не успевающие заживать ссадины на коленках. Каждое лето — в пыльном городе, вдали от природы. Спичечный коробок с молочными зубами — его «пиратское» сокровище. Другое сокровище — фотоаппарат. Снимков не сохранилось, но это, быть может, к лучшему — ведь они никогда не получались хорошими. Так и детство мерещится теперь испорченным кадром, не подчинившим себе пеструю картинку рая… Юность. Дурацкая, бесцельная, обидная. Со смутными, заживо погребенными надеждами. Сам себя считаешь пустышкой и слизняком и сам же с шашкой наголо по поводу и без повода рвешься это опровергать. Отсюда глупые ситуации, насмешки, любовные разочарования. Самый тяжелый удар юности — гибель родителей в авиакатастрофе. Ржавым гвоздем хотелось выцарапать на собственном сердце чудовищные слова: «Пропадите пропадом все, кто не рожден поменяться с ними местами!..» Занудин взрослеет. И вроде бы все ничего, жизнь потихоньку налаживается. Многих отпугивают его накопившиеся за прожитые годы инфантильные странности, но появляются и те, кого по особенностям сложившихся отношений принято называть друзьями. Кто знает, что находили эти люди в дружбе с малохольным Занудиным. Может, ощущение личного превосходства. Может, этакую отдушину и «компанию» для своей собственной внутренне ощущаемой чудаковатости. Позже Занудину придется признать: это были не то что бы друзья, а, скорее, временные попутчики. В тот период Занудин волей-неволей отдается власти общепринятого жизненного шаблона. На что это похоже? На транспарант на демонстрации. Подстраиваешься и движешься, равняясь на него — потому что так делают другие. Задумываться не положено. Культ непрекращающегося увеселения и прожигания жизни, разнузданные сборища, женщины по вызову, слепое преклонение перед модой, самоутверждение любой ценой, невежество… А ведь вряд ли, по совести, подходило все это Занудину. Да сам он разве не понимал? Все, что лживо, было Занудину неинтересно — а большая часть того, чем наполнена жизнь, представлялась ему лживой. И снова смерть. Смерть младшей сестры. Занудин в одиночку поднимал Эльвиру на ноги, заменил ей погибших отца и мать, трепетно вводил в мир, который и сам пытался понять и полюбить через призму детского, ничем не замутненного восприятия. И вот оно, жестокое поражение. Эльвира кончает жизнь самоубийством. По-че-му?.. «Это ужасная трагедия, но надо быть сильным, надо жить дальше», — скажет кто-то, и Занудин, конечно, послушается этих избитых слов, будет продолжать жить дальше. Или нет… Не жить уже, а тупо существовать. И чтоб рядом не было никого, кто захочет запустить свое гадкое, влажное щупальце тебе в душу! Чужое сочувствие — бремя. Понимание — непозволительная роскошь. 6:00 — на работу. 19:00 — с работы. Ужин, телевизор, сон. 6:00 — на работу. 19:00 — с работы. Ужин, телевизор, сон. 6:00 — на работу. 19:00 — с работы. Два мучительных выходных, во время которых ничего не происходит. И опять. 6:00 — на… 19:00 — с… Кому из несметного числа хоббитов современной действительности это не знакомо? Но кто-то умеет мириться и приспосабливаться. А кто-то заживо умирает… Беспросветность. Апатия оттого, что по-настоящему не представляешь, для чего этот запланированный распорядок. Для зарабатывания денег, если не осталось больше вещей, на какие хотелось бы их тратить? Чтобы вписаться в унизительную схему этого чуждого мира?.. МИР, в котором жизненный ритм делает из тебя зомби, суетящуюся тень? МИР, в котором до тебя, до твоих мыслей никому нет дела? МИР, в котором тебя съедает тоска, даже когда ты пытаешься смеяться, когда гогочешь как идиот? МИР, в котором, как бы ты не относился к хрустящим купюрам — ты обречен желать их и обречен на презрение к себе, если в кармане их мало? МИР, в котором исчезли женщины, от каких хотелось бы дать росток новой жизни? МИР, который дымит, пыхтит, гудит, издает зловоние, корчится и кровоточит от экологических катастроф, войн, терроризма, тотального скудомыслия? МИР, в котором ты замкнут в городской квартире, лишен света, не видишь свежего воздуха; где улицы кажутся неровными, встречные прохожие — извращенными ублюдками; где ты сам — омерзительный обладатель пустых глазниц и искривленного рта, как и все остальные спешащий в ту самую душную квартиру к галдящей коробке, чтобы иллюзорно ожить и приступить к очередному сеансу отвратительного все-что-попало-заглатывания, обсасывания мертвых картинок?.. Когда-то недовольных сажали в казематы — теперь их приковывают к диванам перед голубыми экранами! Вот-вот из миллионов анусов полезут смердящие гирлянды, и останется лишь простым образом закольцевать движение этого информусора… МИР, в котором идеалы оплеваны и зарыты в землю, духовность вульгарна, а склонность к размышлениям о смысле жизни смешна? МИР, в котором рассвет растерял цвета и новый день не приносит больше радости?.. Занудину иногда представлялось: что если одним прекрасным утром люди как всегда проснутся в свое опостылевшее «6:00», как всегда, протирая заспанные глаза, бросят хмурый взгляд за окно, и… от края до края небо окажется усеянным космическими кораблями внеземных цивилизаций?! Шок. Люди не идут на работу. Люди не совершают своих привычных глупостей. Люди думают и наблюдают. Наблюдают и думают. Неизвестно, чем все закончится — но уж точно ничто не останется по-прежнему. Люди не станут (просто не смогут!) жить как раньше. Они обречены измениться. Занудин так и не дождался летающих тарелок с зелеными человечками над крышей своего понурого панельного дома, но притягательный образ необычного утра твердо засел в голове. И однажды… 6:00 — НА РАБОТУ?.. …Занудин как всегда поднялся с постели, умылся, почистил зубы, оделся, вскипятил чайник, легко позавтракал и вышел за порог. Нет, в это утро в небе не показалось ни одной светящейся точки, хотя бы отдаленно сошедшей бы за НЛО. Но в это же самое утро Занудин так и не появился в своей конторе, где отсутствие его, на самом деле, мало кем оказалось замечено. Не вернулся он спустя время и в свой дом. Исчез… Взять и обрубить все корни, уйти скитаться, обречь себя на неоправданные лишения, по-мальчишески дерзнуть — кто бы мог вообразить себе такое применительно к Занудину? Удивились бы, если вспомнили. Да только вот не вспомнили. Занудин окунулся в совершенно иную жизнь. Обзавелся парой фибровых чемоданов, туфлями на крепкой подошве. А также мозолями, загорелой шеей, безулыбчивым прищуром на обветренном лице… Занудина звала Дорога. То тут, то там подрабатывал он за гроши — только бы снова двинуться в путь, не оборачиваясь на жизнь прошлую, ни о чем кроме следующего теплого ночлега, питания и сговорчивой погоды не помышлять. Вскоре он забрался в такие дали, что не совсем хорошо порой понимал языка встречавшихся ему людей. Ветхие полузабытые гостиницы, очередной грязный номер на ночь, шорох клопов… «Откуда забрели-то?» — «Простите, что вы спросили?» — «Откуда забрели!» — «А-а… откуда… куда и обратной дороги уж не отыщу…» Так шло время. Что скрывать — Занудин порядочно устал за несколько лет скитаний, чувствовал себя опустошенным. Забыл, от чего убегал — а значит, и сил бежать оставалось все меньше. Вот он, момент, когда человек понимает, что «цель», «дух», «стержень», «скрытое знание чего-то грандиозного», все эти неосязаемые, но громкие и волнующие словеса — все это не про него. Никакой не особенный. Хилая, дрожащая, потерявшая веру тень человеческая. Самоистязатель и бродяга… Бродяга?! Он, Занудин… тонкий, ранимый, такой «домашний», далекий от суеты?.. Не-ве-ро-ят-но. Какая странная, какая коварная ирония! * * * Поджав ноги и скрючившись точно внутриутробный плод, Занудин немигающим взглядом уперся в безукоризненно белый потолок «ковчеговской» комнаты. На глаза наворачивались слезы. Он ничего не мог с этим поделать — даже не совсем ясно представлял причину такого расклеенного состояния. И когда он плакал-то в последний раз? Вечность тому назад… «Ну все, хватит, прекращай», — Занудин тяжело поднялся с постели и, испуганно «провалившись» левой ступней в пол (нога попросту затекла, и как обычно бывает, он не сразу сообразил что случилось), с уязвленной миной поковылял умываться. Пока находился в ванной, слышал, как в коридоре хлопали и запирались двери, различил удаляющиеся шаги не одной пары торопливых ног. Чтобы вконец избавиться от хандры, как минимум следовало отвлечься, чем-то занять себя. И только ради этого он искусственно возбудил в себе интерес к происходящему. Приведя лицо и измявшуюся одежду в порядок, Занудин вышел из номера. Снаружи было пустынно и мрачно. Источник шума перекочевал в другую часть дома. Занудин не спеша двинулся по коридору. Подойдя к лестнице, сбегающей в холл, он услышал голоса людей, доносившиеся снизу. Потоптавшись некоторое время в нерешительности на месте, порывисто опустился на четвереньки и подполз к ребру стены. Занудин не хотел выдавать своего присутствия, хоть и понимал, что впадает в ребячество. По-жирафьи вытянув шею, осторожно приблизил лицо к самым крайним прутьям лестничных перил. Теперь, оставаясь незамеченным, Занудин мог преспокойно обозревать весь нижний этаж. За столом в полном составе собрались «ковчеговские» обитатели: начиная с Поэта и заканчивая несносными Джесси и Факки. Во главе стола восседал старик Ной. За спиной хозяина «Ковчега», застыв по стойке «смирно» с половником через плечо, стоял Даун (видимо, сам с собой играл в караульные). Стол накрыт не был — значит, это не ужин и не вечернее чаепитие. Летучка?.. Ну и что тут особенного, в конце концов… «Ковчеговцы» не первый день живут вместе под одной крышей и время от времени, что вполне естественно, обсуждают скопившиеся бытовые и общественные вопросы. Занудин хотел убраться восвояси, но, подумав, все-таки задержался. Кто был курящим — курили. Остальные ерзали на своих местах, не зная куда девать руки. Слово держал Ной, и мимика его была предельно строга. Поэт сидел, опустив лицо, массивные очки съехали на кончик носа и подрагивали. Один раз из речи дядюшки Ноя удалось ясно уловить прозвучавшее «Зануда», так и полоснувшее по навостренным ушам. Ощущение, старик устраивал разнос. Одновременно давал «ковчеговцам» какие-то инструкции. И причина всему — он, Занудин? Так ли это? Может, воображение разыгралось?.. И догадки, и сомнения одновременно забрезжили в голове. От нахлынувшего волнения зачесался нос. Неудобство, прямо сказать, смехотворное — и все же устранить его хотелось не откладывая. Занудин отнял одну из рук от пола, но… вторая предательски поехала по скользкой ступени — и сорвалась! Не успев даже толком испугаться, Занудин кубарем покатился вниз по спиральной лестнице, тщетно пытаясь ухватиться за неуловимый вихрь перил, замелькавший перед глазами. Со всевозможными ахами и охами пересчитав не меньше полусотни прожигающих бока ступенек, Занудин так и докувыркался до самого конца лестницы, невольно устроив своим шумным и комичным появлением «обструкцию» тайному заседанию «ковчеговцев». Обитатели придорожного заведения притихли и только изумленно переглядывались. — У-у-у-уй, — застонал Занудин, одной рукой держась за нижнюю часть спины, другой — за неровно дышащую грудь. Из глаз сыпались искры. — С вами все в порядке? — первой подала голос Женщина. Занудин попытался подняться на ноги, но когда у него это не получилось, глупо заулыбался и совершенно некстати подмигнул кому-то из сидящих припухшим глазом. В следующий момент Занудин потерял сознание… Подтянув на лоб седые брови, дядюшка Ной досадливо помотал головой. — Ну, чего?! Кто-нибудь, поднимите его к себе… да гляньте, не поломался ли бедолага. Виртуал с Музыкантом, самые крепкие из «ковчеговцев», синхронно тронулись в сторону раскинувшего руки бесчувственного Занудина. Вслед за ними посрывались с мест советчики: за что браться, как нести… Напустив на себя непроницаемо-задумчивый вид и не обращая внимания на начавшуюся за спиной кутерьму, дядюшка Ной подсел к камину и потянулся в карман за косячком. — Вот так денек выдался — не заскучаешь, — пробормотал старик, вздыхая. — А то ли еще будет… — 29 — СОН ЗАНУДИНА о скрытых причинах его появления в «Ковчеге» и предостережениях ангела-хранителя — И что ты занервничал, засуетился, сопли начал пускать? Взгляни на себя со стороны, — точно малое дитя отчитывал Занудина Занудин-маленький. У постороннего наблюдателя подобная сцена вполне могла бы вызвать равно как ироническую улыбку, так и сочувствие. — Ну, Мини-я… ладно тебе… ладно… ну… — Занудин куксился и прятал глаза. — И себя не уважаешь, и для других — посмешище! — Чего накинулся? Что ты от меня хочешь? Что со мной, дураком, опять не так?! — начал горько всхлипывать Занудин, чем еще больше вывел из себя ангела-хранителя, и тот даже сделал вид, будто собирается в Занудина с досады плюнуть. Повесив голову, Занудин со всей покорностью принял бы этот плевок, но плевка, конечно, не последовало. Занудин-маленький не был извергом, а если и вел разговор на повышенных тонах, то лишь от собственного бессилия пробиться сквозь стену инфантильного упрямства, с которым очень часто в последнее время сталкивался. — Послушай, — голос Занудина-маленького смягчился, — мне кажется, ты нужен этим людям зачем-то. Но с полной уверенностью заявить, что они хотят тебе вреда, я не могу, мгм… — Я стал задумываться о чересчур многих вещах, а всего-то сутки как я тут! — выпалил Занудин невпопад, но накипевшее. — И это, знаешь, выбило почву у меня из-под ног, оглушило. Легкомысленность и вместе с нею готовность к любым проявлениям суровой действительности, с которыми я так долго скитался по чужим краям словно пилигрим и дальше которых не простирались мои требования к себе и чаяния, внезапно оставили меня. Больше не надо выживать. Я сбит с толку. Я как будто… пришел туда, куда должен был прийти!.. Эх… — Да-а уж, — задумчиво потянул Занудин-маленький. — Пришел, увидел, победил. Идеальная предпосылка для того, чтобы расстелить по мягким перинам жирок, махнуть на все рукой, привязаться к месту… Занудин резко встал и принялся наматывать круги по светлой больничной палате. Занудин-маленький исподлобья за ним наблюдал. — Мини-я… — Что? — Помнишь, когда я покидал свой дом… это ведь ты внушил мне так поступить… — Нет, это неправда. — Ты! — Да нет же!! Как до сих пор ты не понял: я — всего лишь рупор твоих собственных порывов! Ты боишься ответственности за принятие решений, и поэтому твой разум создал меня! Никогда раньше Занудин-маленький так не злился. Занудин перестал ходить. Сник. Во взгляде читалась беспомощность. Он кротко вернулся на свое место, взялся за лицо руками. — Глупо как. Зачем? За какими миражами гоняться мне в этой жизни? Куда меня понесло?! — Искать себя, — лаконично ответил Занудин-маленький. — И что, нашел? — горько усмехнулся Занудин. Ангел-хранитель расхохотался. Вид Занудина сделался вконец подавленным. — Нет, не нашел. Но это, поверь, не главное. То, что было главным — это сам поиск. Он необходим для проверки своих сил, для знакомства с ответами порой крайне неожиданными, категоричными, пугающими. — Не понимаю. — Просто ты такой, и все. Некоторые могут искать себя, не сходя с места. Читая книги, занимаясь любимым делом, воспитывая детей. У тебя же был самый буквальный подход — свой поиск ты начал мерить пройденными километрами. — А мне казалось, я просто не мог оставаться в том доме, где ее… не стало. — Просто… просто… У тебя все просто! Или наоборот — чересчур сложно, где не надо. Не думаешь же ты, что Эльвира должна была стать смыслом твоего существования? Она была только сестрой по крови. Перед ней приотворялась дверь в собственную большую жизнь, в которую, повернись все иначе и останься Эля жива, вскоре она все равно перестала бы тебя пускать — потому что ты вел бы себя там как злоупотребляющий полномочиями ревизор… Зачем все время прятаться за этой трагедией? — Мини-я… — Говори. — Какого же черта я все-таки оказался здесь? Занудин-маленький нахмурил брови. — Может быть, тебя позвали?.. — ?.. Ангел-хранитель встрепенулся и нервно замахал своими маленькими ручонками, словно пытался отогнать прочь невидимый глазу рой пчел, на него как на банку с медом накинувшийся. — Не знаю, не знаю, не знаю. Я еще ни в чем не успел разобраться, я не всемогущ, — на секунду-другую он впал в размышления, щеки его зарделись (если Занудин-маленький чего-то порой стыдился или недолюбливал в своих действиях, то только одного — компромиссов, на которые ему приходилось соглашаться ради «подопечного»). — Что ж, позволь себе какое-то время побыть потворщиком своей усталости. А ты устал, это видно. Останься, отдохни. Посмотришь, чем дышат здешние обитатели. Сорваться и пойти дальше, будем считать, ты всегда успеешь. — Ты так думаешь? — со странной надеждой в голосе спросил Занудин. Только он один и знал как может истосковаться душа по покою, как может взвыть от пыток одиночеством. — Будь хорошим мальчиком и сохраняй спокойствие. Все, что ни происходит — все, хочется думать, к лучшему. Возможно, и вправду имеет смысл перевести дух, оглянуться на тот путь, что уже пройден, дабы не тащить его за собой мертвым грузом дальше. Впереди будут другие уроки, которых ты не ждешь, а я остерегаюсь прогнозировать. И как знать — не станут ли они не только новыми для тебя, но и главными в жизни… И тем не менее, освобождаясь от отжившего, расчищая место для нового или подспудно знакомого, но ранее глубоко запертого и непроявленного — будь готов к тому, что жизнь может заполнить нечто стихийное, не принимающее на себя обязательств считаться с твоими прошлыми представлениями о мироустройстве. Легко сломаться. Труднее — выстоять… — ангел-хранитель вздохнул и ободряюще улыбнулся. — А теперь ступай. Сны снами, однако сейчас ты больше нужен своей действительности. Здесь ты — вольнослушатель. Там — как-никак хозяин собственных поступков. Удачи. С печальной покорностью Занудин кивнул в ответ. Тысячу других вопросов мог бы еще задать он Занудину-маленькому, но так и вышел из палаты, не проронив ни слова. * * * Тело мучительно ныло. Занудин открыл глаза и поморщился. Лоскуток влажной марли соскользнул со лба и зацепился за ухо. Он лежал в постели, аккуратно накрытый байковым одеялом. На расстоянии вытянутой руки, на журнальном столике, в кружке дымился и распространял аромат брусники свежезаваренный чай. В комнате находились Женщина, Поэт и Даун. — Как вы, Занудин? — поинтересовался Поэт, первым заметивший, что Занудин в сознании. — Я упал с лестницы, да? — Совершенно верно. Будьте впредь осторожнее — смотрите под ноги. Протянув куцую ручонку с мелковатым, но крепеньким бицепсом, Даун заботливо освободил ухо Занудина от марли. — Выпейте чаю, — прощебетала Женщина, подхватив кружку и подавая ее Занудину. — Он с брусникой. Но в нем еще и травы, которые очень целебны. — Благодарю. Занудин в три глотка выпил весь чай прямо из ее рук, после чего ощутил себя огнедышащим драконом. К губам прилипли чаинки, и, найдя это забавным, Женщина захихикала. — Еще чаю хотите? — спросил Даун, заискивающе заглядывая Занудину в глаза. — Чай — не водка, много не выпьешь, — объявил Поэт и принялся Женщину с Дауном из номера по-хозяйски выпроваживать. Сам, однако, задержался. — Хотите, поболтаем с вами… Поэт долго говорил обо всем и ни о чем. О блестяще подобранной библиотеке в комнате Занудина, о приближающемся с юго-востока циклоне, о том что когда он дойдет, ни один хороший хозяин собаку из дома не выгонит, о царящих в «Ковчеге» спокойствии и размеренности жизни… Поэт был похож на заводную говорящую игрушку, остановить которую помогает только молоток. — Ну-ну, я вижу, вас снова клонит в сон. Не буду больше беспокоить, милый друг, отдыхайте, — сжалился наконец Поэт. — Знаете, я бы не отказался еще от чашки чая. Поэт поглядел на Занудина как на дурачка, но тут же, словно до него окольными путями все-таки дошел смысл сказанных слов, спохватился, рьяно закивал головой, в глазах зажглись заискивающие огоньки. — Разумеется. Я передам. Даун дежурит у двери. Ни в коем случае не стесняйтесь, будьте прихотливы. Как только что-то понадобится… Все мы желаем вашего скорейшего выздоровления. Поэт, бодро размахивая руками, покинул комнату. Занудину принесли его чай, а потом явился дядюшка Ной. И тоже говорил много и нудно, о любой чепухе, о книгах, о проклятом приближающемся циклоне. По поводу и без повода выказывал стремление потакать капризам своего гостя, незаслуженно обиженного, а теперь еще по недосмотру и травмированного. «Они готовы нянчиться со мной как с ребенком, — задумался Занудин. — А ведь я слукавлю, если скажу, что мне так уж это не нравится…» Старик удалился, а Занудин снова предался сну. На этот раз ему приснилось море. Завораживающе красивое, по-вечернему багряное. Обнимая редкие скалистые гребешки, с ласковым шепотом набегал на берег прибой. Крикливые чайки падали с высоты на водную зыбь. И большой белый корабль, превращаясь в точку, уплывал за горизонт… Визиты И Новые Загадки — 28 — Так потянулись «ковчеговские» будни. Постельный режим благотворно влиял на расшатанную психику. У Занудина все чаще возникало хорошее, подчас даже игривое настроение. А однажды — по обыкновению появившись справиться о здоровье больного и исполнить его мелкие прихоти — Даун вдруг проговорился: дядюшка Ной вообще не взимал с постояльцев платы! Этот удивительный факт Занудина тем паче раскрепостил. Выходит, он такой же дармоед, как и все остальные! Недобрый рок ох как часто выбирал Занудина своей безответной мишенью — а теперь обстоятельства решили его побаловать, по-другому не скажешь. Дней через пять Занудин уже спускался к общему столу. Но так быстро впадал в слабость, что снова приходилось подолгу отлеживаться в постели. Словно невзначай заглядывая в зеркало, он находил свое лицо похожим на лежалый сыр — и все-таки не таким бледным и обтянутым, как несколькими днями раньше. С соседями постепенно наводились мосты. Панки, например, больше не гадили перед номером Занудина, хотя почти каждое утро вешали ему на дверь табличку с очередным неприглядным прозвищем. Занудин, алея лицом, терпеливо их снимал и складировал под кроватью. В коллекции уже накопились: ЧАХЛЫЙ КОМАТОЗНИК ОБЕЗЬЯНА СУТУЛАЯ КАРКАЛЫГА БЕСПОНТОВЫЙ ЗДРАВСТВУЙ, ДЕРЕВО Я У МАМЫ ДУРАЧОК и проч. Но все это, в какой-то степени, сходило за худой мир. Хочешь не хочешь, а приходилось запасаться овечьим терпением в ослиной шкуре, пока не встал на ноги твердо. Более-менее по-компанейски складывались отношения с Поэтом и Музыкантом. Первый, правда, вел себя слишком навязчиво, но Поэта всегда можно было без обид одернуть, избежать нежелательной полемики. Второй, напротив, инициативу к общению проявлял лишь по случаю, и даже Занудин на его фоне выглядел прилипалой (каковым, конечно, себя не считал). Исключительно редко выбирался за пределы собственной комнаты Виртуал. Насколько Занудин понял из «ковчеговских» разговоров, Виртуал был всецело поглощен работой за персональным компьютером. Времени ему катастрофически ни на что остальное не хватало и по возможности не растрачивалось. Хакер? Притаившаяся в захолустье гроза банковских электронных систем? Можно было предположить и такое, а можно было попросту не забивать голову. Женщину отличала переменчивость настроения, однако Занудин без раздумий списывал это на свойство пола: мол, разве женщины не все такие, если разобраться? Ей нравилось быть внешне серьезной и озабоченной тысячью всевозможных дел, но кокетство в натуре все равно превалировало. Кто за ней тут ухлестывает, Занудин пока не раскусил… Жертва являл собой (как и с самого начала это бросилось в глаза) бездну всякого рода болезней и комплексов; но удивительно — жалости к себе не вызывал. Было в его ущербности что-то такое таинственно органичное и в то же время — будто преднамеренное. Круг общения Жертвы ограничивался Дауном, дядюшкой Ноем и Поэтом. Впрочем, Поэт в «Ковчеге» не обделял вниманием никого — язык его испытывал зуд никогда не прекращающийся. Дядюшка Ной от слов по-прежнему не отказывался и при каждом удобном случае не уставал повторяться: «Будьте моим гостем, Зануда. Куда вам спешить?» В глазах Занудина простреливала податливая искорка, но отвечать что-то конкретное он не торопился. Занудин чувствовал себя вполне непринужденно в «Ковчеге», однако вот на какую вещь он успел обратить внимание. То, что комната самого Занудина для доброй половины «ковчеговских» обитателей превратилась в проходной двор, воспринималось как норма. Но вообще — заходить в номера соседей и интересоваться, кто чем занимается, было здесь явно не принято. Каждый имел свойство запираться на ключ. А дверь Жертвы, к примеру, была и вовсе оснащена четырьмя громадными металлическими засовами. Занудин, как ни пытался, не мог себе представить, что за секреты здешние обитатели скрывают. Что представляет собой их досуг? Ладно уж Виртуал — ну а как быть с остальными? Дни и ночи за запертыми дверями, и только редкие вылазки в холл: принять пищу да обменяться кислыми приветствиями, а то и просто без них обойтись… Все это Занудин мысленно присовокупил к тем странностям, которые были отмечены им раньше, но выстроить хоть какой-то остов удобоваримого объяснения пока не представлялось легкой задачей. В итоге любопытство неуклонно превращалось далеко не в последнюю причину из тех, что держали Занудина в «Ковчеге». Все как будто бы шло своим чередом… А завеса «ковчеговской» тайны постепенно и неминуемо приоткрывалась… * * * Помятые падением с лестницы бока уже не стонали, и бессмысленно зарабатывать пролежни было ни к чему. Только легкое головокружение удерживало этим вечером Занудина от подъема. «Полный день проведу завтра на ногах! — бойко решил он про себя. — Похворал — и хватит! Сегодня вот разве еще отдохну…» Всплывший в памяти мотив какой-то популярной в былые годы песенки долго и муторно дразнил как комар-пискун, которого нипочем не удается ни отогнать, ни прихлопнуть. Тщетно пытаясь вспомнить кто ее исполнял, он так и скоротал время до глубокой ночи. Когда стрелки часов показали пять минут третьего, в дверь ритмично постучали. Занудин решил проигнорировать этот чей-то неуместный по времени визит, потушил бра над кроватью и уткнулся щекой в подушку. Но дверь в воцарившейся темноте тем не менее отворилась, и в комнату вошел человек. — Есть кто-нибудь? — позвал выразительный мужской баритон. — Эй, мистер Сосунок… Занудин не мог видеть человека, но голос был ему явно не знаком. Рука потянулась к выключателю — и рассеянный свет вновь залил комнату. — Вы кто? Что вам нужно? Молодой человек с длинными вьющимися волосами, в коричневых кожаных штанах и белой навыпуск рубахе качнулся и, чтобы не рухнуть на пол, поскорее добрался до кресла. Безвольно болтающаяся рука сжимала бутылку с недопитым ликером, язык устало облизывал чувственно слепленные губы. Глаза сбились в кучу. Парень был безнадежно пьян. — Вы кто? Что вам нужно?! — повторил Занудин, на этот раз пытаясь вложить в интонацию побольше угрозы (Занудин лег в постель без нижнего белья и теперь не решался покидать своего укрытия). — Джин. Джин Маррисон, — устало представился незваный гость. — Что мне с вашего имени?! Зачем вы сюда ввалились посреди ночи, вот что меня интересует? Вы пьяны! — Ха-ха-ха-ха, — рассмеялся Маррисон, закидывая голову. — Конечно, я пьян. Естественно, я пьян. Ясная хрень — я пьян! — Человек перевел свой сонно-тоскливый взгляд на Занудина. — Ну а вы что же, мистер Сосунок, разве не будете задавать мне своих дурацких вопросов? Занудин был подавлен и молчал. Он и раньше никогда не умел найти общего языка с перебравшими алкоголя индивидуумами, и такие люди его даже пугали (если только он сам не пребывал в «соответствующей кондиции»). Маррисон отвернулся от Занудина. — Вечно молодой с очень странной судьбой, ха-ха-ха, — забормотал он, прикладываясь губами к бутылочному горлышку и посмеиваясь, — вроде об этом я говорил… слушайте тогда вы, мистер, пока я в настроении… Конечно, это была красивая сказка о Новом Мире. Если бы ангелы не становились чертями, когда им этого вдруг хотелось, а Дионис, бог перевоплощения, бог музыки и танца, не переломал бы себе ноги после очередной обкурки, упав с облака на грешную землю, ха-ха-ха. Ну а если серьезно… Да, Новый Мир. Только уберите из него саморазрушение. Впрочем, убрать саморазрушение — то же, что кастрировать саму человеческую суть… Излишества? В них нет ничего плохого. Дорога излишеств приводит в храм мудрости, говорил старина Вилли Блейд. Кислота одурманила много голов, но только тех, кто подсознательно желал уподобиться зверью. Цель истинно ищущих была в обострении сознания, а не в уходе от реальности. Цель была в расширении рамок мышления. Языческое неистовство! Рок-н-ролл! Священное вдохновение! Сознательно приводимые в беспорядок чувства — и как награда, надежда на открывающиеся пути познания неизвестного. Для истинно, истинно ищущих! Но… все это превращается в пошлость в момент большого потрясения. И тогда становится ясно: все, что ни делается в мире, для одного — унять скуку. Разве и вы не этим же занимаетесь?.. Маррисон бросил на Занудина выворачивающий наизнанку взгляд полный презрения, сделал очередной глоток и продолжил: — Нет, все понятно. Спектакль жизни и смерти. Одни — зрители, другие — актеры. Иногда они меняются местами. Как вы и я. Но и те и другие, ха-ха, мучаются вместе… Что я скажу о себе? Такую судьбу, как оказалось, подспудно хотели повторить еще тысячи, десятки тысяч, а может, сотни тысяч молодых бунтарей. Правильно. Похвально. Особенно когда в двадцать пять — ты импотент, а в двадцать семь — труп, захлебнувшийся в собственной блевотине. Что может быть уморительнее, правда? И Маррисон вновь залился смехом. Смех так ему не шел, словно только сейчас, впервые, он и научился этим выражающим веселье нелепым звукам. — Знаете что! Лишите человека разума и потребности поиска — и вы получите свой долбаный Новый Мир — красивую, блестящую фальшивку! Остальное, я полагаю, можно оставить… Последняя капля ликера стекла в рот Маррисона, губы его скривились, и отброшенная бутылка вдребезги разбилась о ребро книжного стеллажа. — Да что вы вытворяете, в конце концов?! — не выдержал Занудин, в чем мать родила выскакивая из постели. На лице пьяного Маррисона выступила краска смущения. Он виновато развел руками и громко икнул. — А где Музыкант? Я ведь, кажется, пошел искать Музыканта… — залепетал Маррисон. — Так вы — товарищ Музыканта? Увы и ах, его тут нет! Если бы вы так не набрались, то давно бы уже заметили, что здесь только я со своими голыми, прошу прощения, мудями, мечтающий об одном: остаться наконец в одиночестве и заснуть! Спасибо за ваши бредни, которые я выслушиваю четверть часа кряду, но теперь с меня довольно, ступайте! Занудин ловко ухватил длинноволосого гостя в подмышках и поволок к выходу из комнаты. — Мистер Сосунок, щекотно же! — хихикал и кривлялся Маррисон. — Почему я, к чертям собачьим, сосунок-то?! Выбравшись в полумрак коридора, Занудин и Маррисон нос к носу столкнулись с Музыкантом. Тот оказался не намного трезвее своего заплутавшего друга. Музыкант на секунду задержал взгляд на межбедерной поросли Занудина, затем перевел глаза на Маррисона. — Ты где, Маррисон, лазаешь, в натуре?! Я тебя везде обыскался. — Отстань. Музыкант вновь скользнул взглядом по мужскому достоинству Занудина. — А ты чего, Занудин, без «всего»? — Как чего?! Потому что… — Ладно, не мое дело!.. Пошли, Маррисон. Время. Тебе возвращаться пора. Оба, шатаясь и поддерживая друг друга, удалились в комнату Музыканта. Занудин был зол на себя, на Маррисона, на Музыканта. Прежде всего — на себя. Дурак. Даже не подумал запереться, как поступают другие! Возвращаясь в свой номер, Занудин обратил внимание на новую табличку, повешенную на дверь: СОСУНОК — Ух, эти Панки! — скрежеща зубами, Занудин сорвал табличку и закрылся в комнате. Подобрав осколки битого стекла с ковра, он вдумчиво покурил и снова устроился в постели. Но сон, проныра, к Занудину не шел. «Маррисон, Маррисон, Джин Маррисон… что-то же вертится в голове!..» …Только неделю спустя, по наитию перебирая на полке автобиографические справочники, посвященные разнокалиберным знаменитостям, в руки Занудину попалась книга, где он встретил это имя и увидел фотографии, с которых взирало лицо ночного гостя. А ведь «носителя» лица, если Занудин еще не успел сойти с ума, он наблюдал в непосредственной близости, вживе… ДЖЕЙНС ДАКЛАС МАРРИСОН, УМЕР 2 ИЮЛЯ 1971 Г. В СЛАВНОМ ГОРОДЕ ПАРИЖЕ ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА, ОСЛОЖНЕННОГО УДУШЬЕМ — 27 — На следующий день Музыкант не появился ни к завтраку, ни к обеду, хотя Занудин подсознательно желал их встречи. По крайней мере полночи ему навязчиво снился вопрос, который бы он задал соседу, готовясь получить в ответ некое сногсшибательное пояснение. Но таинственный вопрос досадно забылся еще в момент пробуждения, а Музыкант из своей конуры носа так и не показал. Прогуливаясь туда-обратно по гостевому этажу, Занудину довелось наблюдать, как Даун входил в его (Музыканта) номер с йогуртами и пивом (в воздухе коридора тут же распространились кислые пары перегара). «Ну да, тяжелое утро после вчерашней попойки», — отметил про себя Занудин и проследовал дальше. Пытаясь разобраться в причине своего бодрого и любознательного состояния, Занудин пришел к выводу, что больше чем хотелось бы взбудоражен происшествием этой ночи. О странном визитере Маррисоне Занудин решил расспросить у остальных обитателей придорожного заведения. Но те лишь пожимали плечами, переглядывались, таинственно улыбались. Жильцов, кроме уже известных, в «Ковчеге», по их словам, не было, а о ночных гостях никто слыхом не слыхал. Занудину оставалось довольствоваться тем, что с подобной чепухой хотя бы убил дообеденное время. Вторую половину дня Занудин посвятил более тщательному знакомству с приютившим его домом. Пространственное мышление Занудина не могло не подсказывать о существовании других, больших и малых, помещений внутри «Ковчега», бывать в которых ему еще не доводилось. Но получить представление, что они собой представляют — не удалось. Все многочисленные двери, на какие он то здесь, то там натыкался, были заперты. Единственной, не лишенной иронии удачей оказался не имевший замка общий туалет в конце по коридору гостевого этажа. Дверь, чуть скрипнув, подалась. Взгляд заскользил по белоснежному изразцу, голубым умывальникам и писсуарам. — Поразительно, — вымолвил Занудин, не желая расстраиваться из-за скромного результата своих поисков, — по нужде-то я как раз и хотел… Потом Занудин коротал время на свежем воздухе. Изучал местность, в которой очутился. Тишина, бездорожье, редкий корявый лес — было в окружавшем пейзаже что-то вымершее и наполняющее душу тоской. Занудин копнул носком землю, поиграл осанкой, придавая ей то гордый, то пристыженный вид. Лопатки упруго, до мелкого зуда натягивали на спине кожу и, если подключить фантазию, казались обрубками отсеченных крыльев. Занудин неторопливо обошел «Ковчег» вокруг. Ничего странного, а тем более сверхъестественного (вспоминался день появления в «Ковчеге»), не обнаружил. С первыми каплями дождя Занудин вернулся в дом. В холле он повстречал слоняющегося со стаканом в руке Поэта. Если Занудина все-таки стесняло его безделье, то Поэт в подобном же амплуа выглядел уверенно и органично — это вызывало легкую зависть. — А-а, Занудин! Мое почтение, батенька. Откуда вы? — Да так. Вздумалось прогуляться, взглянуть на фасад. — Ясненько… Дождь вроде бы начался. Или мне померещилось? — Грибной такой, знаете. Оба томно помолчали. — Скучновато вам? Никак не найдете себе места? — Вовсе нет, — соврал Занудин. Поэт покачал головой. — Вот что. А заходите после ужина ко мне! Не побрезгуйте. Проведем уж как-нибудь досуг, скоротаем времечко… * * * Поначалу Занудин хотел проигнорировать это приглашение, но интерес пересиливал. Своими глазами взглянуть, как живет один из «ковчеговцев», казалось затеей весьма заманчивой, и Занудин решился на визит. Вернувшись к себе после ужина, Занудин с полчаса отдыхал, затем выкурил перед зеркалом сигарету и вышел в коридор. Остановился возле двери с табличкой «Поэт». Шмыгнул носом и постучал. — Это вы, Занудин? — послышалось изнутри. — Проходите, я не запирал. Откашлявшись в кулак, Занудин вошел и огляделся. Признаться, он предполагал, что окажется в апартаментах похлестче, чем те, какие достались ему. Но комната, вопреки ожиданиям, выглядела скромно обставленной и к тому же порядочно захламленной. Повсюду была разбросана скомканная исписанная бумага, валялись потрепанные книги, пустые бутылки, ковролин был изгажен сигаретным пеплом и затерт до залысин. — Не смотрите так. Я чертовски неаккуратен, что правда то правда, — отозвался Поэт. — Не аристократ… Поэт сидел в дальней части комнаты за письменным столом и в довольно замысловатой позе. Самое интересное — заговорив, даже не повернул головы — ситуацию он, натурально, прочитал затылком. Что-то в его руках щелкало. В следующий момент до смущенного Занудина дошло ― эксцентричный хозяин всего этого бардака занимался подстрижкой ногтей. На ногах. — Ну что — может, в шахматы? — уныло спросил Поэт, по-прежнему не оборачиваясь. Энтузиазм в интонации если и прослеживался, то самая ничтожная крупица. Занудин пожал плечами и что-то промямлил. — Впрочем, у меня и шахмат-то нет… это я чего-то так, не подумавши брякнул. Занудин продолжал топтаться на месте. — Хотите, я вам стихи почитаю? — совсем уже тягостным тоном произнес Поэт, словно делал Занудину одолжение. В воздух взметнулся очередной обрезанный ноготь и на фоне лампового света отлил желтым… — Почитайте, — смирился Занудин со своей участью. — Сам написал, — подчеркнул Поэт и с вдохновением приступил к декламации: Я бы оставил после себя что-нибудь Во вселенской какофонии безразличия. Пренебречь так легко, но всегда Ты вернешься к началу пути. Когда вырубят свет и твой крик — Хорошо, если слово, как тело, Поплывет по пучине рук. Все должно повториться, но вряд ли с тобой… «Ну и бредятина», — подумал Занудин, погружаясь в кресло (Поэт так и не предложил ему присесть). Пальцы машинально принялись перелистывать поднятую с пола книгу. Содержание изобиловало множеством замусоленных, неразборчивых иллюстраций с расставленными на полях птичками. Поэт тотчас же услышал за спиной шелест страниц и, впервые обернувшись, зло сверкнул линзами очков. — Вы меня не слушаете? — процедил он сквозь зубы. — Ни в коем случае, обязательно слушаю, — откликнулся Занудин, уронив книгу переплетом вверх: «122 способа ирригации и отсоса жидкости из полостей организма» было написано на обложке. Занудин напряженно почесал в области нижнего позвонка. Поэт, вздохнув, продолжал: О узник сюрреализма, очнись! Свет лампочки тусклый… Порхающий шаг таракана… Спешащего к ней, Хлебной крошке, Прилипшей к влажной губе твоей… Тварь божья песню поет: тра-та-та! Ты так молод, а осанка уже не та… Занудину свело челюсти от судорожной зевоты, а в горле предательски заклокотало — но к моменту, когда Поэт обернулся, он все-таки успел слепить маску благодушного внимания. Поэт грозно откашлялся. И вот ты сидишь у своего окна. Мир тянет тебя к себе — а ты тянешь мир на себя. Как хочется возвышенного, Но с каплей не-у-год-ного Богу! Каплей, предрешенной стать лишней! Тело обезвожено… Тело уже неживое… Что?! Неужели Это случилось?! Поэт закончил чтение опуса и с чувством глубокого удовлетворения манерно развернулся к Занудину, отложил ножницы в сторону. Поймав на себе настойчивый взгляд Поэта, Занудин понял, что тот не иначе как ждет от него чего-то. Каких-то, стало быть, слов. — Но в этих стихах совсем нет рифмы, — осторожно отозвался Занудин (словно боясь звучания собственного голоса) — и моментально пожалел о сказанном. — Ага! Вот как! — вскрикнул Поэт и возбужденно выбежал в центр комнаты. Занудин потупился и мысленно проклинал себя. В проклятиях фигурировали самые гнусные эпитеты. — Нет риф-фмы, нет риф-фмы, — передразнивал тем временем Занудина Поэт. Затем, вплотную подойдя к Занудину, хитро заглянул ему в лицо. — А кто вам сказал, голубчик, что это главное?! Поэт настолько приблизил свою физиономию к лицу гостя, что казалось, кончики их носов вот-вот соприкоснутся. Занудин поежился при этой мысли. — Ну-у, так принято, мне кажется-а… я в поэ-э-эзии, конечно, не очень… — начал тянуть Занудин, пытаясь отодвинуться от Поэта на приемлемую дистанцию. — Туф-фта! — воскликнул Поэт, обрызгав на каверзном «эф» Занудина слюнями. Этот губной звук при эмоциональном подъеме сопровождался в исполнении Поэта заметными осложнениями (Занудину приходилось сталкиваться в жизни с картавыми, шепелявыми, причудливо присвистывающими, но подобный дефект дикции ему до сих пор не встречался). — Все туФ-Ф-Фта! Поэт снова вернулся в центр комнаты, где на него наиболее благоприятно падало освещение. Занудин поспешно вытер лицо рукавом. — Глупо вставать на путь ограничений. Непростительно глупо. Рамок быть не должно! — Поэт свысока взглянул на Занудина. — Я беседовал со многими Великими. Шагзбиром, Достиувским, Моголем, Геде, Пучкиным… Как таковых, вышеуказанных уже не существует, а взгляды их продолжают меняться и порой крайне неожиданно… — Поэт рассеянно почмокал губами. — Что-то я мысль потерял… «Вот и хорошо, что потерял», — подумал про себя Занудин, так как пришел уже к однозначному выводу, что этот субъект явно не в своем уме. — Если хотите — формализм убивает в нас проницательность в деле поиска истины! Нельзя признавать никаких цепей! Никогда! Надо быть художником! — на Поэта вновь напало озарение. — Художником во всем. Когда держишь речь! Когда жаришь дурацкую яичницу! Когда, черт побери, совершаешь соитие… — Кстати, — решился Занудин на попытку поворота вектора дискуссии, — как тут, в самом деле, с женским-то вопросом, в «Ковчеге»? — В смысле? — запнулся Поэт. — Я просто не заметил, чтобы в «Ковчеге» проживали другие женщины кроме Женщины, — не по своей вине скаламбурил Занудин. — А меж тем — ватага здоровых полноценных мужиков собралась под одной крышей… — По моему велению здесь окажутся сотни женщин! — подпрыгнув на месте, возбужденно закричал Поэт, но уже в следующую секунду пыл его иссяк. — Другое дело, мне все равно никто не даст… Он погрузился в грустную задумчивость. Неуклюже потер пах. — Но при чем тут это? — опомнился и вновь впал в безумие Поэт. — Надо быть художником во всем, говорю я вам! О-о! Это мощь!.. Рифма? РиФ-Ф-Фма?! Ха! Мои стихи очень образные — об этом вы, разумеется, ни словом не обмолвились. Когда я пишу стихи — я живу! Мне хочется жить! Вот вы… вы… хотите сейчас жить?.. В руке Поэта — вероятно, для пущей наглядности — откуда ни возьмись сверкнуло лезвие внушительного мачете… Поэт твердым шагом направился к Занудину. Занудин опешил… Все произошло молниеносно. Занудин как ошпаренный вскочил с места и пулей вылетел в коридор. Поэт, проявив чудеса проворности, не отстал, и ему даже удалось уколоть Занудина клинком в копчик. Не сказать, что сильно, но по меньшей мере ощутимо. И ощущение, как не трудно себе представить, оказалось не из приятных. — И-и-и-аааа! — завизжал Занудин и, ухватившись пятерней за незаслуженно пострадавшее место, скрылся в пределах своей комнаты. — В-о-о-т, — послышалось назидательное «вот» снаружи. — А вы говорите… Точно выйдя победителем в каком-то негласном, но непримиримом споре, поправив на носу очки и выкатив грудь колесом, Поэт торжествующе удалился восвояси. — 26 — С одной стороны, Занудину чересчур часто становилось настолько не по себе в стенах «Ковчега», что в душу закрадывалось небывалое волнение, почти лишающее рассудка и загоняющее в угол от оторопи. С другой стороны, продолжало свербеть упрямое любопытство, которое требовало удовлетворения. Занудин и сам не постигал, каким образом одно с другим способно уживаться в нем одновременно… Возможно, все дело в том, что грань между реальностью и мистикой стирается (причем не в пользу реальности), а человек по-прежнему хочет оставаться собой?.. В этом и заключена его глубинная защита?.. Сознание, дабы сохранить так необходимое ему состояние равновесия, рождает двойника, вторую равноправную половинку. Одна половинка — для нового, неизвестного, безумного. Вторая — для поддержки привычного я. Для радости вкусному столу, остроумному слову или, скажем, любви к теплым носкам… «Иная» действительность, обрушивающаяся на хрупкое человеческое существо, как ни странно может прозвучать, способна спасовать только перед легкомысленной привязанностью к старым слабостям, маленьким житейским потребностям смешного индивидуума. И отсутствие трансцендентных даров — о чем так часто сожалеют мечтательные люди, лишенные ярких переживаний, — становится вдруг воистину спасительным. Рассудок находит лазейку, чтобы в минуты неожиданной опасности защитить себя от пресса непосильных вопросов, стремящихся разорвать уязвимый мозг на атомы. Желал того или нет, Занудин оказался вовлеченным в этот философский эксперимент… * * * В одну из «ковчеговских» ночей Занудину приснился чудовищный сон. Будто бы он попал в дом престарелых и пытался склонить к половой связи старушку. У бабульки был беззубый шамкающий рот, а также согнувший чуть ли не до земного поклона горб ― но все это не мешало ей играть в неприступность. Она заразительно хихикала и тыкала в лицо Занудину маленький сморщенный кукиш… Занудин проснулся в холодном поту. В складках семейных трусов блестели следы совершившейся поллюции. «Нужна женщина», — единственное, что крутилось в потяжелевшей, словно с похмелья, голове. Долгое время, будучи странником, обходился Занудин без женской ласки — это было попросту ненасущно, — но сейчас, понял, надо. Природа просто-таки взгромоздилась на закорки и настойчиво выдвигала свои неукоснительные требования. В дверь, между тем, постучали. Занудин поленился посмотреть, который час. — Кто там? — Даун, — послышался голос карлика. — Что тебе? — Вы проспали завтрак, и дядюшка Ной распорядился принести еду к вам в комнату. — Лишние хлопоты, — уже добродушнее проворчал Занудин, сползая с постели. Занудин открыл дверь, и в номер важно проследовал Даун с подносом в руках. Он ловко выставил завтрак на журнальный столик и принялся наливать в чашку дымящийся кофе. — Даун, у тебя была когда-нибудь девушка? — ни с того ни с сего обронил Занудин, расчесывая заспанные глаза. — Была, — радостно отрапортовал Даун. Лицо его зарделось. — А не врешь? — улыбнулся Занудин и шумно рухнул обратно в постель. — Не-е, не вру. — Целовались хоть? — Не знаю… Занудин дружелюбно рассмеялся, а через мгновение вид его превратился в заговорщицкий. — Слушай, Даун. А тебе Женщина наша нравится? — Нравится, — еще сильнее раскраснелся Даун. — А ухажер среди местной публики у нее имеется? Карлик пожал плечами. Казалось, вопрос был лишен для него всякого смысла. — Так может, ты тут за ней приударяешь? — добавил Занудин и теперь уже вовсе неприлично расхохотался, порицая в глубине души свое развязное поведение. Даун обиженно поджал губы, забрал опустевший поднос и нервозными шажками покинул пределы комнаты. «Смех смехом, — придвигаясь к завтраку, подумал Занудин, — а почему бы и в самом деле не попро…» Вкус восхитительно тающего во рту заливного неровно оборвал разудалую мысль. * * * Несколько дней подряд Занудин, в полном смысле этих слов, гонялся за Женщиной по всему «Ковчегу». Догоняя, заводил неоднозначные разговоры. Он желал предстать оригинальным, веселым, достойным, мимо проходящим… Получилось-нет, но день на третий была наконец назначена многообещающая встреча тет-а-тет. И не где-нибудь — в номере Женщины! Занудин радовался как жеребец на ниве. Его обуревали фривольные фантазии. С лица не сходила загадочная полуулыбка, а в движениях определенно прибавилось молодецкой удали. Именно через природу подобных переживаний Занудин рассчитывал вернуть в свою нынешнюю, еще не устаканившуюся жизнь нечто ушедшее, низменно-земное и спасительно-реальное. И пусть Женщина не проститутка (а это было бы спокойней) — все равно! Окунуться в стихию потребного, живого, по-человечески волнующего — вот чего ему по-настоящему не хватало. Конечно же, не обойдется без усилий. Краска на лице, нервная потливость и все в этом духе. Возможно даже фиаско… «Ладно уж, не смертельно», — подвел черту Занудин, мысленно ударяя себя в грудь. * * * Занудин готовился к предстоящей встрече тщательно. Принял горячую ванну с пеной. Гладко выбрился. Подушился. Волосы из ноздрей были безжалостно выщипаны. Зубы Занудин вычистил до такой неправдоподобной белизны, что даже в кромешной тьме смог бы пойти без фонаря, озаряя путь одним лишь оскалом… А чуть раньше, кстати сказать, успел договориться с Дауном о бутылке игристого вина и цветах — самых лучших… Удивительно. Но это уже не к теме свидания, а к прочим наблюдениям Занудина. В «Ковчеге» ни в чем не выявлялось дефицита, любая нелепая потребность могла быть удовлетворена. А вот кто так ловко решал хозяйственные вопросы, кто и каким образом заботился о том, чтобы «Ковчег» имел все те излишества, какими он пользовался — оставалось большой загадкой. Однако не момент был забивать голову. Цветы пахнут, вино в наличии, красота наведена! Порядок, — закончив приготовления, удостоверился Занудин и, прихватив все необходимое, отправился навстречу своему любовному приключению. …Кошачьей поступью приблизился он к двери с табличкой «Женщина» и очень сексуальным тембром голоса (так, по крайней мере, ему самому показалось) произнес: — Э-э, разрешите? — Входи, пакостник, — послышалось изнутри. Занудин вошел и, само собой, не без интереса огляделся, погружаясь при этом в атмосферу истинного эротизма. Комната была в мягких пастельных тонах и казалась просто огромной. Занудин не сразу понял, что все дело в зеркалах, которыми были облицованы стены. Наткнувшись взглядом на свое отражение, Занудин сперва отшатнулся, а затем с достоинством поправил на лбу отбившуюся от челки взмокшую прядь. Помимо броского дизайнерского решения с зеркальными стенами, комната мало чем отличалась от комнаты самого Занудина. Разве что шкаф для одежды был раза в два, а то и в три побольше. Ах эти женщины! Занавески на окнах недвусмысленно задернуты. Над изголовьем широкой кровати висела золотистая склянка с курящимися благовониями. На самой кровати, закинув ногу на ногу, чуть ссутулившись, сидела Женщина. Она играла в тетрис… — Устраивайся, — произнес бархатный голос. Занудин с наскоро слепленной на лице улыбкой приблизился к Женщине. Присел рядом. — Вот цветы, вот выпивка… — Открывай вино, — Женщина продолжала увлеченно играть. — Черт, не успела… сволочи, как быстро падают… Штопор и бокалы были на столе, возле кровати. Занудин без промедления откупорил бутылку и разлил вино. Женщина нехотя оторвалась от тетриса. — За что? — За нас. — Банально… — За мир во всем мире. — Чушь… — Пить хочется, — умоляюще посмотрел на Женщину Занудин. — Будем! Тонкое стекло бокалов звякнуло, и вино опрокинулось в щелки их губ. Вслед за этим Занудин полез целоваться. — Не-ет, — отстранилась Женщина. — Ах да, понимаю… — невпопад слетело с Занудинского языка, хотя не понимал он ровным счетом ничего. Женщина снисходительно рассмеялась. — Не посчитайте это издевательством с моей стороны, но хотелось бы узнать для начала, что вы собой представляете… — неожиданные переходы с «ты» на «вы» были для Женщины характерны. — Да так. Ничего из того, что производит впечатление, — помотал головой Занудин. — Конторская крыса, как справедливо подметил Поэт. — Я не об этом. Я о ваших отношениях с дамами. Скривив губы, Занудин подлил в бокалы вина. — Личные истории очень меня возбуждают, — пояснила Женщина. — Расскажите о своем первом сексуальном опыте. Иначе — если я ничего подобного не услышу — я предстану в ваших объятиях не качественнее бревна… В мыслях Занудин признался себе, что ему хватило бы и «бревна». Но раз может быть лучше — не грешно, в конце концов, попытаться. — Хорошо. Только случай, так сказать, еще «доопытный». Подойдет? — Подойдет. Весьма любопытно. На лице Занудина была написана решимость. Он уже включился в неожиданно предложенную ему игру и рассказывал: — Имелась у меня протекция на одну работу во время учебных каникул. Лет пятнадцать мне было, не соврать. Работка — так себе, незавидная. Но хотелось прибавки к карманным деньгам — и я, не долго думая, взялся. Работодатель снабдил чудо-пылесосом на смешных таких прорезиненных колесиках и вручил список адресов. Квартиры согласно этому списку мне надлежало обойти за день. Так я и путешествовал от одних хозяев к другим и чистил им ковры и диваны. К вечеру я порядком измотался, но последний указанный в списке адрес приободрял: дом прямо против моего — считай, отделался. В воспрянувшем настроении прибыл я на адрес — и тогда уж вовсе обомлел от обломившегося на мою долю везения. Целый день выгребал сор из холостяцких берлог и коммунальных вертепов под прищуренные взгляды сварливой клиентуры. А тут… Ухоженное, проветренное жилище. Клиент — красивая женщина. Одна, кстати, в квартире. Лет тридцать на вскидку — но фигурка моей ровесницы: загляденье… Работу я выполнил быстро и на совесть. И такой у нас вышел разговор: «Далеко вам добираться теперь, молодой человек?» «Да нет, рядом совсем», — мотнул головой, управляясь с пылесосом. «Может, вы чаю хотите?» Я призадумался. Ничего себе, кумекаю, подвох… «Чаю, увы, не хочу. Чего покрепче — не отказался бы». Красотка хлопает ресницами. «Покрепче?.. Покрепче — сомневаюсь. Вот, впрочем, немного вина осталось с дня рождения». «Вино тоже, знаете, не из той оперы. Напиток для детей». «Ну уж вы скажете…» Молча складываю пылесос, неловко поглядываю на нее снизу вверх. Красотка все так же хлопает своими бесподобными ресницами. «А у меня голова болит…» — томно признается она и ждет ответного хода. «От головной боли надо аспирину принять», — советую я. «Говорят, массаж помогает…» «К-какие массажи?.. — я прямо захлебнулся. — Нет, я массажам не обучен». «Конечно-конечно… Вы очень славный молодой человек. Спасибо, что заглянули и помогли нерадивой домохозяйке…» «Сущие пустяки!» — выпаливаю я. «Значит, пойдете?» «Ну а чего… пора уж…» — пожимаю плечами я… В общем, ерунда какая-то. Потом, разумеется, понял: хотела с молоденьким оболтусом заплести шуры-муры… То есть и тогда догадался, конечно — сдрейфил просто… Достаточно было повести себя иначе ― подруга, мол! сейчас сделаю массаж! удачный денек для нас обоих! я тот, кто тебе нужен на ближайший часок-другой!.. Лед тронулся бы. Всю жизнь, наверное, не забыл бы. А вот нет… Всегда на своей памяти делал только то, о чем жалел и что подкашивало… Всю ночь я не спал. Ворочался с боку на бок. С утра пораньше я послал к черту работу и явился по уже известному адресу! Она открыла дверь, но за ее спиной стоял — как не трудно было догадаться — муж… Одной рукой он обнимал ее за талию. На второй руке со слащавым выражением лица облизывал пальцы — видно, только что лакомился чем-то вкусным, жирным. «Мальчик вчера пылесосил у нас ковры. Я тебе рассказывала», — красотка зевнула. «Му-у», — нечленораздельно промычал на это муж, обсасывая пухлый мизинец. «Я… зашел узнать, нет ли каких жалоб, нареканий», — ляпнул я первое, что пришло в голову. «Му-у, — снова промычал муж-осеменитель. — Ты что, не дала ему чаевых?» «Ой! — ее глаза наигранно округлились. — Я и вправду забыла…» В мой нагрудный карман опустилась купюра. Дверь захлопнулась. Я ушел… Занудин замолчал и так убавился в размерах, будто бы его выпотрошили. — А следующий, удачный опыт? — выдержав паузу, поинтересовалась Женщина. — То есть историй двадцать, провальных, пока я не сообразил снять барышню за деньги, можно опустить? — уточнил Занудин. Женщина была явно сбита с толку. Задумалась. Налегла на вино. — Все так плохо было, да? Занудин сделался серьезным. — Когда я пытался раскрепоститься, взять быка за рога, по-гусарски напивался и бравировал — оказывалось, что хорошую женщину отпугивает мое актерство, мое саморазрушение и беспардонность. Когда начинал увлекаться излишней порядочностью, лепил из себя скромнягу — становился неинтересным… — Надо просто быть самим собой, — напевно воскликнула Женщина, с усилием улыбаясь. Она ласково потрепала Занудина за шею. — Я не умею… не знаю, что значит быть самим собой… Занудин потянулся за вином — но вино, оказалось, кончилось. — Ексель-моксель, — еле слышно пробурчал Занудин, переставляя опорожненную бутылку на пол. Наступила тишина. Занудин понимал, что молчать нельзя. Нужно обязательно что-то говорить. — А вот еще тема! Меня всегда раздирали противоречивые страсти. Добиваясь женщины, я неуклонно начинал терять к ней интерес. Ведь чтобы почувствовать уверенность в отношениях, надо полюбить в первую очередь себя, выудить все свои самые лучшие качества наружу. И тут-то, вместе с ними, увлекаясь ненужным сравнением, ты начинаешь замечать недостатки той самой женщины, которую так желал покорить. Ее несовершенность. Вернее — те различия, которые хочешь не хочешь делают вас чужими. Бац! Все рушится… — Закрой глаза, — перебила Женщина изменившимся грудным голосом. — Что?.. — Глаза закрой. — … — Закрыл? — Угу. — Можешь открывать… Все произошло стремительно и потому особенно пугающе. Занудин уставился на Женщину и чуть не потерял сознание. То была уже не Женщина… то была… Что за наваждение! Перед ним во всем своем лоске предстала не кто иная, как Нэрилим Номро! О да, легендарная сексапильная красавица с детским лицом. Роскошная блондинка. «Мисс Огнемет»! Фантазия и реальность в трепещущем и рвущемся на теле белом платье, хотя ветру здесь взяться было определенно неоткуда. Смертная богиня во плоти… — Я… ы-ы-у… — попытался хоть слово выдавить из себя Занудин и не смог. Он задыхался. — Ну что ты, глупыш, — нежно произнесла Нэрилим и повалила Занудина на лопатки, — ничего ужасного не произошло. Правда ведь, кися? Занудин подтянул колени к груди и обнял их. Замер. Не решаясь даже мигнуть, ждал, что будет дальше. — Я, признаться, думала, этот облик вдохнет в тебя желание, а не испугает, — высокохудожественно обнажаясь, по ходу объясняла она, слегка надув губки. Тело ее было божественно. Мягкие, красивые руки принялись похищать одежду теперь уже с Занудина. Расстегивать все восемь пуговиц на рубашке, и в самом деле, долго — она ее попросту порвала. Выворачивая Занудину локти, стащила, скомкала, бросила на пол. Весело замурлыкала. Затем вдруг грозно сдвинула брови. — Так что же, я не пойму… Нравлюсь я тебе, либо у тебя на мой счет иные соображения?! — Нравитесь, — пролепетал Занудин, — честное слово, нравитесь. Вот так взять и поверить, что это действительно с ним происходит? Здесь, сейчас?! Тысяча чертей… — А ты мне что-то не совсем, — загадочно заулыбалась Нэрилим, и подушечки ее пальцев зигзагами заскользили по поддавшейся капризам неровного, гиперволнительного дыхания груди Занудина. — Меня больше… ну-у, как бы это сказать… возбуждают девушки. Занудин насторожился. В области сосков стало вдруг как-то подозрительно щекотно, затем зуд усилился, и наконец… Занудин с величайшим ужасом обнаружил, что у него растет бюст! Да-да, натуральная женская грудь! Она разбухала на глазах и подрагивала как холодец… О чудовищной метаморфозе кричали все зеркала в комнате!! Ответив своим истошным воплем, Занудин с неприличным грохотом скинул Нэрилим Номро с себя на пол и полуголый выскочил за дверь. Мимо по коридору как назло проходили Панки… Завидев до смерти перепуганного Занудина, да еще неимоверно пышногрудого, Джесси и Факки тотчас прыснули со смеху. Гогоча и улюлюкая, они принялись задорно скакать вокруг Занудина, отпуская воздушные поцелуи и хватая его за соски. — Кыш! Убирайтесь! Вон! — отбивался Занудин от наглых посягательств на «свои» пышные формы. Разыгралась нешуточная свистопляска, и поэтому жильцы мало-помалу начали выглядывать из номеров. Вечно занятый Виртуал в числе первых высунул в пространство коридора свою любопытную лохматую физиономию. Даже трясущийся от вида собственной тени Жертва, и тот обозначил интерес к происходящему, маслянисто сверкая то левым, то правым глазом за узенькой полоской дверной щели. Не в силах больше терпеть подобный позор, Занудин взорвался. Ухватив за шкирку сначала Джесси, а потом Факки, он с силой столкнул их лбами, и ватные тела безобразников распластались по полу. Вид у Занудина был яростный, но одновременно он чуть не плакал. В отчаянии рыкнув на таращившихся зевак, обладатель роскошного бюста без промедления скрылся в номере. Закрыв дверь на замок, привалился к ней спиной, чуть живой сполз на корточки. Стук в груди отдавался в глазных яблоках, похолодевшие пальцы дрожали. Он не знал, что предпринять, и даже боялся думать о случившемся. Просто так и сидел, пытаясь вывести мысли из хаоса, отдышаться. Наконец с замиранием сердца опустил взгляд на свою грудь… — Благодарствую, ангелы, — устало шевельнулись сухие посиневшие губы. Все было в норме, изъян исчез. Занудин благополучно забылся в глубоком обмороке… — 25 — На стенах колыхались тени. Под потолком холла клубился пряный сизый дым. Даже в сгустившемся полумраке, мерно обступившем светлое пятно потрескивающего камина, нетрудно было догадаться ― дядюшка Ной выкуривал привычный вечерний косячок. Занудин, переговариваясь со своей бессонницей как с чем-то одушевленным, в этот момент уныло спускался по лестнице. — Дядюшка Ной, простите меня… я вам не помешаю? — Присаживайся, — пробормотал старик не оборачиваясь. Они долго сидели бок о бок, курили, завороженно глядели перед собой. Говорят, существует три вещи, на которые длительное время можно смотреть не отрываясь: на воду, на огонь и на чужую работу. Фонтанов и каскадов в «Ковчеге» не было, работа никого не искала — а вот камин… Но вдоволь насладившись успокаивающим зрелищем, обязательно захочется беседы о чем-то важном для тебя. Скопившемся и ноющем внутри, требующем освобождения. — Дядюшка Ной… Старик не отозвался — только еле уловимо кивнул головой: говори, мол, что тебя заботит. — Хотел спросить издалека, а спрошу сразу в лоб. Что здесь происходит? — Ничего, — лаконично ответил Ной, ни секунды не раздумывая, — все как всегда. Только ты появился. — Я, наверное, уже злоупотребляю вашим гостеприимством? — Нисколько. — Знал, что вы именно это ответите. — Раз знал — чего спрашивал, Зануда? — по-старчески безобидно огрызнулся дядюшка Ной. Занудин уже привык не поправлять Ноя и благосклонно пропускал «Зануду» мимо ушей. Старик подкупал тем, что никогда, по крайней мере, не переходил на высокомерный менторский тон. — Глупо. Очень глупо. Но такая задушевная атмосфера у камина располагает к тому, чтобы задать другой идиотский вопрос. Что я здесь делаю? Дядюшка Ной тяжело вздохнул и между тем как-то смягчился. Тело его зашевелилось, и только сейчас Занудин заметил дремлющего в ногах старика карлика. — Давай так: сам ответь на свой вопрос. Попробуй. — Я? — изобразил недоумение Занудин, но тут же посчитал идею разумной. Конечно. Абстрагироваться, выслушать прежде всего со стороны самого себя — вот что ему было полезнее прочего. Занудин задумался. Ной пнул под бок Дауна — в камине требовалось пошевелить угли… — Продолжительное время я был странником, дядюшка Ной. Мне сложно вспоминать с чего началось мое отшельничество, какую природу имел мой вызов. Вызов — кому? Во имя чего? Дорога со всеми ее лишениями была моим домом, но все же любая дорога куда-то рано или поздно приводит, не правда ли? Я пришел сюда и спрятал чемоданы под кровать, чтобы их не видеть, не растревожить больное — но это не значит, что я освободился от мучавших меня вопросов. Вопросов, черт побери, стало еще больше. — У нас тут хорошо. У нас — семья, — задушевно проговорил дядюшка Ной, потирая ладонью кустистые брови. — И ты, знай, лишним не окажешься… Ты ушел потому, что тебя там ничто не держало, вот и все. Правильно сделал. — У меня умерла сестра… ее звали Эльвира. Может быть, если бы у меня были дети… — А что дети?! — вспылил без видимых причин старик. — Оковы обывателя! Тебе должно быть известно лучше меня: в твоей стране, которую ты покинул, жил народ горцев; каждый горец рожал детей дюжинами, но дети эти не знали своих отцов и затылок за затылком вставали на путь хаоса; мир становился все безумнее. У многих Великих не было детей по крови, но выросли сотни и тысячи детей по духу — те, что украсили собой планету познания, словно фиалки… — Странно… Вы имеете достаточно глубокое представление о том мире, который я покинул. — Этот мир еще живет в твоем взгляде… — Наверное, я когда-то считал себя чересчур особенным. Порой жалею, что в том мире меня не задержала смерть… Старик Ной почмокал губами. — Послушай-ка. Тяга к смерти — от избытка жизненных сил. Уныние, которое всему виной — лишь от человеческой близорукости походит на величие духа. Не бросайся словами. Путь отсюда — туда ждет всякого и не чествует торопливых. А оттуда — обратно — не вызвал восхищения еще ни в ком… Занудин затянулся так, точно в табаке сигареты сгорала горечь его давних воспоминаний вкупе с неописуемой круговертью последних дней, проведенных в «Ковчеге». Лицо осунулось, на нем играли малиновые блики огня. — Скажите, — Занудин выдержал паузу, — а Поэт, Женщина, Музыкант, да и остальные — они появились здесь так же, как я? — Нет, не совсем как ты. «Ковчег» был придорожным заведением, где люди могли остановиться, отдохнуть, а при желании — развлечься. Жильцы постоянно менялись. Приезжали и уезжали. Нам с Дауном было нелегко вдвоем, но мы с уважением относились к своему делу, нам удавалось справляться с работой. Нашу гостиницу знали и любили, хоть и находилась она в глухой провинции. А однажды кое-что произошло… — Что же? — Ну-у, что-то сродни капризу стихии… В «Ковчеге» было несколько постояльцев. После завтрака они бы покинули нас, сели бы на маршрутный автобус и по обыкновению уехали. На их месте, как и всегда, появились бы другие. Но случилось непредвиденное. Дорога вдруг бесследно исчезла… — Как так исчезла? — изумился Занудин. — Просто исчезла и все! А постояльцы так и остались здесь по сей день. Занудин был ошеломлен услышанным. — Но ведь все они держали куда-то путь… У всех наверняка были родные, работа, обязательства, привычная жизнь… — Возможно, были, — равнодушно отозвался дядюшка Ной. — И что же, никто из оставшихся так и не попытался покинуть «Ковчег»?.. — Нет. — Почему? Как это поддается объяснению?! Старик пожал плечами. Всем своим видом он пытался сказать, что у него просто ни разу не возникало потребности над этим задумываться. — Мистика, — выдохнул Занудин, — все здесь пропахло мистикой. На улице завыл суровый ветер. Оконные стекла за спинами собеседников истошно затрещали, словно вот-вот, одно усилие, и ничто не помешает разлететься им вдребезги, устелив пол узорчатым крошевом. Занудин припомнил о циклоне, который вскоре должен добраться до «Ковчега». Неужели не болтовня? — Последний вопрос — я отвечаю и ухожу, — заявил старик, продемонстрировав вдруг неожиданную перемену настроения. — Один вопрос? Да, уже поздно, извините. Хорошо! Я… человек ни к чему не привязанный, много повидавший, перекати-поле — и то я чувствую себя здесь странно, порой меня одолевает испуг, я явно не в своей тарелке и, как ни пытаюсь, не пойму коловращения здешней жизни… я знаю, что ни с чем подобным раньше не сталкивался… Как же можно представить, что другие… — неловко подбирая слова, Занудин постарался развить свое недоумение касательно людей так легко прижившихся в «Ковчеге» и ни о чем не заботящихся — но не успел высказать все, что его беспокоило. Дядюшка Ной досадливо помотал головой и с проворностью отрока оказался на ногах. — Не забивай голову чем не следует, Зануда. Ты — не другие. У тебя свой рок и свое предназначение. Совет: пока ты будешь находить в себе хоть какие-то силы воздерживаться от дурацких вопросов и необоснованных страхов — воздерживайся. Поскольку у тебя есть глаза, уши и мозги — никто, разумеется, не сможет запретить тебе глядеть, слушать, формировать мнение. Но не будь чересчур дотошным. Не дерзай на груз, к которому твои плечи еще не готовы. Нетерпеливые имеют свойство проваливаться в ямы, которые другие обошли бы стороной. Любое форсирование может тебе повредить, а я… этого не хотел бы. Да, твои соседи здесь не просто так — у них тоже есть свое предназначение. Они добывают ответы, анализируют, систематизируют, ведут сложный поиск общей картины… Компиляторы… Но все они как дети, потому что тоже не были готовы… Общаясь с ними, старайся впитывать лучшее, что способно продлить состояние твоей беспечности. Иными словами, ничего не бери в голову, но и не превращайся в пустышку. Будь трезв и одновременно гибок разумом. А пройдет время — и все обязательно встанет на свои места. Во рту у Занудина пересохло — наверное, из-за того, что на языке, словно угли, тлели неубывающие в своем множестве вопросы, от которых ему рекомендовалось воздерживаться. — Что же за ответы, дядюшка Ной, ищут мои так называемые соседи? — не удержался Занудин. — Какие такие «компиляторы»? — М-м-м, — промычал себе под нос побуревший лицом старик и, бросив недокуренный косяк в огонь, поспешил удалиться. Тенью за ним проследовал заспанный карлик. Обжигая пальцы, Занудин достал из топки косяк. Морщась, затянулся. Задумался… Он попытался представить других, некогда знакомых ему людей в своем теперешнем положении. Еще с детства, боясь принимать решения и не имея веры в собственные поступки, Занудин научился такого рода жалкому приему. «А что предпринял бы тот на моем месте? А как поступил бы этот?.. Этот, наверное, и вовсе никогда не оказался бы в моей шкуре… ведь у него все правильно… у него всегда все получается… у него есть первое, второе, третье и чертово четвертое, чего нет у меня!» Только через воображаемую имплантацию чужой личности в недра своей собственной Занудин мог поверить в правильность сделанного выбора. Нравственная бесхребетность! Бич Занудина на протяжении всей его жизни! И когда-нибудь ему еще предстоит решающая битва за свое «я»… Но пока все по-другому, по-старому… за исключением одного нюанса. Уже успело произойти что-то такое, под влиянием чего фантазия Занудина пасовала, не решалась предложить ни одного героя, достойного подражания. Прием не срабатывал! Много путешествуя, Занудин вдруг открыл для себя, что людям не так уж нравится совершать в жизни подвиги. А те, кто и производит впечатление способных на поступок — зачастую лишь красуются, играют придуманные для себя роли, подобно вампирам кормясь облапошенным восприятием окружающих. «Так что же?! — вопрошал в следующий момент Занудин. — Прямо сейчас собрать чемоданы и уйти в ночь, не испытывать судьбы? Или остаться и продолжать совать нос во все углы и щели, пытаясь искать смысл там, где его попросту не окажется? Какое решение принять в одиночку? А может, это все надуманное?.. Действительно! Просто жить себе дальше, радуясь вкусному столу, уюту. Окунаться в эмоции, сталкиваясь с проделками эксцентричных соседей. Удивляться и затаивать дыхание, соприкасаясь с необъяснимым. Не стесняться страха, когда становится страшно. Потому что страх — такое же естественное человеческое чувство, как и все остальные… как и любопытство…» С глубоким отвращением Занудин вдруг понял, в русло какой перспективы завели его рассуждения. Сегодня он устал и позволит потворствовать своей усталости — ответа от себя он потребует завтра. А завтра, поморщив физиономию, решит отложить на послезавтра. А послезавтра… Занудин выкинул косяк обратно в огонь и, зевая, поплелся к себе. Да, теперь он мог щегольнуть именно этим словом: «к-себе». Занудину было тошно и в то же время подспудно приятно, что противоречия подчинялись сейчас его прихоти, его упрямому нежеланию принимать решения. …В комнате он распахнул створы окна и вдохнул ночной воздух полной грудью. Ветер стих. Даже самое легкое дуновение не давало о себе знать. Ночь была безмолвная, неживая, ни одна земная тварь не издавала ни звука. Небо — черное полотно без единой звезды. — НРАВИТСЯ ТЕБЕ ТАКАЯ НОЧЬ? Занудин вздрогнул, невольно огляделся по сторонам. Но в то же мгновение понял, что нарушил тишину этими словами не кто иной, как он сам. Ему было и смешно, и как-то тревожно. Надо же — испугался звука собственного голоса… — Дома были совсем другие ночи… совсем другие. Занудин неторопливо разделся, лег в постель и тут же провалился в глубокий сон. СОН ЗАНУДИНА о доме, Рождестве, ряженых и Эльвире — Эльвира, ты куда собираешься? Ты что, уходишь?! — Ухожу. — Куда? — К друзьям. — К каким друзьям?! — К своим, естественно. — Но… ты ничего мне не говорила о том, что будешь встречать Рождество с друзьями… Я целый день готовлю праздничный стол! — Извини, я пошла. — Эльвира! Хлопнула дверь. На рождественской елке, стоявшей в углу комнаты, забряцали висячие украшения. Занудин тяжело опустился на табурет, беспомощно сложил на скатерти праздничного стола руки. Через мгновение вскочил, сорвал с себя дурацкий поварской фартук. Сердце в груди бешено колотилось. На экране телевизора звонко голосили и отплясывали краснощекие ряженые. Занудин ненавидел их всей душой. Каждое Рождество они кривляются и веселятся. Неужели эти паяцы и вправду приносят кому-то радость?! Жалкий суррогат всеобщего морального благополучия… Занудин долго бродил по пустой квартире. Несколько раз останавливался у незастланной постели Эльвиры. Он вспоминал Элю совсем маленькой (тогда еще были живы родители). Настоящая куколка. Красивенькая. Смешливая. Непоседа. Теплые воспоминания детства все как на подбор связаны с ней… Пересилив себя, Занудин вернулся к накрытому столу. На экране телевизора по-прежнему танцевали и балагурили ряженые. Еда остыла. Занудин наполнил свою тарелку с горкой, небрежно плеснул в бокал шипучего вина, но так ни к чему и не смог притронуться. Заложив руки за спину, он снова поднялся из-за стола и в глубокой задумчивости вышел в прихожую. Остановился возле вешалки. С тоской посмотрел на свое драповое пальто… …Занудин не знал, куда он шел. Ему просто нужно было уйти из дома. По лицу хлестал ветер, и когда он затихал, Занудин разлеплял ресницы и смотрел, как роятся снежинки в свете тусклых уличных фонарей. Под сапогами хрустела грязная корка снега, хлопали петарды, искристые стрелы взмывали в небо и рассыпались фонтанами цветных брызг. Один раз его чуть было не сшибли с ног какие-то мальчишки. Они громко смеялись, переругивались, то и дело обменивались пинками. От детей разило перегаром… Потом окликнул и попросил прикурить сухощавый старик с почерневшими глазными впадинами и заячьей губой. Он прикуривал так долго и так странно исподлобья поглядывал на Занудина, что Занудину сделалось не по себе. Возникало желание презентовать ничего не стоящую зажигалку и поспешить дальше — пусть и не имея представления, куда именно. Перед спуском в метро завладели вниманием обнимающиеся блондин и брюнетка. Они целовались, и из их ртов шел пар. Лица были разгоряченными, глаза блестели. Парень дотянулся губами до уха своей пассии и что-то прошептал — та заразительно расхохоталась, закинув голову назад. Занудин вгляделся в лицо молодой женщины и отчего-то представил себе, что она продавщица вино-водочного магазина. У нее дети, двое, от разных отцов. А парень, верно, грузчик из того же магазина. Балагур и кобель. Вряд ли Занудин мог объяснить, с какой стати все это должно быть так… Занудин в нерешительности топтался на месте. Когда пара на Занудина озиралась, делал вид, будто кого-то дожидается, заглядывал под рукав на запястье… Часов на руке не было. Взглянув последний раз и даже пробормотав себе под нос что-то про непунктуальность, Занудин твердо шагнул по направлению к неоновой «М». …Эскалатор гудел как большой уставший шмель. Занудин успел задуматься на отстраненные темы, умиротвориться. Опершись о резиновый поручень бедром и рукой, он даже будто бы задремал. Самую малость. Вскоре ступеньки под ногами начали утопать и наконец слились в плоскую дорожку, исчезающую под зубчатой кромкой металлической пластины. Занудин изобразил порхающий шаг и двинулся вперед по переходу. Ни с того ни с сего галерея наводнилась людьми, точно в час пик. Люди сопели, фыркали, толкали друг друга — они спешили так, будто на кон были поставлены их жизни. Занудин стал частью всего происходящего, он увидел цель ― не уступать пути никому, обгонять впереди идущих. На лице его застыла маска делового, опаздывающего человека… Приближаясь к концу перехода, поток людей замедлился. Послышались веселые возгласы и пение. Тронутый любопытством, Занудин вытянул шею и вгляделся — впереди, под сводом галереи, потеснив массу барахтающегося люда, давали представление ряженые… Пел один. Чистым красивым голосом. И пел он не что-нибудь — а песню детства Занудина! Остальные ряженые танцевали и подбадривали поющего. Кто-то играл на флейте. Кто-то ударял в бубен. «А они не такие уж плохие, — подумал Занудин, погружаясь в неясное чувство (ему вспомнилось, как мысленно «обласкал» он этих людей совсем недавно, сидя дома у телевизора). — Представь только… Они собрались здесь, чтобы петь и танцевать для меня! Куда я спешу? Разве мне есть куда спешить? Какой паранойей я охвачен?!» Это неожиданное открытие не могло не повлиять на Занудина. Поравнявшись с артистами, он остановился как вкопанный. Губы его зашевелились — он беззвучно подпевал ряженому с чудесным голосом. Взгляд Занудина ожил. Музыка обогащалась все новыми и новыми ритмами, зажигала пьянящее тепло внутри, становилась воплощением его душевных переживаний и, одновременно, сладостной панацеей от них. Это был вихрь незнакомой радости, который налетел из ниоткуда и не спрашивая, — его нельзя было описать словами, но в пронизывающее его присутствие невозможно было не верить. По крайней мере — сейчас, в эти мгновения. Занудин увидел себя со стороны… Нет, с высоты увидел он себя! Словно душа покинула бренное тело и на белых крылах воспарила ввысь! Одиноким изваянием стоял он там, внизу, далекий, нереальный, посреди живой людской реки. Поток идущих податливо огибал его, с благодушием принимая порыв Занудина: не двигаться с места и наслаждаться завораживающим пением и музыкой ряженых. В лучезарном свете видел все это Занудин и впервые в жизни верил в доброту окружающего его общества. А между тем, плечи и локти задевали Занудина все сильнее и порой довольно болезненно. Они увлекали его тронуться дальше. «Ну что же ты встал тут, чудак? — с доброй иронией усмехался мысленно Занудин, пытаясь представить себя на месте прохожих (теперь он желал видеть происходящее их глазами!). — Мы, конечно, понимаем, что у тебя такой особый момент, что ты просто должен тут постоять и послушать эту волшебную музыку, музыку твоего детства, музыку твоих несбывшихся надежд — но все же… Мы спешим в свои дома. К своим семьям, детям. Мы понимаем тебя как доброго брата, но, так получается, ты осложняешь нам наш путь…» Воспарившая душа Занудина снисходительно возвращалась на не терпящее подолгу пустоты место: «Конечно-конечно, друзья, одну минуточку»… — ХУЛИ ТЫ ВСТАЛ ЗДЕСЬ, БЕСТОЛКОВЩИНА?!! — прорычал в лицо Занудину громила с неровно остриженными усами. Лучезарный свет погас… Занудин нарвался на остервенело-хамский толчок в грудь. Исполнив вводную роль, громила бесследно исчез в незамедляющемся течении пешеходов. А вот еще какие-то руки толкнули его… чей-то локоть исподтишка заехал в бровь… женский каблук обломанным сверлом вонзился в стопу… что-то тяжелое врезалось сзади, глухой болью ухнуло в пояснице и отдалось во всем теле… — Эй, придурок, не стой на дороге!! — Я извиняюсь… — Ты не извиняйся — ты иди… Занудин не сопротивлялся больше стихии потока. Не в правилах капли роптать на волну. Его поочередно размазывало то по одной стене перехода, то по другой, снова подхватывало и несло дальше, спустило по ступеням и выплюнуло к открытым дверям грязно-зеленого вагона… …Занудин сошел на незнакомой ему станции. Поднявшись на улицу и полной грудью вдохнув свежий зимний воздух, закурил. Над головой красовалось звездное небо. Занудин любил небо своего города. Оно словно всегда сулило ему какой-то грандиозный сюрприз в грядущем ― и Занудин любил его… за свое ожидание. Вокруг было пустынно. Только под аркой небольшого мрачного строения с ноги на ногу переминалась группа людей. Они выпивали, слышался шелест пластиковых стаканчиков. Занудин подошел ближе и разглядел в выпивающих ряженых… Те (их было пятеро или шестеро) тоже обернули в сторону Занудина задорно размалеванные лица. — Закурить будет, гражданин? — послышался сипловатый голос одного. — Будет, — охотно отозвался Занудин. Что-то приятно защекотало его изнутри, точно Занудин повстречал давних добрых друзей. Занудин подошел к арке и достал курево. Предусмотрительно выдвинул пальцем несколько сигарет. — Угощайтесь. Протянувшаяся рука с обгрызенными до мяса ногтями и сбитыми костяшками забрала всю пачку… — А деньги есть? — Деньги?.. — стушевался Занудин. — Деньги-деньги-дребеденьги, деньги-деньги есть? — перебирая по струнам расстроенной гитары, фальшиво пропел ряженый и залился тихим хрипящим смехом. Занудин опустил глаза. Он хотел развернуться и уйти. — Ку-у-уда?! — раздалось возмущенное многоголосье на малейшее поползновение Занудина. — А ну, стой!.. Сильный удар в живот заставил опуститься Занудина на колени. Потом последовал жгучий удар в лицо. Занудин, скорчившись, повалился в снег. Он закрыл голову руками, но его, на удивление, больше не били. Три пары рук наспех обшмонали карманы брюк и пальто. Газовая зажигалка, бумажник с мелочью… Ключ от квартиры за ненадобностью не взяли. — С Рождеством, крендель. Бывай… Вяло обмениваясь пьяными смешками, обидчики зашагали прочь. Занудин безмолвно глядел им вслед… …До дома Занудин добрался уже глубокой ночью (транспорт не ходил, а если бы и ходил — расплачиваться было нечем). Поднимаясь в кабине лифта, привычно испещренной пошлой «живописью», Занудин мечтал о самой малости: рюмке коньяка, крепкой сигарете и теплой постели. Кабину тряхнуло, двери лифта разъехались — его этаж. Еще на лестничной площадке Занудин понял: в квартире — веселье. Занудин не догадывался, что это значило. Однако сейчас его бы уже ничто не удивило. Глаза безнадежно слипались от усталости. Когда Занудин отворил дверь, грохот музыки и смех многочисленных голосов оглушили. Вокруг опустошенного праздничного стола вытанцовывали ряженые… Все как на подбор были достаточно юны. — Ну вот! А ты боялся, праздничный стол пропадет… — засмеялась вынырнувшая из-за спины Занудина Эльвира. — Это мои друзья. Правда, они забавные? О-ой, что это у тебя с лицом?.. Эльвира была под хмельком. Округлившиеся от возбуждения глазки косили. Какой-то прыщавый паренек в одеяниях викинга, беззастенчиво перекрестив Эльвиру в Эвелину («ну че, Эвелина, подрыгаемся?»), стремительно утащил ее в гущу танцующих. Занудин, качая головой, удалился на кухню. Он выпил рюмку коньяка и, жадно втягивая щеки, выкурил сигарету. Спать ему расхотелось. Поставил на плиту чайник и закурил снова. Мысли в голове безнадежно путались, затуманивали рассудок. Нежданно-негаданно с Занудиным случилось то, чего допускать было нельзя, а предотвращать — поздно. Занудин впал в истерику… сорвался… — Твари! Твари! Тва-а-аррри! — орал он, в исступлении барабаня кулаками по дверному косяку. Музыка за стеной смолкла. — Тва-а-аррри! Было слышно, как полушепотом переговариваются перепуганные Эльвирины гости. — Тва-а-аррри! Гррря-а-азь! В коридоре зашмыгали ноги, образовалась пробка. Все искали свою одежду. Кто находил — исчезали без задержки. Вскоре пространство квартиры погрузилось в полную тишину. Последним шагнул за порог «викинг», хлопнув на прощанье дверью. Занудин схватился за голову — что это с ним?.. Проявив чудеса беспрецедентной рассеянности, Занудин снял с плиты вскипевший чайник, поставил его в холодильник… и отправился в комнату, где еще несколько минут назад царил праздник, танцевали и веселились ряженые. Эльвира спала на диване с открытым ртом и тихонько, по-девичьи посапывала. — Отдыхай, малыш, — погладил ее по волосам Занудин. — Ты устала. Все у нас будет хорошо, я уверен в этом. Спи, сокровище. Мы с тобой — самая лучшая в мире семья, самая счастливая… Занудин ощутил непреодолимую потребность каким-то образом утвердить мгновение примечательного оптимизма, зародившегося в душе, и одновременно стереть из сердца следы всего гадкого, что одно за одним сегодня с ним приключалось. Словно жизнелюбивый бесенок проснулся внутри Занудина. Он резво отскочил от спящей сестры, подпрыгнул, руками вцепился в люстру, повис, раскачался и… вытаращив испуганные глаза, вниз головой рухнул на пол… Точно поверженный в неравном, но доблестном поединке, лежал Занудин на лопатках, прижимая к груди с корнями выдранную из потолка люстру — и беззвучно смеялся… О Чем Думает Голова — 24 — Вот и подкралась незаметно пора, когда Занудин начал терять счет дням, проведенным в «Ковчеге». И все это время, не переставая, разум продолжал мериться силами с грузом таинственного, алогичного, паранормального. Удручали сны. Из ночи в ночь Занудин, сам того не желая, разговаривал со своим прошлым. Жизнь пробегала перед глазами пестрой кинолентой. Порой воспоминания доводили его, мужчину, до слез… При всей искренности намерения никак не удавалось Занудину обрести чувство той беспечности, к которой призывал его дядюшка Ной. Поди попробуй, когда вокруг кишмя кишат метафизические ребусы и головоломки, противопоставить которым можно только крепкие, как нейлоновая удавка, нервы. Дядюшка Ной по-прежнему скрытничал, многого не договаривал, только и делал, что сыпал неясными иносказаниями — а прочие «ковчеговцы» дружно ему в этом подражали. Занудин не без интереса подмечал: дядюшка Ной позволял постояльцам уйму разных вольностей — и все же в нем, этом непростом старике, без всяких сомнений чувствовалось не допускающее пререканий главенство. Главенство не держателя убогой гостиницы, а наставника! Но принципов сложившейся в «Ковчеге» иерархии Занудин старался по возможности не касаться. В рот смотреть никому не приходилось — и на том спасибо. Имелось множество других больших непроницаемых тайн и маленьких дразнящих секретов, которые не оставляли Занудина в покое. Сколько же вопросов, на какие жаждалось получить ответы! Ох, не в книгах искать их… Хотя откуда извлек Занудин странную разгадку, до конца им не осмысленную — ту, что касалась ночного гостя Маррисона?.. Ответ подкинул иллюстрированный справочник в коленкоровом переплете. Рок-идол, давно отдавший богу душу, расхаживает теперь как ни в чем не бывало по «Ковчегу»?? Бред сущий… Когда циклон, напророченный Поэтом и дядюшкой Ноем, к удивлению Занудина, все же достиг забытого края, в котором придорожное заведение так ловко укрылось от остального мира, и небо стало облачным, а стена дождя затянула свою заунывную клокочущую песнь на долгие дни и ночи — Занудин обратился к библиотеке, украшавшей его обиталище, и принялся читать помногу и без разбора, меряя прочитанное не страницами, а внушительными пирамидами томов. Занудин не отличался тонкостью ума. Кто знал Занудина в прежние годы — и вовсе считали его человеком недалеким. Обидное, прямо сказать, суждение. А ведь когда-то он был истинным книгочеем… Теперь, в эти тоскливые дождливые вечера, страницы вновь зашелестели перед его глазами, хотя взгляд уже и не излучал былого блеска. Занудин локтем прижимал к спинке кресла переплет и, уронив голову на плечо, читал. Иногда по какому-то странному внутреннему позыву резко вскидывал взор на свое зеркальное отражение. Сощурившись, застывал, точно впервые видел себя с книгой. Ни с того ни с сего мог вскочить и подойти ближе. Он мог даже заговорить со своим отражением. Заговорить в лицах! — Знаешь, кто ты, дружок? — Занудин тянул паузу, коварно выжидая. Глаза его превращались в маленькие злые бусинки. — Ах, не знаешь! А я скажу тебе! Ты — продукт жизненной непригодности. Ты тот, кто по определению еще давным-давно должен был спиться… — Что-что? — искажая лицо, Занудин по-издевательски оттопыривал ладонью ухо. — О чем ты хочешь мне сказать? Ах, ты соглашаешься, ты киваешь головой… Занудин резким движением оставлял ухо в покое и делал щенячьи глаза. Теперь он кивал, причем в самой подобострастной манере. А после этого замирал, будто судорожно вникал в сказанное, и, собрав по крупицам запасы нерастерянной гордости, выпрямлялся. — Что-что ты говоришь? — пальцы опять терзали покрасневшее ухо, во взгляде с новой силой разгоралась злость и неумолимое желание унижать. — Ах, ты выпячиваешь грудь и находишь нужным заметить, что все-таки не спился?.. Похвально… Да, ты не спился!.. Хотя… может, для тебя же это и хуже… Что-что?.. Кривляться надоедало, и тогда Занудин возвращался обратно в кресло. Он не глядел больше в зеркало, но продолжал «защищаться», зная, что «обвинитель» никуда не делся. Обвинитель все там же, по ту сторону амальгамы — он скрестил на груди руки и ждет ответного хода. — Когда-то я стал много читать. Вначале я испытывал откровенную скуку, граничащую с тупым отвращением, в которое погружаешься точно в затхлую взбаламученную заводь. Затем — долгое и мучительное всплытие на просторы робкого понимания. Переоценка ценностей. Стирание рамок. Вслед за этим — дурманящее ощущение полета и торжества! А напоследок… Занудин встал. Заняв рот сигаретой, забродил по комнате. — Я выписал на клочок бумаги имена писателей, что вызвали необратимые перемены в моем сознании. Имена тех, кто натурально меня перелепил, хоть я и затрудняюсь объяснить, в чем именно я стал другим… Их набралось 13, чертова дюжина. Я пытливо вглядывался в начертанный список, он чем-то пугал меня. Но я набрался духа и обратился к этим тринадцати ожившим теням, принявшим вид достопочтенных джентльменов, но на деле готовым разорвать меня в клочья, растоптать. «Вы — зло! — заявил я. — Вы заставляете людей думать! А значит — разочаровываться и страдать! Вы учите человека презирать, называя это «любовью», грязнуть в пороках, называя это «свободой», выбирать себе родину по принципу «где кусок мяса жирней». Видеть жизнь, предстающей гнусной фальшивкой. Не хотеть больше ничего… Слова героинь, придуманных вами — лживы, а поступки героев — идиотичны. Вы уводите от реальности! Вы плодите несчастных!!» Занудин вынул изо рта изжеванную, так и не прикуренную сигарету, раздавил ее в пепельнице. Неуклюже расстелился по полу. От непогоды ныл позвоночник, словно черви вгрызались в него изнутри. — Какие, к черту, книги! О чем я вообще?! Если в этом мире и существуют пути, позволяющие приблизиться к тайне — они эмпирические. Строго эмпирические. Только твои ощущения, твои переживания, твои страхи, твой опыт… Больше ничего! Занудин глубоко вздохнул. Все те глупости, которым подыгрывал сейчас рассудок, порядком утомили. Сказать по правде, хотелось банально напиться. Лицо Занудина при этой мысли обрело по-смешному мечтательное выражение. — А когда проснусь завтра утром, облизывая пересохшие губы и постанывая от сладкой головной боли — окажется вдруг, что дождь-то и кончился… Ха! Занудин перекатился на живот. Потом — снова на спину. Крякнув, сел на корточки, кувырнулся и оказался на прямых, как спицы, ногах. Все в нем требовало одного — встряски! * * * — День рождения у меня сегодня, — повстречав в холле Музыканта, соврал зачем-то Занудин. — Так что же ты молчал! Надо бы отметить это дело дружеской вакханалией! — немедленно отреагировал Музыкант. Однако шумного празднества в полном составе «ковчеговцев», — смекнул Занудин, чуть поостынув и подключив рассудительность, — как-то не хотелось. Обыкновенно посидеть бы, расслабиться в непринужденной обстановке. Алкоголь и живая беседа должны были примирить его с действительностью. Но только без балагана, увольте. В связи с этим пришлось сочинять дальше. Про не официальный, а «второй» день рождения, связанный со спасением в авиакатастрофе, унесшей жизни многих, но не его. Удалось, мол, выпрыгнуть из падающего самолета. Широко распахнув плащ, спланировать и не разбиться… — А-а, — покачал головой Музыкант, с серьезным лицом выслушав эту наскоро слепленную маразматичную байку. — Составишь компанию? — Вообще я от алкоголя в последнее время чего-то дурею, — почесал Музыкант затылок. — Ну, пошли, конечно… …Расположились в комнате у Занудина. На стол, благодаря содействию Музыканта, была выставлена завидная батарея бутылок. — За тебя, за твой день, за прибытие к нам, за-а… сбычу мечт! — вовсю уже командовал Музыкант, тасуя фужеры и разливая вино. Чокнулись. Выпили. Не затягивая повторили. Вечер начинал приобретать приятные, лишенные четкости очертания. Занудин не думал о своих снах, о прошлом. Даже настоящее его заботило мало, — не говоря о будущем, которого не существовало вовсе. «Хорошо сидим», — то и дело повторял Музыкант, толкая в плечо и до боли стискивая руку Занудина в своей крупной ладони. Музыкант и вправду косел на глазах, но по крайней мере не буянил. — Ну рассказывай что-нибудь. Главное — не молчи. Как тебе, к слову, в «Ковчеге»? — Не жалуюсь. Живу, пока не гонят, — усмехнулся, отвечая на вопрос, Занудин и тут же посерьезнел. — А вообще-то… много здесь, мягко говоря, странного. — Ерунда, — отмахнулся Музыкант, подаваясь вперед за очередным наполненным доверху фужером. Лицо его засыпали путающиеся волосы. Дружно выпили. Музыкант сочно крякнул. — Освоишься! Свежести восприятия только терять не надо. Ну и головы… Как лишишься груза традиционных представлений о мире, так и устаканится все. — Возможно, ты прав, — согласился Занудин. — Конечно я прав. А ты, вообще, мужик ничего. Только особняком держишься. — Да брось, Музыкант… Разве? — Ну, давай! Сначала выпьем — потом опровергнешь. Выпили. Музыкант часто захлопал ресницами и чихнул. Воздух вырвался носом, с характерным для не имеющих привычки открывать при чихании рта «пт-ссь». — Будь здоров. — Сам не сдохни. На пару заковырялись вилками в блюдцах с закуской. — Особняком я не держусь. Просто места своего здесь не вижу, такое дело. — Пока не видишь, во-о, — пророчески покачав перед лицом Занудина вилкой, уточнил Музыкант. — Знаешь, Музыкант, не люблю, когда говорят загадками. Музыкант, вяло теребя мочку уха, ничего не ответил. — Вот ты, — Занудин впился в собутыльника напористым взглядом, — чем ты здесь занимаешься? Как себя реализуешь? Нельзя же, согласись, не иметь никаких целей и не устремлять никуда своих усилий. Сколько я здесь прожил — так уже с ума схожу! — Я-то? — Музыкант задумался, пожевал губами. Вдруг не на шутку всполошился. — Черт! Совсем вылетело из мозгов! У меня же в комнате человек сидит — а я тут! Его же отправлять надо! Музыкант резво вскочил с кресла, но не удержался на ногах и, раскатисто хохоча, плюхнулся обратно. — Вот видишь, какие зеленый змий козни строит! А знаешь что… Давай его к нам позовем, а? Раз пошла, как говорится, такая пьянка. — Кого позовем? Зеленого змия?.. — Да нет! — усмехнулся Музыкант. — Человека! — Давай, — уступчиво пожал плечами Занудин. — А кто он? — Так, знакомый один. Гостит. Ему, конечно, уезжать бы уже пора… Ну ничего, можно побузить еще на дорожку! Как считаешь? — пьяный Музыкант с хитрецой подмигнул Занудину. — Голосую «за». Веди его сюда. Только третий фужер захвати и выпивки. — Неужели мы все вылакали, что было?! — Ну-тк… Занудин и Музыкант, не сговариваясь, прыснули со смеху. Устав смеяться, Музыкант со второй попытки все же преодолел подъем с кресла и, покачиваясь, поплелся к выходу. — Только ты до него не докапывайся, ладно? — устало обернулся перед дверью Музыкант. — Он нам просто на гитаре поиграет. Посидим как культурные керосинщики, послушаем. — Лады, — отозвался Занудин и, проводив взглядом удалившегося Музыканта, азартно проглотил внеочередную порцию спиртного. Минут через десять в комнату вошли двое. Музыкант и тот, до кого была просьба «не докапываться». — Это Айк, — кивнул на гостя Музыкант. — Проходи, Айк. Занудина Музыкант почему-то не представил, но Занудин даже не обратил на подобную оплошность внимания. Заинтересованным взглядом он изучал вошедшего. Часто ли, в самом деле, случалось видеть в «Ковчеге» новые лица? Айк выглядел лет на тридцать пять. Носатый, в темных очках — он являл собой позу смущения и превосходства одновременно. Из-за спины точно меч самурая торчал гриф обещанной гитары. На столе появилась новая выпивка. Расселись. Разобрали наполненные фужеры. Пытаясь создать веселую, непринужденную атмосферу, Музыкант затараторил без умолку. В сторону Занудина отпускал глупые хмельные улыбочки. Тут же стирал их с лица и вполголоса спрашивал о чем-то Айка. Тот односложно отвечал. Занудин сидел несколько поодаль и изредка ловил на себе унылый взгляд симпатичного человека с большим носом. — Слушай, а сбацай-ка чего, а? — подсказал наконец Айку Музыкант с интонацией ветреного энтузиазма. — Давай, а? Занудин в смутном ожидании закурил. Айк без удовольствия взялся за гитару. Глядя в пол, небрежно подкрутил колки. Но с первым же арпеджиато лицо его преобразилось. Во взгляде появились напор и лукавство. Он запел. Как оказалось, Айк обладал вызывающе гнусавым голосом, но слушать его пение было, однако же, и диковинно, и приятно. Медленные тяжелые блюзы. Задорный рок-н-ролл. Исполненные причудливой шершавости песни-исповеди. Рваные, ублюдочные звуки, рождаемые беспорядочным боем медиатора по струнам, вырастали вдруг в стройность и красоту. Кураж мажорных аккордов сменялся депрессивностью минора, переходил в вынужденную агрессию, сочно выливался в торжество музыкально-текстового курьеза. Айк пел о человеке, убегающем от повседневной городской жизни, о его одиночестве, о неуемной жажде общения. Местами было отчего-то безудержно смешно, чаще — трогательно, а в целом — драматично. Все, о чем говорилось в песнях (временами пение принимало форму проникновенного речитатива), показалось близким Занудину настолько, что он содрогнулся. Лицо его вспыхнуло пунцовыми пятнами щек, а внешнее пренебрежительное спокойствие готово было изойти слезами. От щемящего чувства внутри, возникшего из ничего, действительно хотелось плакать. Словно игра Айка на его нехитром шестиструнном инструменте жгучей волной пронеслась по всей прожитой жизни Занудина. Как это было ново и странно для него! И вряд ли он знал, сокрушаться ему или ликовать, что все это почувствовал. Точно забывшись, Айк отыграл целый концерт. Заключительное неловкое арпеджиато с погружением в тишину вновь вернуло ему маску отчужденности. — Бр… бр-р… браво! Как в лутч… в лушт… в лучшие времена, а? — язык совсем уже Музыканта не слушался. — Ну-у?! Выпьем, что ли? — Поразительно, — отозвался в свою очередь Занудин. — Я никогда раньше не увлекался музыкой вообще и песней под гитару в частности. Я и не знал, что можно вот так… Занудин осекся. Он волновался и не мог подобрать нужных слов. — Это ведь ваши песни? Вы сами их сочинили? Айк утвердительно кивнул. — Айк! Ты молодца! Разм… разв… разливай, выпьем… — не унимался Музыкант. Музыкант был настолько пьян, что пить теперь смог бы, дай бог, только лежа. Глаза его сердито и изможденно закатывались. Айк не обращал на Музыканта внимания. — Как удивительно! Никаких иллюзий, здоровый цинизм, и в то же время — смятение, беззащитность, любовь! — продолжал восхищаться продемонстрированным творчеством Занудин, не стесняясь того, что городит, возможно, чушь. — Эй, З-занунт-тд-дин! Ну ты-то уж-же… Наливай давай, выпьем… — в голосе Музыканта появились нотки страдания. Занудин поднялся с кресла и, подойдя к Айку, крепко пожал ему руку. Поправив на носу очки, Айк произнес растерянные слова благодарности. — Я догадался, это какое-то веяние — все меня ирг… игран… игнор-рир-руй-ют… — последнее, что изрек Музыкант и, накрыв отчаявшийся взор ладонью, забылся мертвецким сном. — Выпьем? — предложил Занудин. — Выпьем, — согласился Айк. Занудин понял, что близок к тому, как вот-вот напьется вслед за Музыкантом до самозабвения, но вмешиваться в капризы собственного состояния не хотелось. — Мы на вы или на ты? — На ты… — Хорошо… Они снова выпили. После чего воцарилось молчание. Айк озирался по сторонам. Иногда задумчивый взор Айка останавливался на спящем Музыканте, и в глазах его было что-то странное. Айк вдруг заговорил. Первый. — Когда-то и я, наверное, представлял себе все так. Впрочем… — он медленно поправил на носу очки, — слишком уж извращена здесь идея, доведена до абсурда… — Да, несомненно, — поспешил согласиться Занудин, хотя вряд ли понял, о чем имел желание сказать его гость. Айк нервно закурил и подсел поближе к Занудину. — Не знаю, можно ли просить тебя об одном одолжении, — он понурился, — но для меня это важно… Айк был первым человеком в «Ковчеге», к кому Занудин так неожиданно проникся искренней симпатией, и поэтому ответил, что если это в пределах его возможностей, то он, конечно, поможет. — Я очень хочу побывать в своем городе… — Что за город? — поинтересовался Занудин. — Ну, есть такой… На Неве. Занудин плохо знал обозначенные края. Даже в период долгих скитаний к реке Неве его не заносило. — Давно там не был, — вздохнул Айк и грустно рассмеялся. — Побродить по его гранитным набережным, вдохнуть знакомый воздух… даже и не знал, что могу быть таким сентиментальным. Вот же оно, тело, которое разговаривает и передвигается, дышит и чувствует, только подумай!.. — Да, Музыкант мне говорил, что ты сегодня должен уехать, — подтвердил Занудин, не представляя, что сказать еще. Айк вскинул странный, изучающий взгляд на Занудина. Порывался, было видно, задать какой-то вопрос, но сдерживался. — Так чем же я могу помочь? — нарушил затянувшееся неловкое молчание Занудин. Айк со свистящим звуком вдохнул полную грудь воздуха и зажал кулаки между коленями. — Когда Музыкант проснется… в общем, если ты скажешь ему, что я вернулся сам, а пока, не привлекая лишнего внимания, выведешь меня из «Ковчега» — то это все, о чем я прошу. Занудин размышлял не дольше секунды. — О чем речь! Мне не сложно, Айк. Пойдем. Он и не думал, что вопрос коснется такого сущего пустяка. Музыкант не очухается до утра — а человеку пора уезжать. То, что Айк ведет себя как заговорщик — по всей видимости, следовало списать на его скромность, нежелание доставлять из-за себя лишние хлопоты. Занудин, между тем, тоже попросил Айка об одолжении… Подхватив обмякшее тело Музыканта, они проворно вернули его в свою комнату, уложили на измятую неразобранную постель. Оказавшись в жилище соседа, Занудин, конечно же, выкроил минутку на то, чтобы оглядеться — и почти ничего из увиденного, пришлось признать, не вызвало удивления. Тьма-тьмущая музыкальных инструментов, развешанных по стенам. Нагромождения звукозаписывающей аппаратуры заслоняли окно. На полу валялись какие-то буклеты, проволочные огрызки и пустые бутылки. Посреди комнаты стоял огромный трельяж. Возле трельяжа — стойка для микрофона. Видимо, Музыкант любил порой от души поголосить караоке, выделываясь перед зеркалом… Сразу после этого Занудин выполнил свое нехитрое обещание. Никем не замеченный, Айк покинул стены придорожного заведения. — 23 — Утро наступило ясное. Когда Занудин сообщил навестившему его Музыканту, что Айк «вернулся сам», тот был очень обескуражен, но расспросов устраивать не стал. Он в недоумении послонялся по комнате, несколько раз бросил туманный взгляд на Занудина и вышел. Похоже, сообщение такого рода совершенно выбило его из колеи. Буквально через минуту — даже непонятно, из-за чего толком все началось, — он успел поцапаться в коридоре с Поэтом. — Испарись, нечисть, не то я за себя не ручаюсь! — загрохотал озлобленный голос Музыканта на весь гостевой этаж. Как и всегда случалось в подобных ситуациях, жильцы «Ковчега» начали потихоньку вылупляться из своих нор и наблюдать за сценой. Занудин тоже позволил себе присоединиться к числу зрителей. — Поглядите-ка на него — поэ-эт! — надрывался Музыкант. — Стихоплет ты бездарный… зато обормот редкостный! Вот ты, чувырла, кто! — Да ты… да ты… хам… наглец… — Поэт не находил слов. — А иди ты куда подальше! — Я сейчас тебе пойду, та-ак пойду! — замахивался в ответ своим маленьким кулачком Поэт, однако предусмотрительно держал дистанцию. — Завали хлебало, очкарик! Сейчас линзы-то повыдавливаю, будешь знать! Поэтишка поганый! Стихоплет! Стихи писать — не петушки сосать, понял?! — На «понял» не бери! Понял?! Тоже мне — Орфей! Ха! — Поэт принялся напевать (без малейшего намека на музыкальный слух) какие-то несуразные мотивы, тем самым, видимо, подковыривая Музыканта. — Ух, Ф-Ф-Ферзь какой! Тьф-фу! Козявка ты, а не музыкант… Музыкант опешил и побледнел. Стрела, которую Поэт не мудрствуя лукаво пустил обратно, без труда попала в цель. — К-козявка?.. Музыкант секунд тридцать стоял на месте как пришибленный. Вдруг встрепенулся. Нервным шагом удалился к себе в комнату и хлопнул дверью. — Зрелище иссякло, — безучастно объявил Виртуал, — победа по очкам присуждается Поэту. — Фи! — обронила Женщина с таким видом, будто выдала целую тираду. — Из-за чего сыр-бор-то? — спросил еще кто-то, но так и не получил ответа на свой вопрос. Зрители уже собирались расходиться, но внезапно дверь Музыкантовской комнаты распахнулась, и вылупившие глаза «ковчеговцы» оказались свидетелями того, как бедолага Музыкант, пыхтя и крякая, пытается вытащить в коридор ударную установку… Любопытный поворот событий привлекал их внимание ровно до тех пор, пока Музыкант не завершил вынос установки и не раздались первые звуки соло на барабанах. Двери комнат дружно захлопнулись. Лишь Панки, натянув на головы длинноволосые парики, хохоча и улюлюкая, выскочили в коридор и принялись самоотверженно трясти бутафорскими лохмами. — Я не козявка, я — бог! — в исступлении рычал Музыкант. — Я — бог, бог, Бо-о-ог!! Поэт был вынужден ретироваться. Впрочем, любой в «Ковчеге» в эти минуты с радостью согласился бы, что Музыкант «бог», лишь бы тот прекратил наконец свою оду ядерной войне. Музыканта собственное выступление, наоборот, очень вдохновило, и он еще долго барабанил на весь дом, выкрикивая при этом какие-то гулко-разухабистые и напыщенные фразы. Что касается Занудина, то он легко вышел из положения, заткнув уши ватными тампонами. Присев на край кровати и наслаждаясь наступившей тишиной, огляделся: не осталось ли чем похмелиться после вчерашнего… * * * А вот что произошло вечером того же дня. С тех пор как за окнами стемнело, в доме стало непривычно зябко, и Занудин коротал время с дядюшкой Ноем у камина. Со стороны их соседство выглядело довольно странным и взаимоотстраненным. Они почти не обращали внимания друг на друга. Ной задумчиво курил трубку. Занудин, кисло облизываясь, потягивал вермут с гвоздикой. В камине весело потрескивало и стреляло, и только эти звуки наполняли отрешенную пустоту холла. На старых дрожжах Занудин в какой-то момент почувствовал себя очень лихо — голова неистово закружилась, перед глазами заплясали огненные фигурки, виски сдавило. — Спокойного сна, дядюшка Ной. Пойду-ка я. Что-то мне как-то не того… — вытирая со лба испарину, прокряхтел Занудин. — Спокойного сна и тебе, — негромко отозвался старик, утопая в облаке табачного дыма. Тело Занудина почти не слушалось. Одеревеневшие ноги еле-еле доковыляли до лестницы, а вот взойти по ней оказалось и вовсе настоящим испытанием. Поднявшись на второй этаж и мучаясь одышкой, Занудин с облегчением подумал, что до номера уже подать рукой. Опираясь о стену, не спеша двинулся дальше. И вдруг его что-то насторожило. В темном коридоре он был не один… Оборвав шаг, Занудин плотнее прижался к стене и стал вглядываться. В глазах рябило как на экране поломанного телеприемника. Занудин попробовал проморгаться, и отчасти это помогло — рябь поредела. То, что ему удалось рассмотреть мгновением позже, заставило оцепенеть от ужаса… Во мраке коридора присутствовал некто. Этот некто, судя по всему, не мог заметить приблизившегося Занудина, поскольку был всецело увлечен погоней за… головой, которая точно шальная кружилась по полу. Обман ли зрения, последствия двухдневного пьянства, сбившийся зрительный фокус… Занудин видел то, что он видел! В следующий момент голова была наконец поймана, наказана хлесткой пощечиной и благополучно водворена на место — то есть туда, где только что красовался скудный пенек шеи и больше ничего. Занудин беззвучно ахнул. Таинственная личность (теперь уже с головой на плечах) отворила дверь одной из комнат и юркнула внутрь. Занудин с выражением испуга и муки на лице поплелся вперед — он должен был узнать, кому принадлежит номер (сразу сориентироваться было сложно из-за темноты и собственного полуобморочного состояния). Но не успев дойти до цели самой малости, Занудин потерял сознание… …Очнулся он поздней ночью с ужасной болью в висках и мерзкой сухостью во рту. Как оказался спящим на полу в коридоре, спросонок не сообразил. Походкой сомнамбулы Занудин проследовал в свой номер. Долго сосал из-под крана холодную воду. Выкурил полсигареты, после чего его стошнило. Рвущими движениями избавившись от одежды, Занудин рухнул в постель и вновь погрузился в беспамятство. — 22 — Собираясь с утра на завтрак, Занудин призадумался на тему вчерашнего происшествия, и снова его сковал ужас. Что же это, в действительности, было?! Все соседи не без странностей — спорить не о чем. Но один-то из них и вовсе… колдун?! инопланетянин?! упырь?! О-хо-хо. «Один из» — безусловно, не тот ответ, который мог бы удовлетворить. Выйдя в коридор, Занудин долго всматривался в протянувшийся ряд дверей с развешенными на них табличками. Словно припоминающий ходы шахматист и подчиненная ему фигура, слившиеся ради общей цели воедино, «переставлял» он себя с «клетки» на «клетку», пока не выискал наконец тот пятачок, с которого наблюдал вчера за ошарашивающей сценой. Занудин всмотрелся перед собой пристальнее, прикинул одно к другому, соотнес точку обзора с расположением комнат, учел погрешность… Он уже знал, что не успокоится, пока не выведает всей правды. Постепенно круг подозреваемых сузился до следующих лиц: 1) это мог быть Виртуал. 2) мог быть кто-то из Панков. 3) мог быть Жертва. Но кто из них четверых? Рассеянно поглаживая подбородок, Занудин спустился в холл… * * * За завтраком не было Жертвы, и Занудин сразу принял это на вид. Дальше — без особой охоты ковыряясь чайной ложкой в омлете — Занудин принялся наблюдать за Виртуалом. Виртуал, следовало признать, держался естественно и совершенно ничем себя не выдавал. На лбу его крупным шрифтом было отпечатано, что большую часть ночи он проторчал за компьютером, а под утро безмятежно отсыпался. Да и не вязалось это с его манерами ― гоняться, видишь ли, за ускакавшей головой! Ко всему прочему Занудин припомнил, что вчерашний таинственный субъект был определенно тоще. Когда Занудин перевел взгляд на Панков, употреблять завтрак ему вовсе расхотелось. Джесси был занят тем, что пускал изо рта слюну — метился в чашку с кофе. Слюна либо под тяжестью собственного веса обрывалась и становилась частью бразильского напитка, либо, как можно ниже свиснув, ловко затягивалась обратно в рот. Игра называлась «кофе без пеночки»… У Факки была другая забава. Из своего завтрака он изготовлял затычки для носа и ушей. В левом ухе торчал шпинат, в правом — мандариновая долька, в одной из ноздрей — кусочек рыбной котлеты. В текущий момент он выбирал последнюю, завершающую композицию затычку. Вроде бы склонялся к кандидатуре оливки… На интуитивном уровне Занудин понял, что Панки здесь тоже ни при чем. Видел ли он хоть раз их порознь? Сиамские близнецы, ей-богу — а ведь вчерашний жуткий спектакль был разыгран одной-единственной персоной! — Спасибо, все очень вкусно, — в пустоту произнес Занудин и выбрался из-за стола. — Пища-то отравлена, эй! Тебя ждут страшные мучения! — выпучив глаза, заверещал ему вдогонку Джесси. Оба Панка в своем привычном репертуаре предались беззаветному улюлюкающему веселью. Вся еда с лица Факки попадала обратно в тарелку. * * * Проходя по коридору гостевого этажа, Занудин машинально замедлил шаг перед дверью с табличкой «Жертва». Сложив за спиной руки, остановился и простоял так, вероятно, минут пять, пока изнутри вдруг не послышался жуткий стон. «Вот и повод во всем разобраться», — молниеносно принял решение Занудин. Дверь, несмотря на наличие четырех огромных засовов, оказалась не заперта — точно напрашивалась, чтобы ее отворили. Занудин даже не потрудился постучать. В два счета очутился он в гостях у последнего подозреваемого и жадно огляделся. Картина, открывшаяся его взору, если и не ошеломила, то по крайней мере обескуражила. Это была не комната сегодняшнего времени. Это был типичный средневековый застенок. Гнутые железные решетки на окнах. Рыщущие под ногами сквозняки. Седой полумрак. Все, над чем можно поработать кистью и маслом — от пола до потолка — было разрисовано цепями, шипованными ошейниками, отрубленными кровоточащими конечностями. На стенах висели батоги, кандалы, человеческие и звериные черепа. Третью часть комнаты огораживала ширма. Должно быть, за ней имелось что прятать… У Занудина закружилась голова — но не от увиденного. Дело в том, что о воздухе, пригодном для здорового дыхания, в этой темнице оставалось только грезить. Внушительной емкости жбан, стоящий посреди помещения, был доверху наполнен мутно-рыжей жидкостью, источавшей гнилостные испарения. Полтораста литров подозрительной гадости, увенчанной смердящим облаком миазмов! Занудин обратил внимание на то, что номер Жертвы отличался отсутствием уборной — и решительно все понял. Хозяин комнаты на протяжении последнего как минимум полугода методично справлял нужду в этот жбан. И что самое главное — не желал избавляться от накапливающегося содержимого. — Уй-гы-ы-а-а-а, — вывел Занудина из оцепенения очередной стон. Кровати в комнате не было, но стояла пыточная лестница, видимо, заменявшая спальное место. На ней-то и ерзал Жертва, издавая жалобные завывания, однако не от боли, как показалось Занудину, а из каких-то только ему одному понятных соображений. Заметив вошедшего, Жертва тотчас смутился и перестал стонать. — Я услышал из коридора твои крики и явился, полагая, что нужна помощь, — стараясь как можно экономнее дышать носом, пояснил свое вторжение Занудин. — Да я это… так… пустяки… — забормотал Жертва. — Вы проходите, присаживайтесь. Пожалуйста. Как ни странно, Занудин размышлял над приглашением недолго. Да — место, куда он попал, было прескверное. Но ведь Занудин вел свое маленькое расследование! Этот факт вдохновлял, и отступать не хотелось. Любопытство порой способно удержать в чертогах самого ада. Преодолевая внутреннее отвращение, Занудин проследовал мимо злосчастного жбана и осторожно опустился на кое-как сколоченный табурет, тут же под ним сварливо скрипнувший, но, по крайней мере, не развалившийся. Жертва, свесив рахитичные ноги с лестницы, задумчиво чесал свой лысый череп. Облачен он был в красную балахонистую рубаху, приспущенную до плеч. — Ко мне, в общем-то, редко кто заходит, — промямлил он, сморкаясь в рукав. «И не удивительно», — хмыкнул про себя Занудин. Однако вместо того, о чем подумал, витиевато наплел про «интересную» обстановку в комнате и даже подчеркнул, что ценит смелые взгляды и редкие увлечения. Жертва безобразно заулыбался. — Но отчего все же такие оригинальные пристрастия? — поинтересовался Занудин, блуждая взглядом по сторонам. — Я вот, скажу прямо, не смог бы обитать здесь, среди… всего этого. Если честно, до сегодняшней встречи Занудин совершенно не воспринимал Жертву как достойную хотя бы маломальского внимания личность и собеседника в нем в упор не видел. Присматриваясь же к «ковчеговскому» соседу сейчас, Занудин наткнулся вдруг на глубокую осмысленность его взгляда. Расположить Жертву к общению — почему не попробовать?! — Так что же? Не расскажешь, зачем все это? Обычный интерес… — Занудин еще раз обвел взглядом номер-застенок с обилием орудий пыток, цепей и черепов, устрашающих настенных рисунков и каббалистических знаков. — Я провожу что-то вроде… исследовательских работ… «Ох уж, — пронеслась колкая мысль у Занудина в голове, — его еле свет терпит, а все туда же — ответы ищет». Занудину невольно припомнился разговор со стариком… «У них свое предназначение. Они добывают ответы, анализируют, систематизируют, ведут сложный поиск общей картины… Компиляторы…» Неужели эта ахинея что-то значит? В какие же, ей-богу, игры играют здешние обитатели?.. — А поконкретней? — Сложно объяснить. Ну, если так уж… в природе человеческих страданий пытаюсь разобраться. — Истязаешь тут себя, что ли? — взгляд Занудина непроизвольно скользнул по пыточной лестнице: изголовье у этого жутковатого «ложа» заменял ворот с намотанной на вал грубой бечевой. Со стороны Жертвы раздалось довольное хихиканье. — В основном с прямыми участниками казней беседую… легендарными тиранами, убийцами… великими мучениками. — Да ну. — Ага. — Откуда же они здесь, эти твои собеседники, появляются и из какого такого энтузиазма? Жертва замялся. «Не слишком ли я напорист?» — подумал про себя Занудин, наблюдая его смущение. И тут же был разубежден в своих опасениях. — Последний раз у меня гостил Джед-Крошитель, — вполне охотно и, как показалось, без тени подвоха принялся делиться с Занудиным Жертва. — Растрогал, поверите ли, до слез. — Неужели. — Не буду пересказывать весь состоявшийся разговор. Так, вкратце… ваш взгляд… Представьте себе цепочку развития причинности насильственной смерти. Представили? Когда-то убивали для пропитания и ради выживания. В целях устрашения и превосходства. Из ревности, алчности, кровной мести, торжества законности и порядка, сострадания и тэдэ и тэпэ. Либо корысть во всей ее многоликости, либо идея правого кулака, закона. Но вот миру является фатальный феномен — новый тип человека, убийцы, что лишает жизни просто так. Без выгоды, без ненависти, без идеи. Хотя и образован, и в достатке, и столько увлечений на выбор, и в семье идиллия, и цивилизация, и взгляд в космос… Но нет — нож и мясо… кровь и смерть подопытной жертвы… перед актом убийства становится неважным все, ради чего развивалось человечество! Необъяснимое желание повернуться назад, к диким истокам — а ведь даже зверь не убивает, когда сыт. Весь разумный мир людей сбит с толку, бьет тревогу, ищет причину появления этой опухоли. Однако вплоть до наших дней все тщетно. Ну и что же? Каково ваше мнение? — По поводу? — Откуда эти мрачные души явились на Землю и как их угадывать, как с ними уживаться и есть ли в том смысл? — А что сказал твой Джед? — увильнул от ответа Занудин. — О, он сам из клана тех мрачных душ, о коих я говорю. «Однажды люди оглянутся назад и скажут, что я дал жизнь двадцатому веку», — изрек он когда-то, любуясь своими злодеяниями. Его называли «чудовищем Ист-Энда», «распарывателем животов»… Но что руководило им, почему он такой, знал ли сам? Знал ли об этом Чикотайло? Знали ли тысячи других, не менее безумных в своем кровавом видении мира? В приватной беседе с Джедом-Крошителем я, конечно, не мог оперировать подобными категориями. Боюсь, даже теперь он бы не понял… хоть и сам открыл мне глаза на многое… — Не понял ч-е-г-о? — Мир не додуман!.. Время не для всего и всех течет одинаково. Вчера — как и много раз прежде — ты был пауком. Сегодня — как и вчера — ты снова паук. А завтра… ты вдруг мотылек, которому почему-то неудобны его крылья и в полете не достает наслаждения участью… Сила привычки — довольно грандиозная сила, и может сохраняться даже при изменении формы, ее породившей. Вчера ты свирепый пещерный житель, не знающий очага, не брезгующий от голода рвать зубами живое мясо себе подобного. Сегодня ты дикий воин, берсерк, в нескончаемом яростном припадке боевого исступления разящий секирой всех, кто попадается тебе на глаза. А завтра… ты бухгалтер с прыщавым лицом и склонностью к простудам, несуразный, одинокий, обиженный на весь свет, занимающийся онанизмом перед пыльным экраном телевизора… И что же?.. Корень не любит менять почву — отсюда все абсцессы миропостроения! Будьте уверены — этот бухгалтер против собственной воли встанет и пойдет по темной аллее доказывать силу таинственного закона. И страдать он будет не меньше своих несчастных жертв. Совершенный Мир, господин Занудин, должен быть таким, где зверь заведомо рождается в лесу. А не в клетке, из которой он все равно рано или поздно вырвется… С каждого — по способности; каждому — по потребности; и самое важное — каждому — по среде!.. — А ты философ, Жертва. Ничего, что на «ты», прости?.. Дело-то такое… о высоких материях, добре, зле, переселении душ и прочем — задумываться я не любитель. Рассудок дороже. Впрочем, лукавлю… Слишком часто размышлял я об этих вещах, но кроме тоски и ощущения собственного бессилия ни к чему другому подобные думы не приводят. Разве не так? Жертва снова захихикал в своей противной манере. Вся внезапно пробудившаяся напыщенность его в мгновение улетучилась. Выудив откуда-то бутылочку с водой, он принялся жадно пить. — Кстати, а что за этой ширмой? — не выдержал Занудин, указывая оборотом головы себе за спину. Изнывая от ужасного запаха, он решил поторопить ход затеянного расследования. — Так… предмет мимолетного интереса… — Какого? — Занудин уже не стеснялся своего любопытства. — Казнь. Момент казни. Это, знаете ли, что-то непередаваемое! Занудин невольно фыркнул. — Будь вы в тысячу раз проницательнее, чем вы есть, господин Занудин, — взвился в ответ на его реакцию Жертва, — вы все равно никогда не смогли бы себе представить, о чем, к примеру, думает только-только отсеченная голова… — А она еще способна о чем-то думать? — искренне удивился Занудин. — Некоторое время! Это уж мне известно доподлинно, — облачившись маской несусветной важности, кичливо выговорил Жертва. — Естественно, сейчас мы подразумеваем мыслительные процессы все еще ассоциативно связанные с физической оболочкой, их якобы порождающей… Занудин промолчал. Жертва, с минуту поразмыслив, деловито сполз с лестницы и, приблизившись к ширме, не без усилий принялся складывать ее гармошкой. Ага! — внутренне ликовал Занудин. И вот что, в конечном итоге, предстало его взору. Нечто вроде помоста четырьмя толстыми столбами вырастало из каменного пола. С одной стороны помоста возвышались два других столба, соединенных наверху перекладиной, к которой был подвешен зловещий треугольник. С другой стороны помоста спускалась лестница. Внизу, под треугольником, между двумя столбами располагалась рама, состоящая из двух сдвинутых половинок, образовывавших в стыке круглое отверстие под размер человеческой шеи. Сооружение, целиком выкрашенное в красный цвет, было не чем иным, как гильотиной. — А сами не хотели бы почувствовать себя в шкуре казнимого? — в то время как Занудин немо уставился на гильотину, с ехидной улыбочкой поинтересовался Жертва, исподтишка за ним наблюдавший. — Я уже не ребенок и в такие глупые игры не играю, — оправившись от легкого оцепенения, отмахнулся Занудин. — Ребенку я, может, и не предложил бы. — Ужас как смешно. — Не отказывайтесь. Это действительно непередаваемо. Занудин неуверенно приблизился к эшафоту и поднялся на помост. Бормоча себе под нос какую-то околесицу, что-то вроде: «Тертый, тертый я калач! я безжалостный палач!», Жертва направился следом. Не принимая помощи, все еще смущенный, Занудин сам устроился на доске, располагавшейся у подножия двух столбов с перекладиной. Половинки рамы сдвинулись, и Занудин с особой брезгливостью почувствовал объятия позорного ошейника, что не давали теперь никакой возможности освободиться. — Да, крайне неприятные ощущения… теперь я понимаю, — проговорил Занудин, полагая, что на этом все и закончится. — Нет, вы еще не все поняли, — лукаво подмигнул ему Жертва и, нажав пружину, освободил треугольный нож, с диким скрежетом рухнувший вниз… Дкыг-х!! — раздался отвратительный стук, и голова Занудина, как футбольный мяч, отскочила в другой конец комнаты. Ч-т-о э-т-о? …Занудин продолжал мыслить, понимать, что он живой — только подобное понимание как-то невообразимо затягивалось… Лоб и затылок заныли от набитых шишек. Все остальное тело «молчало». Жертва соскочил с помоста, подбежал и поднял голову Занудина. Они взглянули друг другу в глаза. — Ну как? Здорово, правда?.. — пролепетал Жертва с ноткой какого-то куцего восторга в голосе. Занудин (точнее сказать, его голова) только хлопал ресницами и карикатурно кривил рот. Шок. Слова лютой агонизирующей ярости, что завертелись на уме, теперь беспомощно клокотали где-то в горле, но вырваться наружу возможности не получали. И в этот самый момент, как не могло бы случиться ни с кем кроме невезучего Занудина, дверь от сильного удара распахнулась и в комнату ворвались очумелые Панки. Не возникало никаких сомнений, что они уже успели укуриться до чертиков. — Жертва, а мы тебе новое прозвище придумали! Знаешь, какое? Будем звать тебя Идисюда! Ты теперь не Жертва, а Идисюда, трамтарарам-чих-пых-в-натуре!! — загорланил Факки, хаотично шарахаясь по комнате. — Идисюда, это чего у тебя за штукенция? — налетев прямиком на Жертву, мало что соображая, принялся выхватывать гильотинированную голову из его рук Джесси. — Отдай! — запищал Жертва, намертво вцепившись в голову Занудина. Джесси даже не помышлял уступать. — Отдай сюда! Не трогай! — Идисюда! Лапы от трофея! — Отдай, говорю же! — Шиш тебе с маргарином! — Отдай!! — Ха-ха-ха!! У-у… Так и соревновались бы они в этот нелепый «тяни-толкай» хоть до второго пришествия, дай обормотам волю… — Я убью тебя, варва-ар!!! — раздался вдруг душераздирающий вопль Занудина, не известно к кому в точности обращенный. Джесси и Жертва точно ошпаренные кинулись врассыпную. Факки в обнимку с где-то найденным «испанским сапогом» занесло на пыточную лестницу. Голова Занудина, от неожиданности подкинутая, взлетела под потолок. На долю секунды, испуганно вращая глазами, замерла в воздухе и… смачно плюхнулась в паскудный жбан, обдав щедрой волной брызг всех находящихся в комнате. — Тону! Тону! Спасите! — заверещал Занудин. Последний возглас, в который Занудин намеревался вложить все отчаяние своего положения, так и захлебнулся в зловонной пузырящейся жидкости. И только две героические руки, откуда ни возьмись, погрузились в содержимое жбана, ухватили многострадальную голову Занудина за уши и вытащили ее из ядовитой ванны. О боже… Руки эти принадлежали его собственному обезглавленному телу!! Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Какой поистине зловещий смысл приобрело вдруг крылатое изречение. В глазах Занудина потемнело. Сознание, сломленное ужасом произошедшего, в одно мгновение потеряло связь с действительностью… * * * В комнату вливалось яркое утреннее солнце. На стенах и потолке играли позолоченные блики. — Как вы себя чувствуете, батенька? Вздрогнув, Занудин сел на кровати и с сухим шелестом потер опухшие глаза. Два силуэта слегка расплывались на фоне слепящего молочным сиянием оконного прямоугольника. Не дождавшись никакого ответа на свой вопрос, Поэт повернулся к Жертве. — Старик тебя по головке не погладит, так и знай. Жертва всхлипнул и просительно уставился на Занудина. — Мы всю ночь возле вас дежурили. Не хотели, чтобы вы проснулись один, без поддержки и утешения. Вы уж, пожалуйста, на меня зла не держите. Я ведь и предположить не мог, что такой вдруг ералаш приключится… — Ах, предположить не мог?! Ах, ералаш, говоришь?! — Занудин аж взбеленился и, спотыкаясь, соскочил с постели. Непрошенных «дежурных» он пинками и зуботычинами выдворил за порог, после чего еще долго вертелся перед зеркалом, в немом недоумении ощупывая шею… Что это было за утро! Какие только игры разума не изводили его сознание! Как, призвав на помощь все резервы самообладания, отнестись к тому, что вчера случилось? Каким еще испытаниям надо себя подвергнуть, чтобы секрет полишинеля, живущий в стенах «Ковчега», исчерпал себя окончательно?!! На три дня Занудин предался затворничеству, не желая никого ни видеть, ни слышать. Занудин снова читал и думал, читал и думал — что все больше и больше его омрачало. Бывало, он часами просиживал в кресле без движения или, наоборот, как неистовый наматывал круги по комнате, пока ноги не начинали ныть и подкашиваться от тупого изнеможения. В какой-то момент Занудин даже стал склоняться к мысли, что он почти… идиот. «Идиот?! — Занудин замирал на месте. — Ну уж нет! Никакие оборотни, колдовство и вся прочая здешняя катавасия меня не сломят! Это вызов — и я его принимаю!» Но могло не пройти и пяти минут, как похвальное мужество иссякало и настроение менялось кардинально. «Уйти! Уйти! Прямо сейчас, не мешкая! Собрать вещи и уйти. Скрыться! Убежать! Нет… не сейчас… ночью! О боже, что я до сих пор здесь делаю? Бред, бред какой-то. Бре-ед!» На четвертый день, так в своих порывах и не разобравшись, еще больше запутавшийся и истерзавшийся, чумовой, голодный, с серыми разводами вместо лица, Занудин впустил в номер карлика с едой. На подносе дымился свежезаваренный чай, тут же румянились свиная грудинка и кусок яблочного пирога. — Какие в «Ковчеге» новости, Даун? — За вас все волнуются. — Конечно… — В «Ковчеге» не бывает никаких новостей. Все как всегда. Скучища. — Да уж… — Дядюшка Ной хотел с вами повидаться. — Завтра я спущусь к общему столу. Ну ладно, иди. Иди-иди, чего таращишься, — Занудин мягко подтолкнул карлика к выходу. Снова оставшись наедине с собой, Занудин, глядя в точку, немного поел. Когда отодвинул еду в сторону, все лицо его было покрыто горячей испариной. — Вспомнил… — пробормотал он, и вывалившаяся из руки вилка забряцала по столу. …В тот день, когда Занудин лишился головы, сознание его определенно обманулось, истолковав происшедшее как наступившую смерть. О да, только в «Ковчеге» и могла произойти такая престранная мистическая инсинуация. Занудину явилось видение, которое не было похоже на обычный сон. Это было что-то… невообразимое. Это был прорыв на другой уровень осознания. Да!! Душа словно наткнулась на незапертые врата Жизни и Смерти — и рискнула полюбопытствовать: что же там, шагом дальше… И шаг был сделан. И ничего уже изменить нельзя. Содрогнувшийся разум, конечно, попытался спутать карты, убедить себя: все только сон… Сон, да и тот лишь благодаря особенности натуры всплывший из глубины подсознания. Не относись Занудин так трепетно к сновидениям с ребячьих лет, не сумей развить дар контроля над ними, не преврати искусство их запоминания в удивительное свойство своей психики — вряд ли бы теперь появился повод испытать подобное волнение. — Вспомнил… — вновь пробормотал Занудин и закрыл ладонью глаза. Да и какая, в сущности, разница, что это было… Просто это было! Занудина охватило нестерпимое желание повидать Мини-я — чем скорее, тем лучше! Только с ангелом-хранителем и никем другим он сможет поделиться тем мистико-духовным клондайком, что сохранила для него память… — 21 — СОН ЗАНУДИНА о воспоминании недавнего видения и о полученных от ангела-хранителя предостережениях Занудин-маленький выглядел разморенно и бледно, во взгляде пробегали неуловимые тени. Низко склонившись у изголовья своего ангела-хранителя, Занудин долго и монотонно о чем-то говорил. По виду Занудина-маленького можно было предположить: либо он сильно удручен скрытыми переживаниями, либо попросту устал слушать. — Мне можно рассказывать дальше, Мини-я? — после небольшой заминки поинтересовался Занудин, без стеснения охотясь своим взглядом за странным выражением глаз Занудина-маленького. — Да, да, говори. Разве я тебя не слушаю? Занудин почесал плечо и с прежней интонацией продолжал: — Так вот, о моем последнем сне, что никак не даст мне покоя… если, конечно, это был только сон — в чем я не уверен… Длительное время я находился в абсолютной тьме. Во власти мертвенной тишины. Ни тепла, ни холода, ни малейшего осязания. Слепая, пугающая, нереальная и бессмысленная невесомость. Даже сердце мое вот-вот, я чувствовал, остановится (правда, и его стука я слышать не мог), обманувшись тем, что жизни вокруг нет — а значит, и моя собственная жизнь, жизнь беспомощной потерянной песчинки, лишена всякой логики. Но вот вдруг слабым огоньком надежды что-то блеснуло вдалеке… — Занудин опять запнулся и воровато покосился на Занудина-маленького. — Ничего, что я так вычурно рассказываю, Мини-я?.. Хочешь, не буду выкаблучиваться… — Ладно, как навевает, так и рассказывай. — Все дело в том, под каким я до сих пор впечатлением… о чем я стал вдруг задумываться… — Понял я. Дальше. — В общем-то, я и не выкаблучиваюсь — так выходит… — Ну, ну. — Просто не хочу, что б ты думал, что я самолюбованием каким-то занимаюсь… — Заткнись совсем или рассказывай уже свой чертов сон! — взвыл от раздражения Занудин-маленький, сотрясая воздух миниатюрными кулачками. В кои-то веки Занудину вздумалось побыть чуточку ироничным со своим ангелом-хранителем. Но как и следовало ожидать, ни во что путное эта затея не вылилась. Сосредоточенно и с ненаигранной уже душевной тревогой, Занудин продолжил начатое повествование. — Знаешь, Мини-я, это было что-то вроде духа, облаченного в желто-красное пламя. Правда, когда дух оказался совсем близко от меня — он, хм… больше смахивал на… абрикос. — Абрикос? — Ну да, абрикос. Пламя поутихло, и этот Абрикос, представь себе, заговорил со мной человеческим голосом. Сухим, резким. «Хочешь ли ты познать извечные законы Добра и Зла?» — спросил он. «Нет!» — отчего-то выкрикнул я, отпрянув. Хотя страха во мне не было. «Хочешь ли познать тайну, которую несет в себе Человек?» «Нет! Зачем мне знать все эти вещи?!» — вновь воспротивился я. «Раз тебе, одному из немногих, это дозволено — почему нет?» — удивился Абрикос. «А почему да?» — из-за моего непонятного упрямства разговор начинал приобретать ноту абсурда. Абрикос задумался (либо сделал вид, будто размышляет), затем тихо вымолвил: «Должен ли я с тобой спорить? Как странно… Следуй-ка лучше за мной. Все, что мы говорим друг другу — абсолютно ни к чему». И мы, Мини-я, поплыли через тьму. Излучающий сияние Абрикос впереди меня был единственным ориентиром, куда двигаться. Не чувствующий ног, не обладающий крыльями, не знаю как — я следовал за ним. Это было долгое и мрачное путешествие. И мое сознание, овеянное пустотой, почти уже отключилось и спало, когда Абрикос резко остановился и вновь обратился ко мне — на этот раз повысив голос, заметно расстроенно: «В нашей прогулке теряется смысл, если ты не смотришь вокруг и ничего не желаешь видеть, хотя это тебе открывается!» «Что такое! — возмутился я. — Вокруг непроглядная тьма! Какой толк мне в нее всматриваться? Сплошной мрак — чернее не придумаешь!» На что мне был дан следующий ответ: «Не пытайся глядеть глазами, как ты привык. Глаза здесь — инструмент мертвый. Смотри своей волей! Своим духовным зрением!» Конечно я хотел возмутиться еще больше, но тут… не знаю, как это у меня получилось — но я у-в-и-д-е-л… !!Вспышка!! …Океан, словно растворивший меня в себе… Хаос трепещущих водорослей… бесчисленные стаи причудливых рыб… игра завораживающих аквамариновых и диких индиговых цветов… И вот… появляется это исчадие ада — рыба, доисторическая, огромная, стремительная, прародительница всего хищного… Агм! — открываются и тут же захлопываются ее зловещие челюсти, погружая все вокруг в прежнюю тьму… !!Вспышка!! …Наконец мы прижали раненого, истекающего бурой кровью, фантасмагорического вида волосатого слона к скалам… Я не знал жалости, я не видел проигранного в неравной схватке изящества, грации этого большого, приготовившегося к смерти животного… я видел только парное мясо… свежее, сочащееся, вкусное, живительное… я слышал крики «своих»: «агуа! агуа!» (бей! бей!)… я вскинул над головой палку с каменным наконечником… Агуа!.. я бросился впереди всех… !!Вспышка!! …Я смотрел на величественные пирамиды, ослепительно сверкавшие сиенским гранитом… обратившего взор к востоку Гармахиса… Я прощался с мертвыми царями, которым поклонялся, Хуфу, Хафра, Менкаура… прощался с храмами, сотворенными самими богами… Я был готов к походу через пустыню, из которой, я знал, уже не вернусь назад… !!Вспышка!! !!Вспышка!! …Передо мной всплывали картины жизни и беззаботного семьянина, и колобродящего по свету странника; вселяющие ужас подземелья испанской инквизиции, сельские просторы Германии и России, храмы Мексики и непроходимые африканские джунгли, раззолоченные купола тибетских святилищ, царские дворы и галдящие площади Франции, арены античных цирков Рима и приморские кабаки всего мира с запахами вина и дешевой любви… !!Вспышка!! !!Вспышка!! !!Вспышка!! …А также войны, бесчисленные войны… жестокие, лишенные смысла, непрекращающиеся… В своей руке — смуглой, зольно-черной, белой и гладкой, алебастровой, в старческих пигментных пятнах, женской, детской, искалеченной и внушительно сильной — я держал что угодно: и шлифованный булыжник, и меч, и факел, и ружье… Я сеял смерть… и я же в страшных мучениях умирал сам… !!Вспышка!! Мое последнее видение… …Я живу в двухэтажном коттедже на одной из улиц, окружающих Институт высших исследований. Утро. Я дошел до Института и зачем-то возвращаюсь обратно. Я взволнован. Меня гложет какой-то выбор. Я снова пересекаю парк с его тенистыми аллеями, внешним спокойствием, орешником, фруктовыми деревьями, липами и платанами, под ногами катаются упавшие яблоки… Погруженный в неспокойные мысли, прохожу по улице и вот уже оказываюсь у аккуратно остриженной живой изгороди, за ней — двери моего дома, иду внутрь… За дверью слева — деревянная лестница на второй этаж… поднимаюсь… моя комната, мой рабочий кабинет… большое окно… за окном зелень, ярко светит утреннее солнце… книжные полки, их много-много, портреты на стенах… ближе к входной двери — круглый стол и кресло… Я сажусь в кресло… я пишу, держа бумагу на колене, пишу быстро, разбрасываю вокруг себя исписанные листы… Формулы… перед глазами одни формулы… они что-то значат — и не что-то, а Все… они Живут в моем сознании, они что-то Готовят… Видения померкли… Абрикос по-прежнему находился возле меня и выжидающе молчал. «О господи, что это было?!» — завопил я, не в силах совладать с проснувшейся внутри меня бурей. «Просто ты смог увидеть», — ответил Абрикос. В следующее мгновение он вновь обтек жадными языками пламени, как в самом начале нашей необъяснимой встречи. Огонь потянулся ко мне. Я ощутил нестерпимый жар и онемел от ужаса. Но вот пламя стало затухать, вскоре погасло вовсе — Абрикос исчез… Снова ни тепла, ни холода, ни света, ни звуков… ничего. Я проснулся. Занудин закончил свой рассказ. Нахмурившись, он не сводил взгляда с Занудина-маленького. — Ну, в общем-то, я, у-ху-ху, умею толковать сны… Абрикос — это обманутые надежды, разочарование и печаль. Дикие звери на примере твоего мамонта означают берегись ловушки. Ожог — к длительному воздержанию от половых связей… — Да причем тут половые связи!! — обрушил беспомощно-визгливый гнев на своего ангела-хранителя Занудин. — Ты считаешь, я это хотел от тебя услышать?! Занудин-маленький кротко улыбнулся. — Всего лишь показал тебе, что тоже могу неуместно иронизировать. Уже забыл, как ты выделывался десять минут назад? Занудин насупился. Встал и принялся молча бродить по палате. — Это была Анфилада Жизней… — Что?.. — резко обернулся Занудин на тихие слова ангела-хранителя. — Анфилада Жизней, — повторил Занудин-маленький. — Да, да, я слышу. Анфилада жизней. И-и… дальше?! Объясни так, чтоб было понятно. С осовелым прищуром Занудин-маленький поглядел на Занудина. — Пришел-то ведь ты ко мне с грузом потяжелее, верно? Достаточно о снах… — Эй, мы так не договаривались! — всполошился Занудин. — Мы вообще ни о чем не договаривались. — Мини-я, не уходи от темы! Это был не просто сон, это было что-то из ряда… как бы лучше выразиться… — Хорошо! Обещаю, мы вернемся к теме твоего сновидения в другой раз. Однако ты скоро проснешься, и мы можем долго еще не увидеться. Я должен тебя спросить. Занудин вздохнул, смиренно опустил свои только что возбужденно жестикулирующие руки. Снова присел рядом. — Спрашивай. — В «Ковчеге» за то время, что мы не встречались, произошло столько всего… — Да, много всего, — угрюмо согласился Занудин, качнув головой. Занудин-маленький выдержал многозначительную паузу. — Отбросив мысли о всяком геройстве прочь — не считаешь ли ты, что лучше было бы для тебя покинуть теперь это место?.. Именно теперь. Размышляя над ответом, Занудин заметно прикис. — Тебе не страшно тут? — Н-нет. — Что, неужели нравится в «Ковчеге»? — Хм… да не то что бы… — Не готов вернуться к прежней жизни? — Ох, не знаю. — Не хочешь? — Не знаю. — Тебя что-то держит? — Да не знаю я, черт, что здесь непонятного!! Занудин-маленький смолчал, оставил этот незаслуженный для себя выпад без ответа, но глаза его не смогли скрыть мрачного неудовольствия, а на губах застыла горькая складка. — Извини, — еле слышно пробурчал Занудин, — я не хотел на тебя кричать. — Не за что извиняться. Ты всегда только лишь подтверждаешь мои предчувствия. — Прикажи мне сегодня же уйти из «Ковчега» — и я уйду! — Ха-ха-ха-ха, — рассмеялся Занудин-маленький, и вся досада, наполнявшая его взор, в мгновение улетучилась. — Как бы не так, пройдоха, не дождешься, ха-ха-ха-ххххр-гху-гху… — смех вдруг перетек в надсадный кашель, который долго не прекращался. — С тобой все в порядке, Мини-я? — с беспокойством в голосе спросил Занудин. — Да, в порядке, — маленькая шейка ангела-хранителя пылала нездоровой краснотой, лицо же сделалось бледным и вымученно-благодушным. — С чего бы я должен отдавать тебе приказы? Нет уж, промахнулся. А вот предостеречь, гм… Ладно, послушай-ка. Превратить мужчину (тебя!) в грудастую тетку, оттяпать голову, а потом присобачить ее на место, прочие фокусы и ехидные проделки с твоим телом, а значит, попытки манипуляций с духом — для чего все это? Невинное баловство метафизического образца? Колдовской детсад? Или — что хуже — у подобных заигрываний неслучайный характер? Поди, что называется, разберись. Так вот. Заклинаю — и отнесись к тому, о чем я говорю, с полной серьезностью, — береги свою душу, вокруг нее уже бродят тени… На этих словах предостережения разговор между Занудиным и его ангелом-хранителем неожиданным образом прервался… — 20 — …По комнате, заложив руки за спину и тихонечко насвистывая, расхаживал Виртуал. Только что воспрянувший ото сна Занудин, комкая на груди одеяло, сверлил его ошарашенным взглядом. — Что за беспардонность? — вымолвил наконец Занудин. — Вы зашли ко мне, пока я спал… Подобный визит, действительно, носил странный и даже вызывающий характер. Достаточно принять во внимание, что с Виртуалом за все время пребывания Занудина в «Ковчеге» они от силы перекинулись парой-тройкой фраз. Виртуал слыл самым отъявленным затворником среди остальных обитателей придорожного заведения, но тем не менее в комнату Занудина, с которым он толком и знаться не знался, что-то его привело. Без предварительной договоренности, без элементарного стука в дверь, наперекор всем правилам приличия. Попробуй тут не возмутиться! — Доброе утро, Занудин. — Доброе, — пролепетал Занудин, поражаясь непробиваемости этого человека. Виртуал продолжал мерить просторы комнаты своим косолапым шагом. Кургузый пиджак, брюки из шотландки, ядовито-рыжие ботинки с клоунским вздернутым носком, обросшую физиономию и прическу а-ля стог сена раздраконенный — все это вкупе Виртуал умел преподнести в качестве атрибутов некой скрытой внутренней важности. Перестав ходить, Виртуал грузно опустился в кресло. Достал из-за уха сигарету и, ловко отправив ее в рот, артистично закурил. — Как дела? — прожевали нелепый вопрос его пухлые губы. — Как всегда, — в том же нелепом ключе отозвался Занудин. Виртуал не торопился объяснять цель своего вторжения — теперь он был увлечен пусканием дымных колец. — Так что вы, собственно, хотели? — никак не мог найти в себе терпения Занудин. Пока Виртуал докуривал сигарету, Занудин успел застелить постель и оделся. — Я, собственно, хотел взять на себя смелость поинтересоваться: не возникло ли у вас, так сказать, голодания по делу? Не пробудилось ли желания проявить себя в чем-то? Не родилось ли понятной потребности в… Понимаете, о чем я, в сущности? «Вы пришли меня трудоустраивать?» — хотел съязвить Занудин, но вовремя сдержался. Быть может, «ковчеговский» сосед и не внушал ему исключительной симпатии, но это совершенно не значило, что Виртуал не способен на добрый совет или небезынтересное предложение. В каком-то смысле участие Виртуала даже заслуживало признательности. «Я бы и сам рад найти достойное и полезное занятие, но почему-то именно здесь, в «Ковчеге», мне представляется это довольно затруднительным…» — забрезжил в голове Занудина возможный ответ, произносить который следовало бы с подчеркнутым добродушием. Но вот опять заговорил Виртуал и решительно все испортил. — Нет, я, разумеется, не дурак, понимаю — штаны без дела протирать выглядит занятием куда более привлекательным… однако… — Штаны?! — вспыхнул Занудин, округляя глаза. — Ах, штаны! А кто их здесь, позвольте полюбопытствовать, не протирает?! Кто?.. Да вы сами все тут — кучка сумасбродных бездельников! Виртуал снисходительно улыбнулся, как улыбается взрослый при разговоре с ребенком. — Это грубое, поверхностное впечатление, — теперь лицо Виртуала стало серьезным, даже в меру озабоченным. — Уж поверьте мне, Занудин, здесь все не без дела сидят. Работа кипит. Хоть и не столь заметная, а, сказать прямо, нарочито завуалированная — но грандиозная! Чертовски — не подвергайте сомнению мои слова — грандиозная. — У всех «ковчеговцев» по отношению ко мне одна и та же линия: я все должен принимать на веру, опираться на недомолвки, соглашаться с тем, чего не понимаю… — обиженно вымолвил Занудин. — И вы, и я, и остальные — марионетки в воле чужих рук. Это, знаете, нормально — как нормально то, что ночью темно, — выдал Виртуал какой-то винегретоподобный трюизм, чем окончательно добил Занудина. Занудин беспомощно вздохнул и отошел к окну. — Я, должно быть, еще не так много времени здесь пробуду… — буркнул он, неосознанно уколовшись собственными же словами, и замолчал. Виртуал долго не сводил со стушевавшегося Занудина своего проницательного взгляда. Вдруг уголки его губ дрогнули. Сжимая зубы, Виртуал заулыбался все шире и шире, пока улыбка не превратилась в пресыщенный оскал. Словно опомнившись, он вновь посерьезнел, неторопливо поднялся с кресла и направился к выходу. — Ах да, — обернулся Виртуал на пороге, — я ведь приходил-то чего… предложить помочь мне в моей работе. Вам — развлечение. Мне — результат. В общем и целом — польза. Он держал себя так, будто Занудин не ронял ни слова о том, что собирается покинуть «Ковчег»… И все же Занудин решил, будет лучше оставить без внимания эту оскорбительную самонадеянность Виртуала. Виртуал по-прежнему оставался для него темной лошадкой. — Так что-о… — и снова эта пресыщенная улыбка. — Появится желание и настрой — тут же дайте мне знать, Занудин. До свидания. Виртуал вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Идиотскую дверь, которую он, Занудин, как часто случалось, снова забыл запереть на ночь! Мурашки пробежали по спине и шее, по всему телу. «Ох не к добру был этот визит, ох не к добру…» * * * Занудин ожидал косых взглядов, клейких ухмылок за спиной, трубных вздохов и какого-то неминуемого напряжения — однако ничего подобного по отношению к себе так и не углядел. Обидно даже, ей-богу, было… То, что приключилось с ним в номере Жертвы (шутка ли сказать ― обезглавливание!), как оказалось, вовсе не претендовало на статус сногсшибательного происшествия. «Ковчег» оставался «Ковчегом». Невозмутимой цитаделью. Дразнящей загадкой. Все та же праздность одних, нескончаемые язвительные забавы других. Каждый занят собой. Задиры и сумасброды, фанатики и повесы. Способные удивлять, но сами уже давно и ничему не удивляющиеся! По-прежнему продолжали появляться в «Ковчеге» таинственные гости… Повстречавшийся намедни в коридоре Поэт звал на кальян в компании Ардюра Римбо и Леопольдо да Финчи… «К лешему», — подумал Занудин и не пошел… Женщина пребывала под впечатлением своей необычной и бурной дружбы с красавицей-гречанкой Клеопандой. Занудин прослышал, все тот же Поэт сумел затесаться к ним на огонек на предмет сексуальной оргии. Изрядно захмелев и не очень-то надеясь на свою мужскую силу, взялся доставить Клеопанде оральное удовольствие. Но в порыве экстаза, а может, от щекотки, Клеопанда так резко свела ноги, что сломала Поэту очки. Поэт опустился до демонстрации нелепой обиды и долго еще тарахтел о том, что лишний раз убедился: от женщин одни расстройства… Факки вниз головой выпал по неосторожности из окна, но не заработал ни царапины!.. Но это еще что. Даун пригласил Занудина на кухню, чтобы показать, как он варит рыбу к ужину. С постным выражением лица Занудин заглянул в стоящую на огне кастрюлю — и обомлел. Карпы как ни в чем не бывало плавали в кипящей воде, бросаясь на подкидываемую с чайной ложечки соль словно на сухой корм! Довольный своим кулинарным представлением, карлик блаженно хихикал и топал ножками… Похоже, ничто не могло поколебать устойчивого климата всеобщей непринужденности, царившей в «Ковчеге». Чудеса сыпались как из рога изобилия, но никто и не думал называть это чудесами. Подолгу уходя в себя, Занудин недоумевал, сопротивлялся, но мало-помалу постигал подобное положение вещей. Занудин был предоставлен самому себе, и все же после беседы с Виртуалом возникло и не оставляло в покое навязчивое подозрение, что в «Ковчеге» от него чего-то ждут. Но чего?! Если местных авантюристов и мистификаторов что-то и могло заинтересовать по-настоящему, то нетрудно было предположить: во всем остальном мире это не продается и не покупается… Встретившись с дядюшкой Ноем, Занудин издалека заговорил на эту скользкую, немыслимо волнующую его тему — и запутался в итоге еще больше. Если раньше старик внушительно советовал Занудину ни во что не ввязываться, то теперь он достаточно спокойно склонялся к мнению: почему бы Занудину и впрямь не заняться делом и не помочь тому же Виртуалу в его работе. Мол, какое-никакое, а развлечение. Занудин сделал вид, что согласен со словами старика, но все это ему, откровенно говоря, не нравилось — или по меньшей мере настораживало. Занудин вконец извелся. Однажды посреди ночи он проснулся весь в поту, задыхающийся. Образы приснившегося кошмара продолжали стоять перед глазами вживе. Не зажигая света, в полной темноте, Занудин оделся и начал упаковывать вещи. «Бежать! Бежать без оглядки!» Истошное волнение превратилось в решимость, но ненадолго. Вот уже руки его повисли плетьми, а колени подогнулись. Занудин безвольно опустился на пол возле чемоданов. Понять не мог сам — и все же что-то его не отпускало… Такие пробуждения повторялись не раз. По утрам Занудин находил себя в измятой, абы как нацепленной одежде, в распластавшейся тревожной позе, обнимающим полусобранный чемодан. Измаявшийся, разбитый, со стеклянными глазами — Занудин ненавидел себя. Для полной ясности всего происходящего не хватало главного и неуловимого до сих пор мотива. Анфилада Жизней — 19 — С календарем в придорожном заведении дела не имели, и Занудин не совсем понимал (вернее, совсем не понимал), чем можно оправдать подобное попустительство. Моряки всего мира, потерпев кораблекрушение, оказавшись волею судеб на необитаемых островах ― и те из кожи вон лезут, чтобы не потерять счет дням, испещряя баобабы насечками, а скалы меловыми каракулями — спрашивается, почему? Вероятно, потому, что течение жизни, освобожденное от хронометрирования, все же порождает какую-то скрытую, но интуитивно ощущаемую угрозу для мышления, развившегося в мире всевозможных Расписаний, Таймеров и Календарей. А вот Занудин, к собственному стыду и ужасу, уже и приблизительно не сказал бы, давно ли он в «Ковчеге». Месяц? Два? Гораздо дольше? Обронил кто-нибудь за обедом «завтра воскресенье» — довольствуйся, принимай на веру. Но вскоре даже дни недели потеряли всякое значение, стоило только заметить, что недели по своей продолжительности здесь довольно «неравноценные» и могут включать в себя количество дней совершенно произвольное, взятое попросту с потолка… И все-таки Занудину отчего-то запало в голову, что сегодня именно воскресенье. Занудин собирался к завтраку, немного запаздывал. Излишне рьяно распахнув дверь своего номера, сильно ею обо что-то грохнул. Оказалось — об карлика, семенившего мимо по коридору. Даун во весь свой скромный росточек растянулся по полу, безвольный взгляд уперся в потолок. Создавалось впечатление, коротышка пытается сообразить, жив ли он еще или все кончено… — Вы как по пожарной тревоге вылетаете… К завтраку? — кряхтя, поинтересовался Даун, оставаясь в распластавшейся позе. — Ну, в общем, к нему. Прости, что задел. — Зря торопились, между прочим. Завтрак отменяется. — По какой причине? — удивился Занудин. — Панки… — тяжко вздохнул карлик. — Опять распоясались?! Снова чего-то отчебучили?! — без заминки излил свое праведное негодование Занудин. — И как можно терпеть?! Двое мальчишек всего-навсего, а неприятностей как из-за… — Да не двое, а трое уже! — посетовал Даун. — Нового дружка с собой привели, похлестче себя — Сада Вашаса какого-то. Ох и дебош устроили, видели бы вы! Музыкант с этим Вашасом поцапался — так тот Музыканту, не долго рассуждая, вазу об голову расколотил. Хрустальную. Занудин присвистнул. Конечно, он не считал за превеликое удовольствие ввязываться в конфликтные ситуации в стенах «Ковчега» (особенно если это не касалось его напрямую), но крепкая нелюбовь к Панкам, нелюбовь давняя, просто-таки распирала изнутри. — Они сейчас там, внизу? — Там, там — где же еще. — Ладно, пойду взгляну на все это безобразие, — Занудин перешагнул через лежащего на полу карлика и двинулся вперед по коридору… * * * В холле витал дух наэлектризованного беспокойства. У стола сгрудились Панки во главе со своим оскандалившимся приятелем. По рукам криво ухмыляющихся юнцов блуждала бутылка портвейна. На столе в завидном количестве красовались другие бутылки, ждавшие своей очереди. Новоявленный Сад Вашас дышал ртом, точно сильно запыхался — казалось, от него до сих пор летели искры недавнего буйства. Это был всклоченный худой брюнет с безобразно-притягательным лицом и красиво-зловещим взглядом — и чистое, и демоническое странным образом переплеталось в его наружности. Одет он был вызывающе. Многочисленные регалии панк-рокера, мотоциклетные сапоги, шипованный пояс на кожаных брюках, майка со свастикой. Вашас выглядел на манер тех же Джесси и Факки, только чуточку посочнее. Поодаль, возле растянувшегося на диване Музыканта, суетились Женщина и Поэт. Музыкант то стонал, то сморкался в руку, то задумчиво потирал ладони. На полу валялись осколки разбитой вазы. Занудин остановился на полпути лестничного спуска и, облокотившись на перила, наблюдал сверху за происходящим в холле. Бутылка в руках Панков опустела. Джесси взял со стола следующую, откупорил. Сделав несколько глотков, передал Вашасу. — Лихо ты из Музыканта овоща оформил — бац! — и башка чуть не надвое, — светился от удовольствия Джесси. — Да-да-да-да, — пулеметом затрещал Факки, получая по очереди портвейн. — Я тоже в восторге, Сад! Сад Вашас, покачиваясь, присел за стол и устало погрузил голову на руки. Джесси и Факки ненадолго умолкли. — Батюшки, куда катимся… хулиган, бесстыдник… — склонившись у изголовья Музыканта, причитала сердобольная Женщина. Поэт озабоченно таращил глаза. Музыкант снова высморкался и застыл без движения. Занудин оторвался от перил и, расправив плечи, не спеша спустился в холл ― хотя и сам толком не знал, на что рассчитывал этим своим непродуманным появлением. — Ну а это чего за хрен с горы? — поднял взгляд на Занудина Сад Вашас. — Да так, пентюх один, — оживился Джесси, загадочно пританцовывая на месте. — Мы его тоже в струне держим, — горделиво объявил Факки. — А-а, это ты, Занудин… — отозвался с дивана Музыкант. — Видишь?! Третируют наше поколение, брат, третируют… — Вы уж вернулись бы в комнату, — озабоченным тоном заметила Женщина. Ввиду всеобщего внимания к своей нехитрой персоне Занудин несколько воодушевился. — Думал вот позавтракать, — громко заговорил он, уронив руки в карманы и небрежно разглядывая потолок. — Завтрак, как видите, отменяется, — отозвался Поэт. — Ну, портвейна хоть хлобыстну… Насвистывая себе под нос, Занудин подчеркнуто уверенным шагом приблизился к столу. По счастью, никто не обратил внимания, как дрожал его подбородок… Бутылки, стоявшие на столе, из принципа заслонили тощими телами Джесси и Факки. — Вали, Зануда, отсюда! Не въезжаешь? У панков сегодня праздник! А всякая гопота пропердлая, типа тебя, к портвейну не допускается и праздник своим присутствием только портит! Выслушав оскорбления, Занудин с минуту бездействовал. Затем — набрав полную грудь воздуха — изловчился и, вырвав из руки Факки бутылку, принялся расплескивать портвейн на Панков. — Наших бьют, — растерянно пробормотал Джесси… И вот тут-то началось! Сад Вашас выхватил из-под себя стул и, размахнувшись над головой, запустил им в Занудина. Тот увернулся и тем же макаром послал стул обратно. Джесси и Факки тоже метнули по стулу. Вашас кинул нераспечатанную бутылку портвейна, которая со свистом пролетела у самого виска Занудина и разбилась о стену. Оттесненный к горке, щедро заставленной редкой посудой, Занудин пустил в ход тарелки, бокалы, салатницы, заварочные чайники… Окружение Музыканта поспешно ретировалось, зато сам Музыкант приятно удивил — как ни в чем не бывало соскочил с дивана и, матерно разоряясь, самоотверженно встал на сторону Занудина. Силы даже не уравнялись, но шансы дать достойный отпор определенно возросли ― и побоище продолжилось с новым ожесточением. Музыкант испускал несуразные воинственные кличи. Панки с их ирокезами и немытыми физиономиями были похожи на краснокожих, ступивших на тропу войны с бледнолицыми. Стулья, посуда, бутылки, пепельницы летали и туда, и сюда. В холле царил несусветный грохот, ор, вой, звон бьющегося стекла. Спустя какое-то время стороны понесли наконец неизбежные потери. Музыкант ловко подбил блюдцем глаз Факки, и тот, с очевидными затруднениями ориентируясь в пространстве, забрался под стол. С Занудиным вышло еще чище. В момент, когда он выкрикивал, подражая Музыканту, какое-то очередное ругательство в адрес Панков — стул, запущенный Садом Вашасом, тяжело пропахав по воздуху, ножкой въехал в его разинутый настежь рот. Вот уж чистая правда, что прибегать к подмоге луженого горла в истерии драки — себе дороже. Занудина, оборванного на полуслове, как косой скосило. Болезненное харканье эхом пронеслось по холлу. Схватка неожиданно затихла. Запыхавшиеся вояки как по сигналу обступили корчащегося на полу Занудина и с застенчивым интересом разглядывали его муки. Даже Факки проворно выкатился из-под стола и, уставившись на Занудина, часто заморгал расфиолетившимся глазом. Музыкант, почесывая затылок, случайно катнул ногой валявшуюся на полу, единственно уцелевшую бутылку портвейна. — Мир, что ли?.. — в вопросительной тональности предположил Джесси, поглядывая то на бутылку, то на призадумавшегося Музыканта. Сад Вашас, выступив вперед, подхватил портвейн, откупорил, жестом предложил распить и пустил выпивку по кругу. По глотку сделали Джесси и Музыкант. Плотно приложился Факки. Занудин в ответ на протянутую бутылку, отплевываясь клейкой красной слюной, отрицательно замычал. — Не хочет, смотри-ка, уже, — сердито буркнул себе под нос Факки. Бутылка вернулась к Вашасу. Музыкант все в той же задумчивости окинул взглядом разгромленный холл. — Ты, парень, сумасшедший какой-то, ей-богу, — обратился он к Саду Вашасу. — С твоей глупой задиристости все началось! Старик-то нам задаст… — Да я, вообще, человек вовсе не порочный, в сам-деле. Даже, считаю, добрый… Черт его знает, как все вышло! Не хочешь, а — шмяк! — и отмочишь порой чего-нибудь. Понимаешь, о чем я говорю? — принялся оправдываться Вашас с саркастичностью, неумело выдаваемой за святую невинность. — Придется ставить вопрос о запрете твоих появлений в «Ковчеге», — добавил Музыкант и, повернувшись к Панкам, внушительно на них взглянул. — Да сдалась мне ваша засранная дыра! — обиделся Сад Вашас. Возмущенные Панки принялись за Вашаса горячо заступаться. Все так же сплевывая кровь, Занудин молча наблюдал за развернувшимися прениями. — Ладно, — повысил голос Сад Вашас, который явно стремился казаться персоной немаловажной, — вы уж там решайте, чего хотите — а я тост скажу… — Он шумно взболтал остатки портвейна в бутылке. — Главное, что я успел понять за свою недолгую гребаную жизнь: делай то, что тебе по кайфу. Понимаете, о чем я? Зачем, покумекайте, превращать жизнь в постоянное разгребание говеных куч? Делай, что по кайфу! А если другим не по кайфу, что ты делаешь — то насрать! Понимаете, чего я талдычу? Если ты не способен сделать что-то — значит, это просто тебе не в тему. И не надо насиловать себя! Или ты хочешь чего-то — и это тебе по кайфу, — или не хочешь. Вот и вся, хрена лысого, премудрость! Если, конечно, вы понимаете, о чем я… С преданным сиянием глаз и разинутыми ртами выслушали эту несусветную тавтологию Панки — со стороны они походили на двух обшарпанных апостолов, тающих в лучах излившейся мудрости своего мессии. Общую картину портили только Музыкант, вперившийся взглядом в обломанный ноготь на мизинце, и безучастный, беззвучно шамкающий ртом Занудин. Как только Сад Вашас закончил, он решительно влил в себя портвейн и, по-мальчишески сморщившись, вдребезги разбил бутылку об пол. — Ну все, ребят. Что-то я начинаю уже физически от вас заболевать. Пойду. Хватит на сегодня. И Сад Вашас в сопровождении Панков, шаркая сапогами, под подошвами которых хрустело битое стекло, поплелся прочь. На лестнице, перед гостевым этажом, гопкомпания притормозила и стала о чем-то совещаться. — Как ты, е-мое? — поинтересовался в это время у Занудина Музыкант. — Паг`шиво, конечно, — неловко орудуя челюстью и грассируя, пожаловался Занудин. — А в пг`инципе, тег`плю… — Эй! — окликнули их сверху. Музыкант с Занудиным томно, как два старых коня, повернули головы. — Через неделю, в следующее воскресенье, мы устраиваем Панковскую Ночь, — объявил Джесси. — Ты, Музыкант, и ты, Зануда — оба приглашены. Обещаем веселье, чуваки! Панки еще немного потоптались на месте и, как будто бы смущаясь, удалились. Музыкант с минуту после их ухода безмолвствовал. — Ну, пойдем, — хлопнул наконец Занудина по плечу, — обследуем тебя, что ли. Может, тебе рот зашить где-нибудь требуется или другое чего. В подтверждение своего славного мученического положения Занудин еще раз плюнул кровью и щенячьим взглядом вперился в Музыканта. Музыкант в шутку показал ему кулаки и свел брови уголком. — Г`ты мег`твецам зашивают — а мы еще пог`адуемся жизни, — неожиданно для самого себя бравурно выпалил Занудин, но, попытавшись улыбнуться, досадливо раскашлялся. — Так держать! — одобрил Музыкант, поглаживая свою ушибленную голову. — 18 — Рот у Занудина зажил сам собой. А может, дело в знаменитом животворном чае, искусством приготовления которого славилась Женщина. Да так ли уж это важно в свете прочих событий? Касаясь погрома, случившегося в «Ковчеге», — холл выглядел таинственным образом идеально уже к обеду того же дня, когда произошло столкновение Панков с Занудиным и Музыкантом. И на месте каждой разбитой безделушки, как по мановению волшебной палочки, красовалась в точности такая же. Дядюшки Ноя не видно и не слышно было несколько дней кряду, и это внушало Занудину некоторую тревогу. Ведь нравы в «Ковчеге» стали отдавать душком особой фривольности, которой раньше не наблюдалось. Одернуть местных обитателей было некому. Поэт, к примеру, ушел в нешуточный запой. И все бы ничего, если бы воитель парнаса хоть как-то себя сдерживал и не блевал сверх меры на каждом шагу своих замысловатых передвижений по дому. Точно медведь-шатун бродил он по всему придорожному заведению и без зазрения совести заляпывал паркет желудочным соком. Урезонил Поэта Виртуал — но только после того, как пострадал его любимый двубортный пиджак песочного цвета. Жертва — и тот туда же! — заставил говорить о себе как о нарушителе спокойствия. Порвал мембрану на любимом Музыкантовском барабане (в оправдание сказать — неумышленно). Испугавшись содеянного, кинулся наутек. Музыкант Жертву догнал, легонько отмутузил для науки и, повздыхав, отпустил на все четыре стороны. Через какое-то время Жертва со сморщенно-мстительным выражением лица заявился в номер к Музыканту. «Я думал, он драться вернулся, — сокрушался впоследствии Музыкант, — а он воду мне в ботинки налил и опять удрал, только пятки сверкали! Дурень, честное слово! Я и ботинки-то эти сто лет не ношу — навыкид стояли…» Панки забавлялись тем, что слонялись по всем комнатам, предлагая потрогать свои чирья на спине. Популярностью эта затея не пользовалась. Потом они придумали играть в «дурака» с условием, что проигравший съедает окурок. Проигрывал то и дело Факки, и к вечеру у него разболелся живот. А в другой раз они сожгли в коридоре чучело, отдаленно напоминавшее Занудина… Скучать, одним словом, не приходилось. Очередная неделя пролетела незаметно, и Занудин начал уже забывать про намечавшуюся Панковскую Ночь, на которую он был приглашен вместе с Музыкантом. Но один ночной визит настойчиво напомнил об этом приглашении… * * * Загнув послюнявленными пальцами уголок страницы, Занудин прервал чтение и отложил книгу в сторону. Принялся взбивать подушку, готовясь ко сну, — но не тут-то было. Дверная ручка, издавая тревожные бряцающие звуки, заходила ходуном. «Принесла кого-то нелегкая…» Пожав плечами, Занудин нехотя поднялся с постели и накинул халат. — Кто там? — строго спросил он, приблизившись к двери. Ручка по-прежнему нервозно сотрясалась, но никакого ответа снаружи не последовало. — Кто там, спрашиваю? Молчание. Занудин махнул в сердцах рукой и отворил дверь. В комнату с ошалевшими глазами ворвался Сад Вашас. В правой руке он сжимал перепачканный кровью нож, а левая — от кисти до предплечья была испещрена глубокими порезами. Кровь капала на пол. Сад шатался. Занудин мысленно попрощался с жизнью. Отбежав вглубь комнаты, он точно подкошенный рухнул на кровать и закрыл лицо руками. Однако безумный Вашас, похоже, и не думал нападать на Занудина. Захлопнув за собой дверь, панк-рокер, раскачиваясь словно маятник, не трогался с места. Дикий взгляд понемногу затухал, превращаясь в какое-то жалкое, угнетенное смятение. — Я не убивал Лэнси… не убивал ее… она сама начала истекать кровью… — залепетал Вашас и с растерянными волнами на лбу двинулся навстречу Занудину. — Ты-то мне веришь? Нож выскользнул из его руки и, отпружинив от ковра, затаился под шкафом. Вашас даже не обратил внимания на потерю. — Веришь мне? Веришь или нет?! Оторвав руки от лица, Занудин принял напряженное сидячее положение. — Я тебе верю, верю, — тихо выговорил он, борясь со спазмами в горле. Сад Вашас окинул Занудина странным взглядом и присел рядом на кровать. — Я так перепугался, черт возьми… если ты понимаешь, о чем я… Вашас замолчал. Занудин с отвращением косил глаза на побуревшую от ран руку парня. Кровь стекала теперь на Занудинское постельное белье. «Навряд ли он мог зарезать кого-то здесь, в «Ковчеге», — мысленно успокоил себя Занудин. — Наркотический бред, по всей видимости — что же еще?» Сейчас, когда Вашас лишился ножа, Занудин легко, ничем не рискуя, мог выдворить молодчика из комнаты. Но по тем или иным соображениям не сделал этого. — Тебе бы раны перевязать не помешало. Кровь ведь идет. Не видишь? Сад Вашас с тоскливой иронией нацелил сузившиеся зрачки в область Занудинской переносицы. — Ерунда, — отмахнулся он, — это меня не обламывает… Может, ты крови боишься? — Да ну нет, причем тут… — замялся Занудин. — Читал? — переведя взгляд на лежавшую в стороне книгу, спросил Вашас. В выражении его лица стало проявляться все больше и больше притягивающего, человеческого. — Да, читал. Историческая… — А я ненавижу книги. Все они скучные. Я раньше комиксы, правда, любил — а больше ничего. Мне вообще кажется: книги — для жирных лопоухих дураков, которые, знаешь, верят, что булки с маслом на деревьях растут, и все такое. — Это не совсем верно, — осторожно не согласился Занудин. — Это не совсем ве-ерно, — вяло передразнил Занудина Вашас. — Даже если я не прав — мне все равно насрать на это. — Да уж… ты, видно, ко всему так относишься. — Я просто хочу сказать, что меня, на самом деле, тошнит от тех, кто воображает, что чего-то там такое знает, чего не знают другие… Те же парни, возьми, что выросли на улице — они, уж поверь, знают куда побольше любого расфуфыренного умника! Просто стебутся над собой и своей гребаной жизнью — и все! Так-то вот. Воцарилось полуминутное молчание. — Ты меня боишься? — задал неожиданный вопрос Сад Вашас. По-странному тихо и отвлеченно. — С чего бы это? — оскорбленно возразил Занудин и совершенно незаметно провалился в топь размышлений. Может, послужил поводом испытанный шок. Может, иная затушеванная причина. Кто знает. …Занудину припомнилось время, когда к нему еще относился термин с общепринятым налетом этакой неполноценности — «подросток». Время, откуда и растут ноги большинства неприятностей и разочарований дальнейшей жизни человека. Все негативное и безрадостное, что успеешь подобрать в период тех, если не первых, то во всяком случае ранних жизненных исканий, превращается затем в снежный ком, который неудержимо катится и ускоряется, захватывая по пути подобное к подобному, пока не достигнет намеченной точки и не завалит тебя с головой. Быть может, лишь единицам дозволено менять неписаные законы, довлеющие над людьми… Сейчас Занудин сумел отгородиться от воспоминаний, связанных с трагедией его родителей. Однако он думал о каких-то прочих вещах, мысли о которых долгие годы уже ни к чему кроме равнодушия не побуждали. О мелочах, что в минуты ментального ступора превращаются вдруг в исполинов! Так бывает… Он помнил себя неуклюжим, малообщительным. Когда все вокруг беззаботно веселились, занимались чем-то важным и интересным — Занудин фатальным образом растворялся в колючих лучах чужой значимости, становился невидимкой. Когда набирался смелости обратить на себя внимание — рядом почему-то не оказывалось никого… Вероятно, подобная история стара как мир. Обычная история одиночества. Занудин мог быть находчивым, сильным, решительным — каким угодно, — но только наедине с собой, в потаенных закоулках своей души. В пору детства это даже в некоторой степени увлекательно. Но вот ты уже подросток — и становится страшно, а подчас противно и больно… «К чему все эти мысли?» — Занудин внутренне поежился. …Ребята с проколотыми ушами и носами, в косых черных куртках и рваных штанах, полупьяно вокруг себя взирающие или ни с того ни с сего впадающие в разнузданную развеселость — всегда были неотъемлемым атрибутом Занудинского двора, в котором он рос. (Сад Вашас послужил ярким их напоминанием)!! Занудин, сколько себя помнил, всегда держался на расстоянии от этих ребят. Хотя Гнилые — так они друг друга называли — ни разу его и пальцем не тронули, даже внимания не обращали. Били и унижали, как ни странно, другие — с виду нормальные, приличные, в накрахмаленных рубашечках. А еще непременно обчищали карманы. Зачем только? Имелись ведь если не богатые, то уж по крайней мере состоятельные родители. На языке Гнилых — обидчики Занудина, отпрыски пап и мам с пухлыми кошельками, звались Мажорами. И вот ведь непонятно — страдал юный Занудин от подлых проказ Мажоров, а до параноидальности опасливый взгляд все равно косил на Гнилых… Гнилых-то, такое дело, никто не любил. Неопрятные, бесцельные, несообразные всему окружающему… кучкуются все как дворняги… веселье это их дурацкое, ничего-не-делание постоянное, взгляды мутные, разговоры… носы и уши, опять же, зачем-то проколоты… и зачем в самом деле? Похоже, им нравилось вводить в недоумение своим видом. Эпатировать! Их наверняка забавляла реакция окружающих. Быть может, объединившись во мнении, что мир по своей сути отвратителен и безумен, они всего лишь хотели быть его правдивым отражением?.. «О чем это я, черт подери?» — вновь мысленно осекся Занудин. …Хотел того или нет, Гнилые на долгое время остались для Занудина своеобразным мерилом всего, что касалось отношения к окружающему миру. Белая ворона Занудин наблюдал и сравнивал, но так толком ни в чем и не разобрался. Некоторые из Гнилых окончательно опустились, спились. Другие превратились в работяг и добропорядочных семьянинов. А один даже стал писателем… Подумать только, писателем! Вот уж точно, истина — сестра парадокса… Что же касается их явных, в понимании Занудина, антиподов (Мажоров) — из тех никто не спился. Зато трое или четверо облюбовали тюремные нары. Кто-то втерся в шкуру респектабельных полит- и бизнес-деятелей. Кто-то подался в индустрию развлечений. Остальные — по-разному. Адвокат. Дизайнер. Пресс-секретарь. Чемпион по боулингу, оскандалившийся неоднократными обвинениями в педофилии… Как ни старался, а системы из накопленных наблюдений вывести, увы, Занудину не удалось. Очевидно, судьбы людей ничего не проясняют в мироустройстве. То ли Плохое, дошедшее до грани, становится Хорошим, то ли наоборот. А скорее — все намного запутанней и сложнее. Со средними мозгами не разберешься… — Э-эй, — протяжно позвал Занудина Сад Вашас. Занудин вновь «вернулся» в комнату, из которой его будто унесло вихрем абсолютно несвоевременных раздумий. Отсутствующим взглядом вперившись в Вашаса, Занудин закурил. — Угостил бы тоже. А? Занудин протянул пачку, обратив при этом внимание на свои дрожащие руки. — Чего это с тобой творилось? Как улетел… — Прости, задумался. Со мной бывает. — Много думать — это дристня. Это ничего, знаешь, хорошего. — Так ведь и я думаю о всякой дристне, — невольно перешел на язык Вашаса Занудин. — О том как раз таки, что маловато вокруг хорошего… Зато глупости в мире сколько! И откуда она берется?.. — Понимаю, о чем ты, — дружески пробурчал панк-рокер со свастикой на груди, пожевывая губами сигарету. — Вот и эти твои все мечтают из дерьма конфетку вылепить… а ничего у них не получится, у придурков… не понимают они ничего… Занудин опустил взгляд на пропитанные кровью простыню и одеяло, но прежнего отвращения уже не испытал. Какое-то неясное чувство подсказывало взглянуть на все сквозь пальцы, повести себя человечнее, что ли. Может, под впечатлением своих нежданно нахлынувших воспоминаний Занудин возвращал какой-то долг прошлого? Какой и за что — сам не понимал. — Слушай, а у тебя случайно по вене вмазаться нечем? — с тоской в голосе спросил Вашас. Занудин вздрогнул. Ему потребовалась минута или две, прежде чем до него дошло, что Вашас спрашивает о наркотиках. — Нечем. Сам удивляюсь — нечем вмазаться… — замотал головой Занудин, вымученно улыбнувшись. — А чего у тебя… есть? — Ни-че-го. — Совсем? — Совсем. Разочарованно прищелкнув языком, Сад Вашас поднялся с кровати и, задумчиво поглаживая искалеченную руку, поплелся к выходу. — Завтра в полночь Панки зайдут за тобой. Ты ведь приглашен? — оглянулся он на пороге. Занудин промолчал. Он смотрел в пол и словно стеснялся поднять лица. — Ну ладно, ухожу я. Погано мне. Понимаешь, о чем я? Понимаешь?.. Не дожидаясь ответа на свой извечный условный вопрос, Сад Вашас, точно тень, выскользнул из комнаты. Скинув с себя халат и уперевшись подбородком в кулаки, Занудин тихо-тихо что-то напевал. В эту ночь он так и заснул на пропитанном кровью Вашаса белье… — 17 — СОН ЗАНУДИНА о поездке в город и посещении странного собора Занудин не узнавал комнаты, в которой находился. Но то, что он по-прежнему в «Ковчеге» — знал наверняка. Занудин стоял у окна и прислушивался к тишине. Был как раз тот час дня, когда на улице янтарем разливается солнце, а в доме уже темно. В мыслях витали туманные и щемящие душу образы: детство, юность, несбывшиеся надежды, Эльвира, паломничество в неизвестность… Ничего не выражающим взглядом уперся он в макушку хилого дерева, похожего на умирающее рукастое чудище, склонившееся к окну как к корыту с едой. Небо… — (Занудин медленно поднял взгляд выше) — Все такое же… Безжизненное… Кусок измятого картона, выкрашенный в грязно-желто-голубое… Занудин шумно проглотил подкативший к горлу зевок и растянул рот в кривой ухмылке. Резонно ли взрослому вменяемому человеку липнуть к окну с целым ворохом сентиментальных мыслей в голове, одушевлять дерево, принимая его за чудище, подозревать небо в бутафорности? Действительно, смешно… Занудин снова приготовился в пух и прах разделаться с накатившим зевком — но в комнату вошел Поэт, и от неожиданности Занудин даже забыл, о чем только что думал. Шаркая ногами, Поэт приблизился к Занудину. Оба приветствовали друг друга небрежным кивком (причем у Поэта кивок вышел небрежным в значительно большей степени). — Вы мне денег должны, батенька. Не станете отрицать? — прозвучал чванный Поэтовский баритон. — Каких денег? — последовала удивленная реакция со стороны Занудина. — Таких… — За что? — Что значит «за что»?! — взвился Поэт. — Подобным вопросом вы ставите меня в крайне обидное и неинтересное положение. Почему я за вас должен помнить?! Занудин мученически почесал лицо. Деньгами в «Ковчеге» вообще никто не пользовался — ерунда какая-то… Однако подбрасывать щепок в костерок этого явно провокационного спора желания не возникало. Занудин заставил себя смягчиться. — Я и вправду не помню. Извините ради бога. Сколько, по-вашему, я вам должен? — Сто. — «Сто» чего? — Ну не тугриков же! — снова вспылил Поэт и обиженно надул щеки. И вдруг Занудин обратил внимание на следующее обстоятельство (которого до этой минуты не замечал): карманы его брюк до отказа были набиты чем-то тяжелым, зыбучим и при тряске — звонким. Штаны под грузом неизвестного содержимого так и норовили сползти. — Как странно, — пробормотал Занудин и осторожно запустил руку в один из карманов. Ах! — хотел он тут же воскликнуть, но промолчал, с удивлением разглядывая приближенную к самому носу пригоршню старинных золотых монет. Охваченный волнением, Занудин выгреб из карманов все монеты до последней и столбиками по пять штук построил сокровище на подоконнике. Столбиков набралось ровно двадцать — то есть полная, требуемая Поэтом сумма. Вот ведь… День за окном медленно оборачивался вечером. Последние солнечные кляксы стекали по стеклу и, воровато подползая к ровным рядкам выставленных монет, играли на них ярко-оранжевыми бликами. Занудин присел на корточки и, уткнувшись подбородком в подоконник, странным образом забылся на какое-то время, то вскидывая рассеянный взгляд на расплывающийся вид за окном, то опуская его на мерцающие золотом диковинные столбики. Поэт терпеливо нависал над Занудиным со спины, уныло щурясь, — чем-то в эти минуты он напоминал потрепанного невзгодами подслеповато-болезненного коршуна. — Забирайте, — опомнившись, сухо проговорил Занудин, кивая на деньги. Сам же поднялся и отошел в затемненную часть комнаты. — А знаете что, — оживился вдруг Поэт, и лицо его сделалось малиновым, — поедемте-ка лучше на эти деньги развлекаться, а? — В смысле? Уедем куда-то из «Ковчега»? — с подозрением в голосе, но и со схожим оживлением уточнил Занудин, возвращаясь к окну. — Ну да. Черт возьми! Почему бы и нет?! По-моему, славная идея! — И куда же мы поедем? — Это уж доверьте позаботиться мне. Ой, какой подъем я сейчас ощущаю, удивительно! Оставьте деньги пока при себе. К сожалению, не обладаю такими вместительными карманами, как у вас! Трясущимися пальцами Занудин оттянул материю штанов и любезно предоставил Поэту скидывать в бездну своих карманов столбики монет с кручи подоконника. …Без лишнего шума покинув стены «Ковчега», Поэт и Занудин долго брели через глухой корявый лес, пока в сгустившихся сумерках, ободранные и уставшие, не вышли к шоссе. В ночном небе висела желтая с темными отметинами луна, похожая на выкопанный из земли человеческий череп. Компаньоны разместились на большом валуне возле дороги и закурили. Холод, почти зимний, пронизывал до костей. — Долго ли нам еще?.. И куда мы, собственно, направляемся? — сплюнув через щелку в передних зубах, поинтересовался Занудин. Поэт, протирая очки о полу пиджака, что-то неразборчиво промычал. — Вообще-то мы ехать собирались, — более внушительным тоном заговорил Занудин. — Вот дорога, пожалуйста! Что скажете? Поэт резким движением вскинул указательный палец и застыл. В голову Занудина, хоть убей, не приходило никаких соображений, что означает этот торчащий у него перед лицом палец, однако спустя короткое время Занудин ясно расслышал шум движущегося автомобиля. Вдалеке из-за деревьев пробивался свет мощных фар. — Давайте половину суммы, — водрузив очки на нос, сухим приказным тоном распорядился Поэт. — Порасторопнее, порасторопнее. — Пятьдесят? — Да. Занудин, ощущая всю нелепость ситуации, подсвечивая себе зажигалкой, принялся отсчитывать пятьдесят монет золотом. Проезжавший автомобиль оказался шикарным лимузином, какой в здешних краях Занудин уж никогда бы не подумал встретить. Поэт рванулся на дорогу и проголосовал (по сути, он просто не дал лимузину проехать, загородив путь). Покинув водительское место, из машины выскочил однорукий араб и, брызжа слюной, разразился немыслимой тарабарщиной. — Абр-хач… тардар-сич… пирдур-вакх… асса-ля!.. — Спокойно, — объявил Поэт и, уведя араба на обочину, без лишнего промедления перешел к переговорам. Переговоры довольно быстро увенчались передачей денег. Салон лимузина, вскоре выяснилось, уже кишел пассажирами, но Поэт был настроен крайне негуманно и категорично. «Как сельдь в бочке мы не поедем!» Араб порядочно набегался, пока не высадил всех до последнего. Это была солидная публика: кто — с дипломатами, кто — с пистолетами… Тем не менее держались суровые на вид вояжеры как-то вяло и непретенциозно, точно спали на ходу. — Залезай, — крикнул Поэт замечтавшемуся на валуне Занудину. Высаженная непроглядной ночью посреди леса дружина апатично расступилась перед Занудиным, пропуская его к машине. «Извините… извините… прошу прощения…» — Занудин, пряча лицо, пробрался на сидение и захлопнул за собой дверь. — Ариведерчи, — издевательски помахал ручкой из лимузина Поэт, и они тронулись в путь. Однорукий араб оказался большим лихачом по части вождения и за пятьдесят золотых, жутко возбужденный, втянул компаньонов в умопомрачительное ралли, срезая повороты прямо через лес, представлявшийся раньше не то что не пригодным для езды, а попросту непроходимым. Чего только не натерпелся бедный Занудин! Час или два спустя лес расступился и впереди засветились неоновые огни города. Дорога, однако, лучше не стала. — Как называется этот город? — спросил Занудин. — Вавилон! — выкрикнул Поэт и гулко расхохотался, словно в ответе его заключалось зерно остроумнейшего перла. Занудин пожал про себя плечами. — Проститутки, выпивка, балдеж, — придвинувшись вплотную, принялся интимно нашептывать на ухо Занудину Поэт. Из-за тряски Поэт то и дело врезался в его ухо или скулу влажными губами, отчего Занудин уже мысленно сожалел о том, что ввязался во всю эту историю. Но идти на попятную было поздно. Въехав в город и попетляв по его ночным безлюдным улицам, лимузин вдруг остановился. Посреди площади. У большого белого собора… «Причем тут церковь?» — недоумевал Занудин, но призвал себя помалкивать. Может, разъяснение придет позже?.. Однорукий араб, удалив со лба испарину, долго подбирал нужные слова и наконец не без труда произнес: — Эхалы-приэхалы, слищ… здеся вод… будэмтэ прощаса. И араба они задерживать не стали — лимузин с визгом укатил прочь. Итак, перед ними возвышался храм. Сказать прямо — смутной принадлежности к какой-либо известной религии. Кроме того: церковь, мечеть, синагога, пагода и т. п. — были для Занудина, человека светского, с религией на вы, попросту синонимичны. Да и имело ли сейчас принципиальное значение, какой конфессии прихожане пользуются здесь «наибольшим» почетом? Сооружение само по себе выглядело настолько грозно и величественно, что самый отпетый атеист устрашился бы приблизиться к нему, памятуя о изначальной цели своей поездки (Поэт ведь обещал кутеж и проституток!). Однако Поэт, не моргнув и глазом, энергичным шагом двинулся вперед. Занудин в недоумении, но не чуть не отставая, последовал по его пятам. Двери храма отворились, и компаньоны, пресытившиеся ночной прохладой и завлекаемые теплым дыханием помещения, вошли. Внутри блистало не меньшее, а даже удесятеренное великолепие. Сотни горящих свечей и лампад, удивительные изваяния, роспись, проникающие в душу очи на образах. Откуда-то из-под купола храма доносилась тихая торжественная музыка то ли органа, то ли другого, неизвестного, но в равной степени благородного клавишно-духового инструмента. Густо пахло ладаном. В самом центре просторной залы стоял огромный алтарь из темного серебра — типичный жертвенник ушедшей, полудикой и забытой старины. На алтаре, раскинув руки, покоилось женское тело, облаченное в белые просторные одеяния. По спине Занудина пробежали мурашки, когда он предположил, что женщина мертва. Но та, заслышав разносящееся эхо шагов, быстро подала признаки жизни и приподнялась на локтях. Голова ее была обернута полотенцем с узкой прорезью для глаз, и поэтому лицо оставалось скрытым. — Вторую половину суммы, — не поворачивая головы, потребовал Поэт. — Пятьдесят? — снова зачем-то уточнил Занудин. — Да. Занудин выгреб из карманов оставшиеся деньги и передал их Поэту. В это время он жутко волновался и путался в догадках предстоящего поворота событий. «Вот как, — неровно дыша, думал он, — неужели этой мумией надо будет овладеть прямо на церковном алтаре?..» Поэт, а вслед за ним Занудин, вплотную приблизились к жертвеннику, на котором возлежала женщина, и остановились. Поэт с неприличным звоном ссыпал монеты на алтарь и заносчиво поправил на носу очки. Женщина довольно равнодушно проводила взглядом Поэтовский жест, а на деньги и вовсе не посмотрела. — Я сегодня не работаю, ребята, — устало произнесла она и замолчала. — Это еще почему?! — возмутился Поэт и впервые оглянулся на Занудина, ища поддержки своему неудовольствию. — Я болею, ребята… извините. Ничего сегодня не намечается. — Пойдем, — потянул Поэта за рукав Занудин. — Нет, ну как это так?.. Ну я уже настроился… — начал сопротивляться Поэт. — Что это, в самом деле, такое?.. Ну Ф-Ф-Форменное безобразие!.. Оплеванный Занудин наспех утерся. — Пойдем, пойдем. — А когда ты заболела? — не сдавался Поэт, вновь обращаясь к женщине и гневно щуря глаза. — Неделю назад, — последовал ответ. — Это же смешно! Не вылечиться за такой длительный срок — подлинное издевательство над достижениями современной медицины! Я сейчас и вправду начну смеяться! Ха-ха-ха! Хо-хо-хху! Тьфу, е… — Пойдем, пойдем, пойдем… — Да отцепись ты, Занудин! Я для кого стараюсь вообще-то?! Занудин опешил и тихонько отстранился от Поэта. Женщина, наблюдая за тем, что творится, затряслась всем телом в приступе беззвучного смеха. Полотенце на ее голове размоталось, и стало ясно, что это не просто какая-то в довольно необычном месте подрабатывающая проституцией женщина — а их общая соседка по этажу… — Ну, я тебе! — погрозил кулачком Поэт, признав шутницу. Женщина резво спрыгнула с жертвенника и, на ходу чмокнув Занудина в переносицу, стуча каблуками, убежала из храма. Поэт, наоборот, вскочил на алтарь и принялся приплясывать. Когда же ошеломленный Занудин поинтересовался, зачем тот пляшет — Поэт ответил, что пляшет от наплыва смешанных чувств… Каким-то уж очень несуразным показалось Занудину происходящее. Поймав себя на этой мысли, он вполне бы мог тут же проснуться, потому что сон чаще всего жив именно верой в разыгранное им представление. Но пробуждения не последовало. Глубоко вздохнув, Занудин обратил внимание на то, что теперь уже Поэт облачен в белый, подобно жреческому, балахон и наматывает круги по алтарю, излишне нервозно раскачивая в руке курящееся кадило. — Давайте догоним Женщину и вместе вернемся в «Ковчег», раз уж все так вышло, — робко предложил Занудин. — Ночь на дворе… а мы в таком месте… — Не говорите мне про Женщину. Вообще о женщинах мне ничего не говорите, Занудин! Женщины — это беда! Из одного того факта, что женщины принуждены пользоваться косметикой, следует: все они глубоко несовершенны… С ними категорически нельзя иметь никаких дел! Монахи — я вот сейчас об этом вдруг подумал — не такие все-таки и дураки… — Что же мы тут с вами будем делать вдвоем?.. — взмолился Занудин. Из-под купола храма раздались громкие и драматические органные аккорды, как это бывает в кинопостановках в момент кульминации. — Эй, там… ди-джей хренов! Приглуши шарманку! — задрав голову, нечеловеческим голосом завизжал Поэт, и музыка послушно притихла. Занудин тоже уставился ввысь, но никого не увидел. Поэт как ни в чем не бывало продолжал увещевать Занудина: — Что нам с вами тут делать? Я знаю — что! Окружающая обстановка, я замечаю, вас явно впечатляет. Мы не вправе не воспользоваться этим обстоятельством. Мы совершим обряд посвящения. О да! Мы заключим вашу душу в свои крепкие и праведные объятия и призовем ее к согласию, к торжественному союзу! Мы… Поэт, впав в непередаваемую словами экзальтацию, так размахался своим кадилом, что в определенный момент оно выскользнуло у оратора из руки и, просвистев над головой Занудина, улетело за пределы видимости. Поэт даже не осекся. Все больше и больше распаляясь и притопывая по алтарю ногами, он вновь, как когда-то в холле на столе, взахлеб рассказывал Занудину о Новой цивилизации, о ее героях-конструкторах, о священной пользе каких-то псов-ищеек… Самое интересное, что и Занудина он назвал таким псом и, не на шутку расчувствовавшись, упал перед ним на колени и молил о рукопожатии… В белом одеянии ползающий на коленях по алтарю Поэт, вожделеющий заполучить в свои сухенькие ладошки кисть Занудина, производил довольно странное и даже отпугивающее впечатление. — Зачем… ну зачем… перестаньте… ну хорошо, вот вам моя рука… — забормотал сконфуженный Занудин и почти протянул ладонь невменяемому Поэту — но карты перетасовал очередной неожиданный поворот. На арене событий вновь, как и когда-то в схожей ситуации, появился дядюшка Ной. На этот раз он держал в руке трость с набалдашником в виде козлиной головы. Губы старика были белыми с оттенком бледно-голубого, словно покрытые инеем. — По-э-эт!!! — закричал старик, и стены храма задрожали от ударов тростью по жертвеннику и раската озлобленного голоса. — Опять занялся самодеятельностью, неугомонный?! Хоть кол на голове теши!.. Поэт, как молнией сраженный, повалился с алтаря на пол и, пряча лицо в складках одежды, не то зарыдал, не то от разгулявшихся нервов засмеялся, продолжая нести околесицу об эре Нового Мира, об их совместном с Занудиным участии в его беспрецедентном строительстве. Занудин с застывшей в воздухе рукой вообще не знал, о чем думать в происходящий момент и не надо ли чего предпринять. Абсурд набирал обороты, а значит — сон вновь рисковал оборваться, и теперь уже куда с большей вероятностью. — Оба! Марш обратно! В «Ковчег»! — сотряслись стены от страшного рыка Ноя. — Не-мед-лен-но! Жи-и-иво-о!! В одно мгновение все свечи и лампады вокруг погасли. Странный собор погрузился в леденящую душу тьму… …Занудин резко проснулся, но не сразу разлепил глаза. Попытавшись перевернуться на другой бок, грудью уперся во что-то жесткое. Вслепую поискал сползшее одеяло. Но ни одеяла, ни подушки — не обнаружил. Занудин больно ударился локтем и с кряхтением приподнялся. «К черту такие сны, — подумалось ему. — С ними не высыпаешься, а наоборот, чувствуешь себя разбитым». Оказалось, Занудин заснул одетым, скрючившись в кресле. Стоило ли теперь удивляться, что тело ныло так, будто кости впились в него изнутри. Походив по комнате от окна к стене, Занудин размял затекшую шею. Время до завтрака еще оставалось. Можно было раздеться и еще хотя бы часик поваляться в постели ― чем идея плоха? Занудин скинул башмаки, избавился от рубашки. Стаскивая брюки, сначала одной, потом другой ногой переступил через них и отбросил в сторону. Из брючного кармана в этот момент что-то выпало и, выписывая вензеля, покатилось под кровать. Кинувшись наперерез, Занудин успел-таки прижать юркую вещицу подошвой к полу, отступил на шаг и опустился на корточки. В комнате было по-утреннему солнечно. Пуская зайчиков в глаза, перед Занудиным лежала червонная монета с изображением козлиной морды на гербовой стороне… — 16 — Панки еще не раз подходили к Занудину и Музыканту в течение недели, чтобы напомнить о приглашении на праздник. Закончилось все торжественным вручением инструкции вот какого содержания: 1) одеться приглашенным на Панковскую Ночь следует попоганее. 2) перед выходом принять для бодрости — в сухом/жидком виде по усмотрению. Весь оставшийся до праздника день Занудин чувствовал себя глупо и неуютно. Нехорошие предчувствия щекотали нервы, но забрать назад данное согласие было немыслимо — Панки непременно решили бы, что он трусит… Дождавшись вечера, Занудин в хмуром одиночестве выпил сто пятьдесят грамм столового вина и таким образом выполнил 2-ой пункт предложенной инструкции. Что же касалось «одеться попоганее», тут он столкнулся с некоторым затруднением и, поломав голову, вырядился как обычно. В условленное время в дверь его номера постучали. Сделав в свой адрес последний мысленный разнос за то, как легко позволяет втянуть себя не известно во что, Занудин тяжко вздохнул и вышел. В коридоре, скрестив руки на груди, его поджидали Джесси и Факки. Тут же в потертой джинсе стоял Музыкант — взгляд у него был опавший, утомленный. Собираясь запереть за собой дверь, Занудин обнаружил присутствие очередной неутешительной таблички: ЛОСЬ ПЕДАЛЬНЫЙ — Ну чего вы сегодня опять начинаете, в самом деле? — обиделся Занудин, покосившись на светящихся Панков. — Я никуда, в таком случае, не пойду… — Ладно, не бери в голову, — примирительно заговорил Джесси. — Наш промах. Подписываемся и исправляем. Джесси сорвал табличку с двери и сломал об колено пополам. Поступок подобного характера Занудина в известной мере обезоружил. Он запер наконец комнату и, развернувшись лицом к собравшейся компании, принял позу вопросительного ожидания. — Готов? — Как видите. — Да уж видим-видим, — саркастическим тоном промурлыкал Факки, скользя по Занудину взглядом. Джесси тоже уставился на Занудина, и куски разломанной таблички попадали из его рук на пол. — В натуре! Ты как вырядился-то? Ты что, инструкцию не прочитал?! — Что хотите со мной делайте — другой одежды у меня нет, — ответил Занудин, взглядом ища поддержки со стороны Музыканта, но Музыкант лишь со скукой наблюдал за всем происходящим. — Да уж сделаем-сделаем, — ухмыльнулся Факки, потирая ладони. С видом заправских стилистов принялись вертеться вокруг Занудина Панки. Их шепот походил на шипение змей. Они качали головами, щурились, что-то прикидывали и примерялись. Джесси при этом важно раздувал щеки. Факки с наигранной рассеянностью теребил себя за мочку уха. Все закончилось тем, что не успел Занудин и глазом моргнуть, как его одежда с треском превратилась в рваные лохмотья. От негодования Занудин принялся глотать ртом воздух. — Зачем?! — вскричал он. Панки только тихонько хрюкали от смеха, а Занудина вовремя призвал остыть вышедший из прострации Музыкант: — Это всего лишь тряпки, не кипятись. Теперь они успокоились — и отстанут. Посмотрим, что будет дальше. В это же время дверь одной из комнат отворилась, и в коридоре появился заспанный Жертва в просторной ночной рубахе, доходившей ему до пят. Уставившись на компанию, встал как вкопанный. — Ну чего вылупился, недоделанный? — погрозился в его сторону Джесси. — А ну, иди дрыхни! Жертва одним прыжком заскочил обратно в номер и заперся на засовы. Край безразмерной рубахи, защемившись, остался торчать снаружи. — Мы как агитационная делегация какая-то. Внимание привлекаем. Пошли! — сделавшись серьезным, поторопил собравшихся Джесси. Факки проворно распахнул дверь в номер Панков, и все четверо проследовали внутрь. В «Ковчеге», Занудин давно это заметил, мало кто отличался любовью к порядку — но жилище Панков было запущено вообще вне всякой меры. Хотя тут, скорее, имел место какой-то безмотивационный юношеский протест. Например, над завалом заскорузлых склянок, пыльного тряпья и тому подобного хлама возвышался громадный черный рояль, рядом с ним соседствовала перевернутая индейская пирога с пробитым в нескольких местах днищем, а на стене висело искореженное велосипедное колесо — под стеклом и в раме, точно музейный экспонат. Иными словами, глядя на все эти предметы, невозможно было не отметить полную безыдейность их нахождения в номере. Ничем не захламленными оставались лишь небольшой пятачок в самом центре комнаты, застеленный ковром, а также ведущая от него узкая дорожка к двухъярусной кровати у стены. Панки, Занудин и Музыкант сгрудились на свободном пятачке и долгое время стояли с ничего не выражающими совиными лицами без движения. — Ладно, мы сейчас, — промолвил Джесси и подал знак рукой, чтобы все сошли с ковра. Занудин с Музыкантом неловко вскарабкались на кучу мусора. Панки скатали ковер и, отбросив в сторону крышку проделанного в полу люка, друг за другом спустились в темень осклабившегося лаза. Занудин вопросительно взглянул на Музыканта. — То, что там внизу, мы называем «конференц-залом», — пояснил Музыкант. — А через наши комнаты тоже можно туда попасть? — Нет, нельзя. Только через Панков и больше никак. Такая уж своеобразная у «Ковчега» планировка. Занудин, не зная чем себя занять, долго смотрел в люк, из которого, ему казалось, сквозило. Время текло, часы на стене показывали за полночь, а Панки все не возвращались. — Музыкант, кто такая Лэнси? — задал вопрос Занудин, лишь бы прервать затянувшееся молчание. — Откуда же я могу знать, про кого ты спрашиваешь? — удивился Музыкант. — От Вашаса ее имя слышал, — Занудин помялся. — Я ведь с ним, говорил тебе или нет, еще раз встречался… Музыкант, почесав щеку, с сомнением поглядел на Занудина. — Ах, это, наверное, девчонка его. Такая же наркоманка. Убил он дуреху… — Как?! Убил?! Значит, все-таки… убил. А я думал, он только себя порезал, ненормальный… Постой! И ты уже знал?! Надо же в полицию обратиться — а мы вместо этого… — Мы тут сами себе полиция, Занудин, не переживай. И налоговая, и нравов, и криминальная, и какая хочешь. Да и потом, дело это давно минувших времен — что нас ровным счетом не касается. — Минувших?.. Не касается?.. Музыкант резким движением откинул волосы с лица. — Меня, например, другое интересует. Я ведь знаешь, чего поперся сегодня на эту Ночь дурацкую? Если Панки со своим Вашасом слишком зарвутся — все Ною выложу без зазрения совести. Так и так, скажу, чего это они зарываются?! Пусть прижмет им хвосты. Каждый должен знать свое место. Правильно я рассуждаю, как по-твоему? Занудин молчал и казался подавленным. Он и Музыкант друг друга не слушали. — Да ты не тушуйся. — Я не тушуюсь. — Вот и хорошо. — Убил, значит, Вашас свою подружку… ножом зарезал — и ничего, — промямлил Занудин себе под нос. — Снова-здорово! Заладил! Какая нынче-то важность? — Из головы не выходит… — Любили они друг друга, во-о как, — усмехнулся Музыкант. — А он ее — чик! — и того… — Любили? — Любили-любили… — Да разве же Вашас кого-то любить способен? Нет… я судить не берусь… но… он очень озлобленный… — Это мы с тобой, Занудин, никого не любим. А к падали всякой, я заметил, прекрасное само тянется. В этом есть какая-то неподвластная объяснению высшая ирония, знаешь. Даже обидно порой. Слова Музыканта ввели Занудина в глубокую задумчивость, отогнать которую помогли вернувшиеся Панки. — Тащите свои анусы сюда, придурки! Панковская Ночь в разгаре! — Пойдем, — Музыкант пропустил Занудина вперед. Спустившись по винтовой лестнице, они оказались в небольшой мрачной комнатушке, походившей на некий «гибрид» актерской гримерки и наркопритона. На стенах висели глянцевые плакаты и зеркала, множество измятых цветастых костюмов на алюминиевых крючках. Пол был усыпан использованными шприцами, пустыми пакетами из-под сока, пластиковыми стаканчиками. В центре комнаты красовался покосившийся стол-треножник, несколько табуреток и туго перетянутые скотчем короба с вопящими надписями: ! НЕ КАНТОВАТЬ! Джесси пригласил собравшихся присесть и, подобрав с пола четыре стаканчика, из грязной банки с затертой этикеткой разлил в них подозрительного цвета жидкость. — Панки хой! — раздался его звонкий голос. — Пейте, гоблины! Пейте нашу молодую кровь, наше молодое семя, столовую соль, заменившую наши молодые невыплаканные слезы, и славный алкоголь, дающий напитку жизни — горечь и цвет жизни! Пейте… Занудин оторопело покосился на Музыканта. — Я думаю, это просто сок с водкой, — успокаивающе пробурчал Музыкант. Все кроме Занудина выпили. Занудин медлил и озирался по сторонам. Только сейчас он обратил внимание, как стены «наркогримерки» сотрясались под давлением психоделических басов гремевшей где-то музыки. Занудин поднес стакан к лицу — в нос ударил резкий запах спирта с примесью прелой вони. Занудин залпом выплеснул в рот жидкость, и стены тотчас завибрировали сильнее. — Вперед-труба-зовет! — выкрикнул Джесси и вскочил с табуретки, тут же с грохотом за ним опрокинувшейся. Все остальные тоже поднялись на ноги. У Занудина кружилась голова. Джесси отворил пискнувшую петлями дверь, которую Занудин среди плакатов и платьев до этого момента не замечал, и четверка дружно двинулась по слабоосвещенному проходу с низким потолком. Басы планомерно нарастали. Три раза они сворачивали направо, спустились по обгрызенным ступенькам вниз, повернули налево, поднялись — музыка становилась громче, — Джесси толкнул перед собой следующую дверь, и музыка взорвалась громоподобным гулом! Она сдавила внутренности, и от неожиданности Занудин закачался из стороны в сторону, словно стебель хиреющего растения на ветру. То место, куда попала компания, представляло собой зал площадью в два или три «ковчеговских» холла. Со сценой и амфитеатром. Мерцающим освещением и спертым воздухом. На сцене кривлялась до безобразия шумная панк-группа — пятеро длинных нескладных дистрофиков с высокими оранжевыми ирокезами на головах. Один, как умалишенный, колотил по барабанам. Трое других с тем же исступленным усердием скрежетали по струнам гитар. Пятый, выступающий в роли вокалиста, рычал в микрофон какую-то ужасную абракадабру (причем микрофон находился так близко к разевающейся пасти горлопана, что со стороны казалось — он его поедает). В зале и на уступах амфитеатра бесновалась неуправляемая толпа, человек триста. Одеты все были по-панковски, как Джесси и Факки. Свирепые, разгоряченные лица, жуткий рев, рваная пелена сигаретного дыма над всклокоченными шевелюрами разных оттенков. Все прыгали вверх-вниз, ударяясь и отталкиваясь друг от друга руками и ногами. Позже Музыкант объяснил Занудину ― так они слэмовали. Слэм. Или пого. Их танец. Единственный, который становится понятен только в состоянии неистовства. Тот, что родился еще в пещерах дикарей и дожил до современности. В угаре люди пытались запрыгнуть на сцену. Оранжевоволосые дистрофики грифами гитар и тычками тяжелых ботинок сталкивали их вниз, что, казалось, совсем не отвлекало панк-группу от музицирования. Люди так и прыгали туда-сюда словно кузнечики. Занудин попятился. Давно он не видывал такого скопления людей, а сумасшедшая музыка и эти агрессивные танцы пого вызывали паническую растерянность. Музыкант схватил Занудина за руку и удержал подле себя. Джесси и Факки уже успели скрыться в гуще толпы. Пытаясь перекричать стоящий гул, Музыкант загорланил Занудину в самое ухо: — Хочешь уйти — уйдем. Но не так же сразу. Станет дурно — прислонись к стене или сядь на пол. Здесь это в порядке вещей. — Я понял, — прокричал в ответ Занудин и освободился от крепкой кисти Музыканта. — Панки хой! Анархия! Панк не умрет!! — ревели слэмующие. — Хой! Хой! Хой! Занудин отошел к стене и взглянул на Музыканта. Тот, наблюдая за происходящим в «конференц-зале», сдержанно улыбался. Внезапно от кучи-малы отделился бритоголовый толстяк с татуированным лицом. В два счета он подскочил к Музыканту и в неимоверном прыжке врезался пузом в его физиономию. Музыкант рухнул на пол и замер, а озадаченный толстяк, ожидавший чего-то явно другого от своего фортеля, неуклюже скрылся в том же направлении, откуда и возник. Занудин хотел было кинуться к Музыканту, попытаться привести его в чувства — но тут же забыл обо всем… Музыка стихла совершенно неожиданно. Люди в зале поникли и ленивыми взглядами косились в сторону сцены, с которой так же лениво один за другим уходили дистрофики. На их место, взмахивая руками, выбежал причудливого вида конферансье: в косой кожаной куртке и галстуке-бабочке — остальной одежды на нем попросту не было. Зал вяло заревел. — Итак! Молодая альтернативная команда «Перетертые в порошок мошонки» покидают нашу фиесту, и теперь… — бодро начал конферансье, по-женски виляя тазом и переминаясь на вогнутых в коленках ногах. Под гудение зала на сцену посыпались пластиковые бутылки. — А ну заткнитесь, пидоры! — заорал конферансье и, выбрав из-под ног одну из долетевших бутылок, запустил ею обратно в толпу. — Понюхай мою балду! — раздалось из темноты амфитеатра. — Недоделок! — Сдрызни! — Шлюхино отродье! — Чего за хре-е-ень!.. Начался дружный обмен ругательствами ― самыми непристойными и изощренными. В разгоревшемся вербальном бою конферансье-эксгибиционисту приходилось противостоять целому залу. Все это показалось Занудину частью какой-то не совсем поддающейся пониманию игры. — И теперь, — еще громче закричал конферансье, уловив короткую передышку толпы, — на сцене появится наш специальный гость и неизменный вдохновитель… — Он выдержал интригующую паузу. — Самый сексуальный пистолет из всех пистолетов… — Опять пауза. — Сад Вашас!! Просим, просим. Встречайте. После этих слов раздался и вовсе неистовый рев. — У-у-у-а-а-у! Ги-ги-ги-ги-ги! Сад! Сад! Сад! Сад! «А он здесь пользуется популярностью, — отметил про себя Занудин. — Впрочем, чему я удивляюсь?» На сцену вышел Сад Вашас. За ним тут же последовали музыканты, но панк-рокер подал достаточно понятный знак, что ему никто не нужен — и те убрались восвояси. Конферансье, широко улыбаясь и раскачивая в руке микрофон, двинулся навстречу Саду Вашасу, словно желал с ним не меньше чем обняться и расцеловаться, но как только они поравнялись, Вашас без лишних церемоний столкнул горе-конферансье со сцены. — У-у-у-а! Хой! Хой! Хой! — одобрительно заревела толпа. Вашас подобрал упавший под ноги микрофон, с ненавистью обвел взглядом зал и все темные закоулки амфитеатра. — Вы думаете, я буду петь? Буду разрывать ради вас свое горло на тысячу кусочков? Держи карман шире. К черту, что вам хочется песен — я не пою для трупов. Вы ждете, что я буду разбивать бутылки о свои руки и грудь? Снова ни черта подобного. Что буду резать себя ножом и выставлять вам свои раны напоказ: «Посмотрите, моя утраченная жизнь — сплошное громкое отчаяние»?! Вы желаете видеть мученика панк-рока? Нет, нет и нет. Понимаете, что я говорю? НЕТ. Вам не приходило в голову, что это тоску на меня нагоняет и обламывает, кретины?.. Занудин наблюдал замешательство публики — замешательство тяжкое, густое — и пытался угадать, долго ли оно еще продлится. — А знаете что? — рявкнул Сад Вашас. — Я почитаю вам стихи. Ха-ха-ха. Вы понимаете, о чем я? Стихи! Сад Вашас размахнулся и выкинул микрофон в зал. Он прохаживался взад-вперед и читал обещанные стихи, но слышали его, должно быть, единицы — та малочисленная кромка толпы, что находилась у самой сцены. Замешательство зала постепенно начало сменяться ропотом и дерзкими выкриками, а вскоре превратилось в неудержимый рев негодования. Сада накрыло волной бутылок и жестяных банок из-под пива, со злобой брошенных из зала. В него летели даже яйца и помидоры (и откуда только в таком количестве взявшиеся?). Но Сад Вашас стоически дочитал стихи до конца и вновь принялся провоцировать толпу. Гнилое яйцо попало ему в переносицу и, залепив глаза, растеклось по щекам. Зал разразился громогласным хохотом. Все вокруг опять принялись подскакивать и толкать друг друга, неистово визжать и улюлюкать. Занудин вжался в стену и забитым взором наблюдал за этими людьми, все больше и больше походившими на стадо диких обезумевших животных. Но когда он перевел глаза на Вашаса — ровным счетом не успел ничего понять… Вашас разбежался и прыгнул. Могло показаться, его прыжок и падение так продолжительны, что за это время мир успеет постареть или переродиться. Занудин вздрогнул, и кровь прилила к его лицу. Сад Вашас нырнул в самую пасть беснующейся толпы. Роковое соприкосновение тотчас породило живую волну. Толпа в месте падения резко уплотнилась, затем отхлынула назад и вновь накатила, захлебываясь в ярости расправы. В какой-то момент растерзанное тело Сада Вашаса опять поднялось над толпой и по рукам, раскачиваясь из стороны в сторону, словно осиротевшая шлюпка, пережившая крушение корабля, вернулось обратно на сцену. Вашас был мертв… В этом не оставалось никаких сомнений. Занудин зашатался и побелел. Его щеки раздулись. Он обеими ладонями зажал нижнюю часть лица, но рвота все равно брызнула сквозь пальцы, потекла по локтям и груди. — Ну что ж!.. — закричал в зал конферансье, с трудом выбравшийся на сцену. — С нетерпением ждем следующего нашего гостя… Курд Комбайн!! Просим, просим. Встречайте. Просим… Занудин сломя голову бросился бежать прочь от увиденной и потрясшей его вакханалии… — 15 — Заснуть никак не удавалось. Занудин ворочался с боку на бок, закрывал лицо подушкой и, изгибая взмыленное тело, скользил ногами по стене. То, с чем столкнулся он в «конференц-зале», обернулось очередным неизгладимым потрясением — но снова ни на шаг не приблизился Занудин к ответам, которые бы хоть что-то прояснили. Вместо этого Занудину стало мерещиться, будто нескончаемая вереница призраков проплывает в темноте мимо его постели, корча рты и тряся слюнявыми языками… Измаявшись и окончательно потеряв надежду на сон, Занудин решил спуститься в холл за выпивкой. Он очень удивился, когда, выйдя в коридор, наткнулся на Музыканта. Сосед по этажу сидел на полу, прислонившись спиной к двери своего номера. Выглядел Музыкант изрядно помятым. В руку словно вросла бутылка абсента, и он даже волосы, что лезли в глаза, поправлял бутылочным горлышком. Остановившись напротив Музыканта, Занудин вдруг раскраснелся — неожиданно вспомнил, что так и бросил его в беспамятстве там, внизу… — Что, не спится? — пьяный прищур Музыканта показался Занудину непривычно омерзительным. — Еще бы, — пробурчал Занудин и, неловко потоптавшись на месте, присел рядом. — На, выпей, — рука Музыканта медленно протянула бутылку. — Благодарю, — Занудин издал шумный глоток и зажмурился. Абсент был необычайно крепким, приторным и отдавал лакрицей. Дурманящая теплота стремительно и невесомо разлилась по всему телу. Дальше просто сидели — молча и без движения. Музыкант, показалось Занудину, искоса за ним наблюдал. — Рассказал бы хоть о себе, — первым прервал тишину Музыкант. Голос его прозвучал сухо и равнодушно, точно принявшая форму речи зевота. — Что рассказать? — Про детство, например. Помнишь свое детство-то? — Детство — горькая иллюзия, больше ничего. — Про авиакатастрофу расскажи. — Какую авиа… — не понял Занудин, но когда сообразил, пришлось что-то невнятно промычать и, повесив на физиономию скорбную гримасу, отчаянно отмахнуться. — Несладкие воспоминания, да? — забирая из руки Занудина бутылку, посочувствовал Музыкант. — Угу, — буркнул Занудин. — Перепугался, небось, не на шутку — представляю себе. А что?.. — Музыкант громко икнул. — Нет, выходит, у тебя никого? Семьи, друзей… Так ведь? — Что правда, то правда. Нет семьи. И друзей нет. В друзей я, скорее всего, попросту не верю. Да и вообще — не люблю я людей! Отчего я только здесь вдруг понял?.. Я просто не люблю людей… — Занудин уставился в разверзнувшуюся перед собой, вселяющую в душу страх, пустоту. — Бывает. — А у тебя, Музыкант, семья есть? — Не помню! — подавился ядовитым смехом Музыкант и, перестав хохотать, затянул фальшиво и заунывно: — Что-то с памятью мое-ей ста-ало-о-о… — У меня спрашиваешь, а сам вон скрытный какой, — обиделся Занудин. — С тобой мне все ясно, — пропустив мимо ушей реплику Занудина, заговорил Музыкант с неожиданным напором, — только такого, как ты, сюда и могло занести. Здесь все ― без прошлого и без будущего. И все ужасно от всего устали. Елозят, вынюхивают, чего-то пытаются сотворить. А для кого? Для людей?! Да плевать на людей!.. Занудин окинул Музыканта изучающим взглядом — тот напивался на глазах. — А что, Сад Вашас-то с концами, а им все как с гуся вода? — попытался сменить тему разговора Занудин. Кроме того, что случилось этой ужасной ночью, в голову, хоть убей, ничего не лезло. Музыкант нехотя вскинул пренебрежительно-ехидный взгляд на Занудина. — Наив ты, наив, Занудин. Я вот дам руку на отсечение, что этот мальчишка уже не первый раз так героически погибает. Понимаешь? — Не совсем, если честно. — Фарс дурацкий… мазохизм… рефлексия… выворачивание локтей собственной тени… То ли искупления ищут, то ли еще гаже измараться хотят. Разойдутся ― уже не остановишь. Тьфу!! Взялся же я тебе, к чертям собачьим, разжевывать эту дребедень! Неизвестно, что так рассердило Музыканта, но он напрочь отвернулся от Занудина и даже заслонил лицо бутылкой, давая тем самым понять, что «аудиенция» закончена. Занудин вздохнул и, тяжело поднявшись с пола, плетущейся походкой возвратился к себе в комнату. Алкоголя больше не хотелось. Бесцельно послонявшись из угла в угол, устроился с ногами в кресле и вперил взор в потолок. Против воли задумался о том, насколько все же труслив и беспомощен человеческий разум, а потому и сам человек — не что иное, как пучок темных, им самим не разгаданных ощущений, томительных переживаний и неадекватных эмоций, превращающих жизнь или в дешевую клоунаду, или в тупое отчаяние. Занудин перевел взгляд на часы. Скоро начнет светать… Бряц! — что-то вдруг ударилось о стекло. Занудин крадучись приблизился к окну и выглянул. С минуту он давал привыкнуть глазам к уличному мраку. Вот второй камешек ударил в стекло, и Занудин вздрогнул. Внизу, под деревом, опираясь о корявый ствол рукой, стоял Айк… Айк?! Как же Занудин мог забыть про него? Он вернулся! Занудин стряхнул с себя все скопившееся уныние. Теперь он знал, как отвлечь себя от мрачных мыслей. Он шел встречать Айка! Доброго блудного Айка… Оказавшись в коридоре, Занудин лишь на секунду задержался возле Музыканта. Тот спал беспробудным сном, а опорожненная бутылка лениво перекатывалась между его ворочавшихся ног. Занудина распирало нетерпение. Преодолев коридор и слетев по лестнице, он чуть не вприпрыжку пронесся по холлу и распахнул входную дверь. На пороге уже стоял Айк. И Занудин, завидя его, невольно отпрянул… Айк походил на привидение. Из окна это в глаза не бросилось, но теперь… Он был бледен — сказать точно — до прозрачности!! Будто сок самой жизни каплей за каплей вытекал из его обесцвечивающегося тела. — Айк, это ты?.. — упавшим голосом почти что простонал Занудин, но тут же постарался взять себя в руки. — Ты довольно быстро вернулся, Айк. Как твой город? Все хорошо? Погостишь — и снова в путь?.. Айк скрежетал зубами и безмолвствовал. — Извини, держу тебя на пороге. Проходи! — спохватился Занудин. Они направились к лестнице, и Занудин ни на секунду не спускал с Айка своего напуганного взора. Айк еле передвигал ноги. Занудин тоже старался идти не спеша. В глубине души Занудин сильно переживал, что может ляпнуть какую-нибудь непростительную глупость. Но и держать рот на замке, ни о чем не попытаться расспросить, когда предоставляется такая возможность, было выше его сил. — Расскажи, как из леса вышел, Айк. Быстро на шоссе набрел? — Занудин мысленно погрузился в воспоминание своего недавнего сна — о поездке в город в автомобиле однорукого водителя. — Никакого шоссе не было… я не вышел из леса, — ответил Айк, испепеляя Занудина взглядом. — Из этого леса нельзя выйти. Занудин ощутил пренеприятнейший зуд под ложечкой. — То есть как это, прости, нельзя? — Так вот и нельзя. Ты, можно подумать, выходил?.. Вопрос Айка был сродни удару ниже пояса. Конечно, Занудин еще ни разу не пытался покинуть «Ковчег», но он был уверен, что наступи подобный поворотный момент — он уйдет из придорожного заведения ровно так же, как в свое время сюда и заявился. Хотя порой… его все-таки терзали некоторые трансцендентные сомнения на сей счет. И вот теперь эти слова Айка… — Выходил… во сне, — конфузясь, пролепетал Занудин. Было видно, Айка распирало желание отпустить в ответ уничтожающую колкость, но носатый добряк сдержал себя. Тяжело ступая по лестнице, он решился поведать свою историю — лаконичную, полную недомолвок, несущую холодком. — Я как проклятый блуждал по лесу, шел разными направлениями, никуда не сворачивая, и все равно возвращался к «Ковчегу»… Он не отпускает… Еще меня одолевали видения — и это оказалось самым ужасным. Все, что хорошего и плохого было в моей жизни, приобретало в ночном лесу вдруг какую-то уродливую гротескную оболочку, и образы эти оживали… Я знаю, что мне бояться глупо, но с таким страхом все равно ничего нельзя поделать… Ни-че-го… Вот он, настоящий ад! Спасибо… на меня потратили время… мне его показали… — Айк горько усмехнулся и замолчал. Они с Занудиным уже преодолели лестничный марш и оказались в коридоре гостевого этажа. Занудин не знал, что ответить Айку на услышанное и уместно ли вообще что-либо говорить. Музыкант продолжал спать на том же месте, где Занудин его оставил. В раскрытый рот забились волосы, а опорожненная бутылка, словно живая, до сих пор перекатывалась по полу. Айк посмотрел на Музыканта с нескрываемым презрением. — А вам тут по-прежнему не скучно, судя по всему… — Сада Вашаса сегодня убили, — невпопад брякнул Занудин, будто этот факт что-то объяснял. — Детский сад, ясельная группа, — вздохнул Айк. Музыкант нервозно заворочался, облизывающийся язык выпихнул изо рта волосы, но сон так и не выпустил Музыканта из своих крепких объятий. — Ты хоть отдаешь себе отчет, среди кого здесь обитаешь? — задумчиво спросил вдруг Айк, понижая голос до шепота. — ?.. — Занудин, прикусив губу, ничего не ответил. — Все эти люди, — Айк обвел взором двери комнат «ковчеговских» жильцов с висящими на них эмалированными табличками, — они, в общем-то, и не люди вовсе. Они — черви… Они все перевернули с ног на голову, вторглись в табуированную среду, копошатся, возомнив себя хозяевами найденного трупа. Особенно если запудрить себе мозги крайней значимостью своего дела, овеять флером мистицизма и привкусом ожидаемого чуда вселенского масштаба… — Айк резко замолчал. Занудин видел, что Айку стало тяжело говорить. Он задыхался. В полумраке коридора он походил теперь на неяркую голограмму, изображение которой гасло на глазах. — С тобой все в порядке, Айк? — Со мной, представь, уже давно все в самом что ни на есть полном порядке, — ответил Айк и неоднозначно улыбнулся. — А знаешь… может, и мне до червя недолго осталось… — внезапно обронил Занудин, и смысл сказанного ужаснул его самого. Но Айк сделал вид, что не расслышал. В его взгляде томилась какая-то недосказанность, в любой момент готовая смениться выражением вынужденной строгости и даже угрозы. — Забыл поблагодарить, что не отказал в моей глупой прихоти. Стало быть, благодарю теперь, — произнес Айк, с трудом подбирая слова. — Хотя… лучше бы ты мне попросту не встретился. Словно обухом оглушенный стоял Занудин перед Айком. На душе заскребли кошки. — Давай прощаться. Иди. Дальше тебе вмешиваться уж точно ни к чему, — Айк отвернулся. — Прощай, — повесив голову, прошептал Занудин и, уверившись что Айк в его обществе больше не нуждается, не оглядываясь поплелся к себе. В комнате он курил, прислонив голову к стене. Из коридора долго доносились истеричные вопли разбуженного Музыканта. А затем хлопнула дверь, и все стихло. В то время, когда «ковчеговские» обитатели, в большинстве своем превосходно выспавшиеся, спускались к завтраку, Занудин, теребя ладонью распухшие от усталости глаза, только готовился ко сну… — 14 — СОН ЗАНУДИНА о возвращении в Анфиладу Жизней — Ну что ты от меня хочешь, в конце концов?! — взмолился Занудин-маленький, с досадой всплеснув своими крохотными ручками, после чего миниатюрные конечности драматично свалились на кровать, затерявшись в складках пододеяльника. Занудин сполз с постели ангела-хранителя на пол и, приняв затравленную позу, точно не понимая, где он и какие опасности могут таиться совсем близко, блуждал взглядом по сторонам. — Я хочу чувствовать твою настоящую поддержку, Мини-я. Я хочу, чтобы все было как раньше. Я хочу верить и тебе и себе, как единому целому. Я хочу… Я много чего хочу! — Довольно уже инфантильной чуши! Возьми себя в руки! — Мини-я, ты все время явно или подспудно подталкиваешь меня к мысли, что здесь опасно, что мне следует уйти из «Ковчега». Я и сам так думаю, когда мой рассудок здрав и не хитрит со мной… — М-м… и что же? — Так не может быть. — Как не может?.. Чего не может быть?.. За короткое время ты научился изъясняться таким расчудесным образом, что даже я перестал тебя понимать! — Не может быть такого, что я случайно забрел сюда и просто так, ни в чем не разобравшись, отсюда сбегу. Это глупость какая-то! Неправда! Мне стало казаться: во всем, в каждой мизерной мелочи есть свой смысл и своя цель, от нас никак не зависящие. И они, эти мелочи, эти зачастую пошлые и унизительные случайности, управляют нами, нашими поступками. Они! Не наоборот! — Я умываю руки. Я не могу так с тобой разговаривать, — губы Занудина-маленького вытянулись в озабоченную трубочку. — Мини-я… — Что? — Я просто хочу разобраться. По-моему, я на пороге какого-то грандиозного личного открытия! — Вот как! — оживился Занудин-маленький, и глаза его заблестели саркастическими огоньками. — Что ж… это даже интересно! Ты сам теперь во всем хочешь разбираться, перерос мои советы, ученый муж, «шнобелевский» лауреат, ла-адно! Попробую быть инструментом твоего занимательного расследования! Что требуется от моей скромной персоны, сэнсэй? — Ты насмехаешься надо мной… — Без смеха. Выкладывай. С чего ты взял, что я не жду твоего взросления? Занудин поднялся на ноги и, расправив затекшие плечи, с сомнением взглянул на Занудина-маленького. Теперь у ангела-хранителя было серьезное и даже суровое выражение лица. Э-ге-ге. Все показывало на то, что шутки совершенно неожиданно закончились и отступать некуда — напросился сам. Занудин рассеянно прошелся по палате. — Мой сон… — произнес Занудин и тут же, стушевавшись, запнулся. Эх! Любые слова, что он сейчас скажет, будут настолько неуклюжими и далекими от действительного смысла, что все, да-да, все окажется впустую… И тем не менее Занудин собрался с духом и продолжал: — Тот мой сон, о котором я рассказывал тебе в прошлый раз… Это был не обычный сон, так ведь? Не игра моего дремлющего сознания, а нечто большее? Какой-то дар, которым я не сумел правильно распорядиться — вот что мне кажется и что не дает покоя, а значит, держит в «Ковчеге», пока не пойму… Помнишь, я путешествовал в сновидении по таким временам и местам, пребывал в таких ипостасях, о которых просто не мог, не должен был иметь представления. Когда-то я прочитал много книг, это верно. Но образы, что явились в том сне, не были прочитанными, они были… прожитыми! Мини-я, про-жи-ты-ми! Вот оно, мое открытие! Только подлинность его настолько немыслима и хрупка, что без твоей помощи я не способен продвинуться дальше, я взаперти, моих ощущений не достаточно. В тот раз ты упомянул об Анфиладе Жизней и обещал объяснить, что это значит… Мини-я!! Занудин-маленький как ошпаренный подскочил на месте. — Что ты орешь?! Совсем рехнулся? Я расскажу тебе! Но того ли ты ожидаешь, не знаю… — Я готов. — Тогда слушай. Не маячь. Сядь на пол и превратись во внимание. Стул оставь в покое. На пол! Закрой глаза. Тебе придется работать воображением, представлять. Именно воображением — не путай с фантазией, которая хаотична и бессмысленна. Воображение, напротив — послушная сила души, сокровенная память, завуалированная истина — вот что это такое на самом деле. Итак, ближе к сути. Вообще, эта тема тех же недосягаемых высот, как к примеру: верить ли в Бога или нет. Только вот Бога не видел никто… вернее, гм… корректнее выразиться… божественного проявления той степени, когда стало бы бесспорно ясно: Бог есть, и все во Вселенной подчинено единственно Его Воле. А Анфилада Жизней открылась не тебе первому. Но и по Анфиладе Жизней до конца не проходил никто. И есть ли он, этот конец? Так что замкнутый круг получается, как видишь. Извечная дымка тайны. Ну а теперь иди… — Что?.. Куда идти?.. Я не понял… — Иди по анфиладе. — Жизней?.. — Пока просто по анфиладе, бестолковое создание! Представь, что идешь по анфиладе. Чего неясного? Включайся, раз сам того хотел. — Один момент. С-сейчас… Занудин, глаза которого зажмурились с таким истым усердием, что в лицо ударила краска, неловко растекся по полу и раскинул руки по сторонам — так, он это знал, у него лучше получится представлять… В палате воцарилась тишина. — Да, я иду, — спустя время зачарованно произнес Занудин голосом мистической тональности. — Я иду-у. Занудина-маленького разбирало на этакий безобидный, но сочный хохоток. Однако мобилизуя всю сознательность своей удивительной натуры, он не желал смешивать вступивший в действие оккультный сеанс с развлечением. — Молодец, — поощрил Занудина ангел-хранитель. — Рассказывай, как ты это делаешь. Что себе рисуешь. — Это дворец, — медленно выговорил Занудин, и на лице его затрепетала экстатическая улыбка. — Нескончаемый сквозной ряд комнат, которые я прохожу одну за другой, не чувствуя ни усталости, ни смятения — хотя иду, наверное, уже долго. Я смотрю вокруг. Меня переполняют восторженные чувства. Удивительно… Покрытые гобеленами стены. Пробуждающие воображение арабески на сводах. Мраморные полы. Бархатные гардины на окнах. Мебель, инкрустированная слоновой костью и драгоценными камнями. Бронзовые канделябры. Золотые рамы зеркал. Декоративные фонтаны в барельефах, повествующих о былых доблестных событиях. Чудесное, овеянное великолепием зрелище… — И ни одной живой души? — поинтересовался ангел-хранитель. — Ну как же! — истошно выпустил воздух из груди Занудин. — У фонтанов под балдахинами я вижу женщин. Они плещут ногами по воде и смеются. Звонко смеются. Они похожи на прекрасных нимф. Обнажены. Их кожа так бела, а волосы так огненно-рыжи, что слепит глаза. Я подхожу к одной из них, беру ее за руку… — Только не докатывайся до порнографии, остынь, — поспешно вмешался Занудин-маленький. — Воображение твое работает, это замечательно. Но мы уклонились от цели. Подползи ко мне ближе. Глаз не открывай. Занудин, уязвленно поджав губы, поднялся на четвереньки и исполнил приказание. — Ой! — вскрикнул Занудин, схлопотав хлесткий удар миниатюрного кулачка по физиономии. — Это не я тебя стукнул, — строго объяснил Занудин-маленький, — это Абрикос. Он был твоим проводником — он и продолжит начатое. Занудин снова неуклюже повалился на пол и принялся представлять… — Да, я вижу его! Он вернулся! — Конечно, я вернулся. Ты же желал встречи со мной, — заговорил Абрикос голосом Занудина-маленького. Занудин замолчал и пребывал в ожидании. Облизываясь языками пламени, Абрикос кружил над головой Занудина точно большой подожженный шмель. — Ну что же, — хмыкнув, произнес Абрикос, — попробуем все сначала? «Попробуем», — мысленно согласился Занудин. — Убирай нимф. — Они мешают? — Скажем так, им сейчас здесь не место, — вкрадчиво объяснил Абрикос. — Убрал, — отрапортовал Занудин. — Убирай все эти ковры, фонтаны, прочую богатую мишуру. Убирай последовательно, без суеты, двигаясь по анфиладе из комнаты в комнату, не останавливаясь. — Я делаю это. — Комнаты, по которым ты движешься, стали просты в убранстве. Видишь? Так надо. Ты очищаешь их с той целью, чтобы поселить здесь иные образы. Почувствуй себя создателем и в то же время оставайся собой. — Как это сложно, — выдохнул Занудин, и горячая испарина выступила на его лице. — Ничего, — все тем же размеренным голосом ответил Абрикос. — Продолжай. Занудин делал все, как ему говорили. Он сосредоточился. За сосредоточением пришло холодное спокойствие и отрешенность. Но с отрешенностью странным образом сочеталось напряжение всех нервных связей его внутренней организации. Занудина манило к свершению неописуемого умственного подвига. Влекло в те неисследованные ниши и закоулки сознания, где грани между сном и явью, вымыслом и реальностью — поистине иллюзорны. Это был транс! Занудин продолжал идти по анфиладе. Комнаты стали пусты и мрачны. В них пахло вселенским одиночеством. Страхом небытия… Занудину отчего-то подумалось о тех людях, что выбрали смерть взамен жизни, в которой что-то не сложилось… Может, они считали себя в какой-то мере… хитрыми?! Пошлая, изуверская мысль. Ну а все-таки? Странная хитрость, скрытая под личиной боли, страха, упадка. Человек хочет обмануть свое земное одиночество. Показать ему кукиш. Стряхнуть с языка плевок этакого никем не понятого победителя. А если там, куда он попадет — одиночество тотально как океан без берегов?.. Где дальше искать ответа?.. Получается, что обхитрили они не кого-нибудь, а самих себя?.. Обхитрили и наказали!! Отчего человеку изначально не дано знать смысла рождения на Земле?! Занудин шел и не слышал эха своей поступи, но собственные мысли воздействовали на него оглушительно. Мрак сгущался. Не сбивая шага он попытался обернуться назад и посмотреть, сколько комнат осталось позади. «Глупая затея!» — в сердцах отметил он. Их ряд был поистине неисчислим — как и ряд тех, что пройти еще предстояло. В следующий момент Занудин встал точно вкопанный посреди очередной комнаты. Сомнений в душе Занудина скопилось слишком много для того, чтобы продолжать эту бесконечную прогулку по анфиладе, не попытавшись поторопить разгадку. — Абрикос! — громко позвал Занудин, и Абрикос тут же явился. — Ты что-то хочешь мне сказать? Я тебя слушаю. — Почему ты не заставил меня считать звезды на небе? Это было бы одинаково остроумно! Зачем я мучаю свои ноги, если комнатам этим несть числа? Абрикос нахмурился. — Знаешь что… я подумал, ты действительно что-то понял… Не тревожь меня больше по пустякам! Огонь искрящейся лентой пронесся перед лицом Занудина — Абрикос снова исчез. Занудин, сбитый с толку, стоял на том же месте. Что же не так? — Не стой! Иди! — эхом разнеслось под сводом анфилады. Абрикос, стало ясно, по-прежнему наблюдал за ним. Занудину не оставалось ничего другого, как продолжить путь. «Что же, что же, что же не так?!» — сжимал кулаками свою голову Занудин, точно пытаясь таким макаром выдавить из нее ответ. «По комнатам анфилады, действительно, можно двигаться нескончаемо, будто цель вымерена шагами — какая ерунда! — но и встав на месте, не увидишь того что должен, — осенило вдруг Занудина. — Идти — только не ради пройденного расстояния, а ради смысла, заложенного в самом движении: из комнаты в комнату, из комнаты в комнату… Смысл в том, что я могу это делать!» «А зачем я очищал эти комнаты?» — задался очередным вопросом Занудин. «Ну же!» «Населить их другими образами!» Но какими?.. «Как какими!! — мысленно завопил Занудин, доходя до предела чувственного возбуждения. — Да теми же, теми! Образами того сна!» И сию секунду, словно отклик на посетившую Занудина догадку, дверные проемы по всей анфиладе стали закрываться. Занудин страшно перепугался. Их закрывали не двери, а жуткие завесы, сотканные из мрака. Ни в ту, ни в другую сторону анфилада больше не просматривалась — он оказался попросту заперт в одной из этих бесчисленных комнат. И как тьма пропитывала теперь все вокруг, подобно ей и отчаяние проникало в душу Занудина. Занудин в бессилии повалился на спину и пронзительно закричал. Но крик его… превратился в вопль младенца!! …Голый, крохотный и беззащитный, Занудин спешил уползти прочь от неведомой опасности. Длинная пуповина путалась в ногах, а слезы градом сыпались из глаз. Где-то рядом — он чувствовал, и это разрывало его сердце на части — в страшных муках умирала роженица… А потом сознание его окутало марево. Он увидел, как вырастет. И станет сильным. И станет охотником. И будет знать об охоте очень много. Хороший охотник. И женщины будут любить его за то, что он хороший охотник. И у него будут дети. Но он будет плохим отцом и плохим мужем, но он никогда не перестанет быть хорошим охотником. И он доживет до белой бороды. И начнет тяготиться жизнью, потому что тело станет слабым, а глаз потеряет зоркость. И хотя по-прежнему никто не подумает усомниться в том, что он хороший охотник — он поймет: время его позади. И он умрет зимой, потому что таких холодных зим на его памяти еще не было… На подкашивающихся ногах добрел Занудин до завесы. При близком рассмотрении она походила то на клубящийся черный дым, то на отвратительных копошащихся червей. Неистовство шевельнулось в душе Занудина, и он бросился на завесу, точно на живого врага. Не встретив препятствия, Занудин провалился в следующую комнату анфилады… …Ему определенно повезло с местом рождения, он это знал. Двуногие, наверное, считали его священным. Они даже преподносили ему дары. Жертвовали себе подобных. Оставляли привязанными в джунглях и уходили. Конечно, охотиться интереснее — но когда не хватало пищи, он не брезговал. Он опасался одного. Что когда-нибудь объявится молодой и сильный. Сильнее, чем он сам. И выгонит его из родных щедрых лесов или убьет. Но никому это не удавалось. А однажды он увидел странного двуногого. Тот был белым. Те, каких он видел раньше, были черными. А этот — белый. Он подумал, что двуногий болен и его легко будет убить. Но у двуногого была палка, которая стала громыхать, как громыхает с неба, когда на землю льется вода. Очень больно… И пелена перед глазами… Он понял, что жизнь уходит из него… И Занудин перед новой завесой. Он хотел бы прекратить это, но не мог… …Она росла в бедной рыбацкой деревушке и не помнила своих родителей. Все детство и юность она провела за мытьем посуды и разделкой рыбы, но не роптала на судьбу. Она любила смотреть на море в редкие часы отдыха, когда работы не было. В сердце ее родилось счастливое чувство, когда заехавший в деревню немолодой практикующий врач обратил на нее внимание. Она была молода, хотела видеть мир и не упустила своего шанса. Они поженились и уплыли на корабле в другую страну. Но в той стране, куда они прибыли, все было так же, только не было моря. И когда она не работала, ей становилось одиноко. А потом началась эпидемия оспы. И она заболела. Ее немолодой муж плакал как ребенок, но даже будучи врачом ничего не мог сделать… А она жалела лишь об одном. Что никогда больше не увидит моря. И она умерла. Думая о море… «Хватит… хватит…» — бормотал Занудин, лицо его тряслось и с носа капал пот. «НЕТ, НЕ ХВАТИТ, — отвечал Голос, — НЕТ, НЕ ХВАТИТ…» …Не проста, но богоугодна жизнь отшельника в горах Непала. Робкие крестьяне захаживали в его пещеру раз в смену луны, чтобы предложить свежего песка, валежника и лепешек в благодарность за чуткое слово и просветление. Его ни разу не обидели дикие звери, и даже ядовитые гады позволяли гладить свое истосковавшееся по ласке шершавое тело. Но однажды к нему пришел человек с очень нечистой аурой. Человек стал издеваться над ним, а он молчал и не позволял себе отвечать злобой на злобу. И тогда «нечистый» дошел до исступления. Он выколол ему глаза и, потащив за ноги, скинул со скалы… …Он был царем в городе Куско задолго до эпохи конкистадоров… …Юной цыганкой, повешенной по ложному обвинению на площади позора… …Участником крестового похода, зарубленным своими же товарищами в песках знойной Палестины… …И даже найденышем-гермафродитом, воспитанным труппой бродячих комедиантов… Редкой была та комната, где Занудину хотелось задержаться, вспомнить и расцвести душой, где грусть сладка, а счастье казалось таким простым и удивительно ясным. Но чаще Занудин сталкивался с картинами ужасающими: войны, болезни, лишения, кровь и слезы… Моря показались Занудину жалкими лужами — сколько он видел крови и слез… Стон великого отчаяния рвался из его груди. Он молил о том, чтобы все кончилось. И вот его последнее видение, маленький фрагмент… Оно (видение) могло показаться самым заурядным. Оно, к тому же, повторяло сон, явившийся всему виной. Но нет. Тут что-то крылось. Быть может, то, ради чего он и предался невыносимой душевной экзекуции, в таких красках до сей поры никому неведомой… …Он по-прежнему в своем кабинете. Неуходящее ощущение, что Все Произойдет Здесь… Книги, кое-какая мебель, коллекция курительных трубок и просыпанный повсюду пепел, австралийский бумеранг, скрипка, полотна Шарэля на стенах, портреты Ньюдана, Фаратея, Мексвилла. Ничего необычного. Он поднялся из кресла, чтобы пройти к окну, взглянуть на улицу и на кроны платанов. Под ногами шелестят разбросанные листы. Он в домашних туфлях и халате. В зубах неизменная трубка. Он не очень хорошо себя чувствует. Недавно отказался от операции… Формулы, формулы… Снова перед глазами одни только формулы. В них таится что-то живое — он это чувствует, — трепещущее, изнемогающее от мук заточения, рвущееся на свободу… Они, эти формулы — какое жуткое, но яркое ощущение — любят, страдают и… ненавидят. …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… …Занудин очнулся в полубеспамятстве. Все тело пронизывала ужасная боль и ломота, а содержимое черепной коробки готово было закипеть или взорваться. Он так и не смог подняться на ноги, но, разминая затекшее тело, видел, что анфилада вновь приняла прежний облик. Никаких завес мрака. Она убегала вперед и назад в бесчисленный ряд сквозных комнат, похожих одна на другую точь-в-точь. — Доволен собой? — раздался голос Абрикоса так неожиданно, что Занудин крупно вздрогнул, и боль новой волной прокатилась по всему телу. Абрикос кружил прямо над головой бедного Занудина, и пламя, в которое он был облачен, потрескивало словно костер, разведенный на сырых еловых ветках. — Я почти ничего не запомнил, — печально пробормотал Занудин, — так… какие-то обрывки… — Это уже не мое дело, — ответил Абрикос. — Скажу только вот что, и выслушай меня внимательно, а потом мы расстанемся. В этом мире всегда находится место исключительному. Природа, Сила, Бог, Высшее Самосознание, Жизненный Принцип Вселенной, Бытие — словесная оболочка не меняет сути — порой может стать доступным для кого-то. И сознание узнает все, что когда-либо происходило. Ибо ничто не случайно и ничто не исчезает навсегда. Один ответ на все вопросы — переход. Тебе открылась Анфилада Жизней. Она и есть Переход. Меняются формы и образы, и каждая форма/образ отделена от другой формы/образа завесой тьмы. Завеса тьмы призвана обновлять сознание и возвращать ему девственность механизма познания. И лишь в исключительном случае — особо исключительном! — завесы поднимаются разом и сознанию открывается дар увидеть всю пройденную им Анфиладу, от самого начала до самого конца… Хотя что есть Начало?.. И что есть Конец?.. А теперь прощай. Удивительная сила с неописуемой скоростью закружила Занудина, превращая в белесый вихрь все вокруг, и как ваньку-встаньку внезапно подкинула на ноги. Первое ощущение — боль ушла. Занудин зашатался, но устоял. Оглядевшись, он понял, что снова находится в светлой палате, у постели Занудина-маленького. Над головой мигала люминесцентная лампа дневного света. Ангел-хранитель — если только не притворялся — спал безмятежным сном. У-уф! — выдохнул проникнутый чувством грандиозного ошеломления Занудин и, ступая на цыпочках, направился к выходу. Контактеры, Компоновщики И Раздолбаи — 13 — «Наверное, то же чувствует мотылек, — предавался подспудно пугающим, но вместе с тем необъяснимо сладосмысленным раздумьям Занудин. — Да, тот самый мотылек, что летит на огонь, и обратного пути для которого нет… Впрочем, что он может чувствовать?.. Смешно представить! Никчемная крылатая букашка…» Занудин был сам не свой. Теперь-то понятно — не стоило засиживаться допоздна с дядюшкой Ноем у камина!.. Он уже и в общих чертах не помнил, о чем, — но слово за слово завязался неторопливый и как будто бы доверительный разговор. Старик, лукаво щурясь, потягивал свой вечерний косячок. Занудин сдуру тоже угостился парой-тройкой ядреных затяжек. С тех пор голова и пошла кругом! К себе Занудин возвращался с желанием уснуть. Зайдя в номер и опустившись на кровать, он сразу словно куда-то провалился — в этакую безконтурную полуреальность и уютное полубезвременье, — но острота восприятия при этом совершенно не притуплялась. Спать снова не хотелось, и что только за мысли не роились в голове — как много их было! Каждая, самая мизерная, не терпела к себе невнимания. Занудин систематизировал их, делил по категориям, представлял в форме кирпичиков в нескончаемой стене и в виде корабликов в безбрежном океане, играл с ними словно с детьми… Если бы не стариковская «дурман-трава», Занудин и в жизнь не представил бы, что способен на столь прилежное обмозговывание подобной навороченной чуши!.. «Никчемная крылатая букашка…» «А ведь некоторые выдумщики от науки склоняются к мнению, что мотыльки не видят огня. Да-да, отлично различают все остальное в самую темную-претемную ночь — а огня не видят. Поэтому их и притягивает это загадочное НИЧТО! Вроде того, как звезды и целые галактики засасывает черная дыра, или как человека, стоящего на краю пропасти, мучительно подмывает сделать один-единственный шаг в непроглядную неизвестность…» Занудин встрепенулся. Сузил глаза, нацеливая взгляд. По оконному стеклу, задиристо чокаясь брюшком с собственным отражением, как неприкаянный метался мотылек. То высоко подлетая, то как альпинист срываясь на невидимой страховке до самого подоконника. Вот он, маленький виновник, запустивший случайную проекцию на его размышления… Поднявшись с кровати, Занудин прошел через комнату, разместился на подоконнике, подобрал ноги. Тыча пальцем, стал чинить мотыльку препятствия. Бедному насекомому это явно не нравилось, и мотылек еще сильнее заколотил крылышками. За окном чернела бездыханная ночь. Растревоженные мысли казались теперь не такими мелкими и разрозненными. Они будто удобрились, потучнели, набрались коварства. В душу закрадывались дурные предчувствия. Стоило Занудину отвлечься всего на миг — и мотылек пропал. Без него — вот глупость! — сделалось одиноко. В уголке Занудинского рта подрагивала дымящаяся сигарета. Конечно же, Занудин и не заметил, как глупый мотылек, полный самозабвенного любопытства, подлетел к раздувающемуся под коркой табачного тлена огоньку и, опалив крылья, шипя спланировал вниз. Там, на полу, неуверенно ползал он теперь, как две капли воды похожий на отравленного, при последнем издыхании, таракана… Ноги затекли. Затушив сигарету, Занудин слез с подоконника и принялся бесцельно слоняться по комнате. Вдруг резко остановился… вскинул брови… подергал кончиком носа, точно к чему-то принюхивался. И если у вдохновения есть свой особый отличительный запах — то это был именно он, запах вдохновения… Занудин стремительно приблизился к столу, достал из ящика бумагу и карандаш, после чего буквально обрушился на стул и, не теряя ни одной драгоценной секунды, принялся испещрять лист каракулями, с трудом поспевая за овладевшими сознанием мыслями. — Хм… вот ведь… — отстранившись от написанного и отложив карандаш в сторону, поразился Занудин. Погрустневший взгляд, не найдя лучшего прибежища, уперся в неживую заоконную панораму. Занудин впал в такую рассеянность, что даже стук в дверь не вывел его из прострации. Только когда ладонь вошедшего с тактичной осторожностью похлопала сзади по плечу, Занудин крупно вздрогнул, откашлялся и машинально поправил воротник рубашки вокруг шеи. — Ах, это вы, Поэт… — вздохнул Занудин, полуобернувшись. Во вздохе его послышалась противоречивость досады и облегчения. — Я вас напугал? Вы заснули сидя? — Нет. Просто задумался. — Понимаю, понимаю. Просто задумались, — Поэт вычурно улыбнулся. — За ужином вы тоже показались мне каким-то странным… э-э, задумчивым. Вот и зашел поинтересоваться, все ли в порядке. — Разумеется, все в порядке. — Рад за вас. — Вы что-то хотели? Время позднее… — Абсолютно ничего, — запустив руки в карманы брюк, Поэт небрежно переминался с носков на пятки. — А что это, позвольте, такое?.. Ваш почерк, не ошибаюсь? Аляповатый, шибко нервозный. Но это, знаете, говорит о творческом начале, заложенном в вас. Да, да, да. Постойте. Уж не стихи ли это? — Стихи, должно быть… — буркнул Занудин. — Сам не знаю, что на меня нашло. — Прочтите же! — взвизгнул Поэт, взмахнув руками так широко и энергично, словно собирался не меньше чем оторваться от пола и взлететь. В следующую секунду он уже с комфортом устроился в кресле. — Читайте же, читайте, дружище! Читайте! Занудин нерешительно взял листок в руки и без выражения прочел: И тайны мертвая петля Еще не завилась кругами. Еще горящая земля Не провалилась под ногами. Еще не время объяснить Особый смысл земных желаний. И ускользает еще нить Забытых предсуществований… Ключи не к тем еще дверям Обманутый находит разум, Потусторонним голосам Не доверявшийся ни разу. Еще терпим текущий миг. Слабы душевные волненья. Еще в утробе дремлет крик Грядущих перевоплощений… Занудин выдвинул ящик стола, убрал листок со стихотворением. Туда же ребром ладони смахнул карандаш. — Я стихов никогда не писал. Даже в юности — в пору, когда, считается, пишут все, — пожал плечами Занудин. Поэт наигранно расхохотался, после чего закурил и довольно долго пребывал в гнетущем молчании. — Нет, в общем-то неплохо! — выпалил он наконец. — Весьма неплохо! Но тут дело в следующем: два поэта для «Ковчега» — это уже перебор… Вам так разве не кажется? Или-и… — Поэт вздрогнул всем телом и пытливо прищурился, — вы все это исподтишка затеяли?! Занудин поперхнулся. — Ай-яй-яй, Занудин, — Поэт драматично покачал головой, лицо его покрылось лиловыми пятнами, — не ожидал, не ожидал. Ну и Ф-Ф-Фарисей же вы… да-а, неподражаемо… А ведь я тот самый, напомню, первый, а может, и единственный, встретивший вас здесь с открытым сердцем! Здравствуйте, дружище, сказал я вам… Скромный поэт, говорил я, к вашим услугам… А вы-ы… Выходит, нож в спину всадите — глазом не моргнете. — Какой нож?.. В какую спину?.. — В мою! В мою! — сорвался на отчаянный вопль Поэт, театрально закрывая лицо рукою. — В мою… — Вы сами просили меня прочесть. Я ни на что не претендую. Не знаю даже, как у меня написались эти стихи! В чем вы меня обвиняете? Если на то пошло — это же для себя, для души… Хотите — я не стану их никому показывать. Впрочем, я и до этого не собирался… Поэт быстро отнял руку от лица и надменно поглядел поверх головы Занудина — умышленно не желая пересекаться с ним взглядом. — Ладно, черт с вами. Порвите сейчас же эту галиматью, раз вы сами все поняли, и забудем сей инцидент. — Галиматью? — слегка опешил Занудин. — Вы же сами ровно минуту назад говорили, что стихи неплохие… — Рвите же, рвите! — в раздражительном нетерпении замахал руками Поэт. Занудин снова достал из ящика злополучный листок. С недоумением и досадной покорностью разорвал его на кусочки. — Вот и превосходно. Будем считать, что никакой подлости с вашей стороны вовсе и не было… — А никакой подлости и не б… — Вы мне рта открыть не даете, что же это такое! — возмутился Поэт. — Послушайте лучше меня, любезный. Все сложилось как нельзя лучше. Вы благодарны должны быть за то, что я посетил вас в эту по часам позднюю, но коварную минуту. Счастливые стихов не пишут! Разве вы этого не знали? Занудин, поджав губы, помотал головой. — Странная вещь, что именно в «Ковчеге», как вы сами утверждаете, на вас впервые в жизни нашло поэтическое озарение. Дурной знак, конечно… но не смертельный, я полагаю. И все-таки поразмышляйте над моими словами на досуге. В вашей душе кроется интереснейший конфликт, достойный разбирательства. — Но вы же пишите стихи, — без обиняков заметил Занудин. — Определенно. Пишу. — Вы, выходит, несчастный человек? Поэт немигающим взглядом уставился на Занудина и вдруг, повалившись на колени, заключил его ноги в свои судорожные объятия. Дальше — хуже. Ударяясь головой об пол, Поэт горько разрыдался. — О, если б вы знали, Занудин, как я несчастен! Как я беспредельно, всеобъемлюще, тотально несча-а-а-астен!.. О боже, едрить-переедрить — я нес-час-тен… Ы-ы-ы-ы! И вы… вы увидели это во мне… распознали… — Встаньте, встаньте, будет вам, — ухватив сверху за шею, попытался оторвать Поэта от своих ног Занудин. — Пусти-ите, говорю! Только навалившись коленом на хилое Поэтовское плечо и придавив сумасброда к полу, Занудину удалось освободиться. — Вы совершенно не держите себя в руках! — Занудин нервно закурил. Поэт поднялся на ноги и сладко потянулся, словно воспрянул ото сна. Его лицо не выражало абсолютно никакой неловкости за произошедшее. — Вопрос-то, милый мой Занудин, иного порядка: зачем распыляться? — как ни в чем не бывало продолжил разглагольствовать Поэт. — Сделайте уж милость, предоставьте стихи писать мне. Музыкант, вон, пускай хоть обпоется и обпляшется, Женщина хвостом вертит, Виртуал по клавишам стучит — и так далее. А вы подыщите себе дело нетронутое. Занудин мелкими нервозными тычками затушил сигарету в пепельнице. — Ах вот, к чему вы… Смешно! Но не переживайте. И разговор, который состоялся у меня с Виртуалом, возобновлять смысла не вижу. — Я не понимаю, о чем вы. — Не вы первый упрекаете меня в лености, в бездействии. Вот о чем. — О, я вас ни в чем не упрекаю, друг мой. Занудин вымученно усмехнулся. — А что же тогда? Вы испугались, что я, вооружившись своим стихом-недоразумением, стану открытием литературных вечеров в «Ковчеге»? — Просто это не ваше, — смутившись, со всей серьезностью ответил Поэт. Занудин снова чему-то усмехнулся. Взгляд сделался мягким, масленым, словно мысль ненароком набрела на недурственную идею. «Раз все равно некуда себя деть…» — подумал он и продолжил в голос: — Может, выпьем для крепкого сна? — Не посмею отказаться, — вытянув шею и потирая свои маленькие ладошки, отозвался Поэт на неожиданное предложение Занудина. * * * — Компиляторы, — изрядно захмелев, продолжал рассказывать Поэт, — все мы тут, милый мой Занудин, компиляторы… — Но… что это значит? — Занудин испытывал волнение и все-таки старался не выдать себя. Ему по-прежнему не верилось, что Поэт даже в подпоенном состоянии решится на такой прямой разговор. — Что ж, постараюсь объяснить, — Поэт прочистил горло и поправил на носу очки. — В разное время, в разных местах на Земле рождались гении. То, что они оставляли после себя, было изысканно, колоритно, мощно. Многие наталкивались на идеи, от которых лихорадило мир. Делая его, примитивно выражаясь, и лучше и хуже, и таким и сяким-разэдаким — не ради мифического благоденствия или приближения апокалипсиса, а ради личных представлений об этом мире, потребности выбора и его воплощения, утверждения непреложных общекосмических истин. Однако никому не дано успеть при жизни все, на что он способен. И все те гении, о которых мы знаем, всегда сходили с финишной прямой на пике главной недосказанности. Никому поодиночке так и не удалось придумать и сконструировать Мир Совершенный. Искания были однонаправлены, а отпущенные сроки коротки. Все знания, пришедшие с жизнью из космоса, все равно возвращаются, обогатившись, Туда. Ничего не оставляя кузнице, в которой они ковались — то есть земному миру, обители нас, людей… Мы — это союз плоти и духа. Но дух лицемерен! Пока он связан с телом, пока он и плоть есть целое, есть человек, микрокосм макрокосма — дух жаждет свершений, жаждет триумфа во имя этого союза. Но стоит духу освободиться от плоти — все обеты и стремления предаются забвению, узы в одночасье рвутся. Наступает праздность — состояние, вопреки земным представлениям, больше присущее Тому миру, нежели нашему, физическому. Увы… торжество человека, союза духа и материи, все время откладывается, откладывается, откладывается. До последних пор, по крайней мере, было так… Занудин, вы следите за стержнем моего повествования? — Разумеется! — встрепенулся Занудин. Про себя он подумал, что даже если все, о чем рассказывает Поэт, сплошная бредовая фантазия — он ничего не теряет, если послушает и смеху ради ввяжется в спор. — Налейте выпить, — подсказал Поэт, поглаживая родимую бородавку на горле. — Одну секунду. Занудин с горкой разлил коньяк по фужерам. — Ваше здоровье. — Взаимно. Поэт имел свойство пить шумно, с бульканьем. Занудин свой коньяк пил сосредоточенно, не сводя глаз с Поэта. — А может, души, попадая обратно на небо, подчиняются какому-то принципу, запрещающему вмешиваться в сложившуюся схему бытия?.. — робко предположил Занудин, возвращая опорожненный фужер на стол. — Что?! — Ну-у… может, были какие-то прецеденты? Как в мифах о… как его… греческом Прометее, например, или что-то в этом роде… — Как мы выжили на руинах Бывалых незримых войн? Сколько было Прометеев… Ну и где же их огонь?! (визгливо продекламировал Поэт и, хмыкнув, замолчал, позволяя Занудину закончить прерванную мысль). — Может, мир должен оставаться таким, какой он есть… может, в этом и вся суть, что он такой… Разве должен человек уподобляться Богу?! Нужен ли этот Совершенный Мир? Может — нет?.. — Может, может, может… Ах, Занудин, — Поэт покачал головой, осовевшие глаза его слипались от опьянения, — поймите такую вещь. Мы с вами — люди. Мы знаем себя только такими, какие мы есть. Мы не знаем, что было ДО, и не знаем, — а может, боимся узнать! — что будет ПОСЛЕ. У нас свои интересы, продиктованные самой сущностью человеческой! — Если связь материи и духа окрепнет — это ведь путь к земному бессмертию, — борясь со смущением, продолжил Занудин. — А это значит, что человек, подчинив себе земное время, станет способен на гораздо большие достижения, но и на гораздо большее зло! Раз уж вы заговорили о сущности человеческой… разве творить зло — не часть ее? — Все Великое зарождается на руинах и зиждется на противоречиях. Вы, я полагаю, из тех, кто любое изобретение, любой прогрессивный принцип первым делом примерит к рукам умалишенного и убийцы. Вы скептик и ретроград. Удивительно, как некстати обнаруживаются в вас эти качества… — маленькие глазки Поэта под стеклами очков пренебрежительно сузились. — Я просто пытаюсь рассуждать. История не знает примеров, чтобы плодами человеческих достижений распоряжались люди исключительно с чистыми помыслами. — Бросьте, Занудин. Я не верю, что вы и впрямь так инфантильны и хлипки, каким прикидываетесь. Больше дерзости! Больше жажды свершения! Занудин вздохнул. — Расскажите о компиляторах… Кажется, так вы себя называете? — Хорошо… У нас найдется еще выпить? — По-моему, мы все выпили. — Ы-ы, — скривил лицо Поэт. — Ну и что же вам рассказать? — Вы говорили о гениях, которым поодиночке не удавалось сконструировать Совершенный Мир. А еще раньше вы говорили о компиляторах. О том, что все обитающие в «Ковчеге» — компиляторы… — Компиляторы собирают результаты чужих исследований, мыслей, чужого опыта. Вот их труд. Да… компиляторы — это мы. Компиляторы делятся на контактеров и компоновщиков… — Что это значит? — Контактеры имеют дело непосредственно с источниками информации — добывают знания. Компоновщики систематизируют полученные знания, комбинируют, собирают из частей целое — грандиозное Целое! До нас было бездумное накопление, инфосвалка — понимаете? С нами явится система, которая должна работать. Цель этого титанического труда — создание Мира Совершенного!! В рамках Земного плана, разумеется… — Кто вы? — без околичностей спросил Занудин, стараясь по возможности незаметно перевести дух. — Я контактер. — А-а… Женщина? — Контактер. — Музыкант? — Контактер. — Виртуал? — Виртуал — компоновщик. — Работа компоновщика сложнее? Поэт равнодушно пожал плечами. — Не вижу существенной разницы. — А Жертва — контактер или компоновщик? — Контактер. — А Панки? — Контактеры. — Что же, компоновщик только один? Виртуал? — Дядюшка Ной тоже компоновщик. На ответственных рубежах. — Ах вот как… — Контактеры могут исполнять роль компоновщиков, кстати говоря. — Между контактерами поделены сферы их интересов? — Очень условно. — Но все же? — В общем, да. Мне, к примеру, больше интересны гуманитарии. Точнее сказать — умы, чьи идеи в свое время были самодостаточно выражены на бумаге и строго не требовали иных приложений, как-то: кинопоказа, музыкального воспроизведения, в том или ином смысле физической демонстрации. В этом я и барахтаюсь. Музыкант занимается, соответственно, представителями музыкального поприща… — Как по мне: музыка — это семь нот. Не понимаю, как других людей она вдохновляет на что-то большее, чем на танцы… — перебил Поэта Занудин и только теперь мог признаться себе, что пьян, раз понес не пойми какую околесицу, да так некстати. — Глядите глубже, Занудин, — покачал головой Поэт. — При чем тут музыка? При чем тут поэзия и все остальное? Для нас это всего лишь удобные ярлыки. Творческие люди очень часто наталкивались на идеи ошеломляющие и не всегда так уж тесно связанные с предметом их профессии. Видение мира глазами этих людей нам и интересно. Понимаете? Но раз вы такой буквоед — ладно. Возьмем ту же музыку саму по себе. Разве не уйма мотивов для поиска? Почему с музыкой и на подвиг и на смерть идти легче, а любое торжество без нее также не обходится? В чем скрыта ее способность возбуждать жажду жизни, а в иных обстоятельствах — лишать рассудка, растаптывать и уничтожать? В чем подвох музыкальных корней мантр, чудодейственных заклинаний? Что есть звук? Голая физика? Волны? А может, один из шифров эфира пространства, а? Как видите — бездна материала. И все надо учесть. Постичь. Все подчинить человеку. — А Жертва? Чем он «заведует»? — Занудин сел поудобнее. — Жертва… Прежде чем разбираться, что делает человека счастливым, нужно уразуметь, от чего он страдает. Не так ли? Типы человеческого страдания и противоядия к ним. Поиск причин. Поиск научного и практического опровержения той унизительной догмы, что человек приходит на Землю для страданий, а боль — неизбежный спутник его чувственного существования. — Женщина. — Среди гениев попадались и такие, что носили юбки. Хоть сей факт и способен ввести в тоску, — Поэт осклабился. — Кроме того — любовь. Человек не может жить без любви. Кому же доверить подобную область для познания как не женщине? — Виртуал. — Он компоновщик. — Ах да… — Он может работать и в качестве контактера. Но это его не увлекает. — Ну а Панки? — Занудин скорчил полупрезрительную гримасу. — Панк-движение, родившееся в молодежных кругах давно минувших лет — тема ведь карликовая и малозанятная. В конце концов, ее мог взять на себя и Музыкант. Зато множество других важных областей, по-видимому, остались беспризорными… — Какие, например? — Поэт заморгал, и на его помятом лице отобразилось полусонное любопытство. — Войны, — выпалил Занудин. — Жертва, — отреагировал Поэт молниеносно, точно сыграл с Занудиным в «пинг-понг». — Ах вот как, — Занудин задумался. — Ну, а скажем — власть, деньги… — Я, Женщина, Жертва. — Долголетие, медицина. — Жертва, Женщина. — Религия. — Я, Жертва. — Мгм… — Все условно, повторяю вам. Не изощряйтесь. Если нужно — у нас полная взаимозаменяемость. Все мы, тык-скать, ваяем сообща. — И Панки тоже… ваяют? — не унимался Занудин. — Вот уж не дают они вам покоя. Да, панк-движение — это глупость по сравнению с прочим. Но в то же время это символ. Когда-то основоположники панка взяли и прокрутили «кино про рок-н-ролл» назад, чтобы найти тот порог, о который споткнулась музыка и, на их взгляд, пошла «не туда». Это, если разобраться, очень созвучно нашему общему делу. Сколько раз мир людей споткнулся в перспективе своего триумфа — ровно столько же подножек обязаны разобрать мы по косточкам. Дабы знать, что лечить, а что ампутировать! Но тут еще и другой момент… — Интересно, какой, — пробурчал Занудин, то ли удрученный тем фактом, что Панки, оказывается, не обыкновенные хулиганы, а компиляторы, то ли начиная попросту уставать от всей этой фантастики. — Если вам так больше понравится, компиляторов можно поделить даже не на две, а на три категории: контактеры, компоновщики и… раздолбаи. — Раздолбаи? — встрепенулся Занудин. — Ну да. Вот Панки и есть раздолбаи, — Поэт вяло захихикал. — Но только раз уж взаимозаменяемость — пускай во всем, не так ли? Раздолбаем может побыть каждый, когда это ему станет нужно. — Что вы имеете в виду? — Ну-у, никто из нас не прочь и дурака повалять, Занудин. И вот уж чего нет в «Ковчеге», так это культа самой работы. Раздолбайский образ жизни — у кого-то ярче выраженный (пример: Панки), у кого-то нет — помогает установить пусть эфемерное, и все-таки равновесие. Вероятно, персонал инженерного отдела, десять лет кряду модернизирующий привод какой-нибудь там газонокосилки, и позволяет себе быть серьезными до безобразия. Мы же — ставящие перед собою цель переделать, ни много ни мало, мироустройство! — напротив, так не можем. Нонсенс? Только подобным образом и удается завуалировать от гипотетического стороннего взгляда наши мистерии, а вместе с тем — получить разрядку и самим защититься от помешательства. — Как?! Вас тоже посещают страхи, что ваш рассудок под угрозой? — поразился Занудин. — Я и все остальные тут — такие же люди, как вы, Занудин… По крайней мере, когда я заглядываю утром в зеркало, я вижу хоть и не распрекрасное, но все же человеческое лицо. И буду чрезмерно озадачен, если вдруг откроется, что вы принимаете меня за чудовище из потустороннего мира. Занудин вымученно улыбнулся шутке пьяного Поэта. — Так вот, что касается Панков, — продолжал Поэт. — Они тоже делают часть общей работы. Да, они не «передовики», но все-таки способны приносить некоторую пользу. Во всяком случае, компонуя картину будущего Совершенного Мира, мы не вправе пренебрегать ничем, никакими доступными нам источниками. Потому что ничтожное и великое всегда идет рука об руку — запомните это! Истинным тайнам больше всего подходят одеяния абсурда. И вся эксцентричность, все раздолбайство и весь гротеск, что бросаются вам в глаза в стенах «Ковчега» — только прием, порожденный необходимостью. Уловка! — И как вы думаете, вы найдете рецепт этого… Совершенного Мира? — робко спросил Занудин. — Будьте с нами — тогда мы найдем его вместе! — выпалил Поэт, и его красное от выпитого лицо еще сильнее зарделось от напыщенности. — А кто же, после всего вами сказанного, я? — задал вопрос Занудин и замер. — Раздолбай?.. — Нет. Какой же вы раздолбай? Наверное, я не очень доходчиво объяснял, — Поэт вздохнул. — Раздолбаи — это компиляторы, которые так искусно маскируют свою работу, что зачастую переигрывают. Раздолбайство — защитное состояние, к которому можно прибегать от случая к случаю. Либо же находиться в нем практически безвылазно. Юные Панки, наиболее уязвимые из нас, так и поступают — то есть раздолбайствуют всегда, маленькие ублюдки. А что касается вас, Занудин… ваш статус в «Ковчеге» мне, право, определить пока затруднительно. Вы… И в этот момент совершенно неожиданно произошла странная штука, очень смахивающая на розыгрыш. Не закончив фразы, Поэт попросту заснул! Голова безжизненно рухнула поверх скрещенных на столе рук, плечи и бока задрожали в такт заклокотавшему храпу. — Спокойной ночи, — озадаченно промямлил Занудин. «ЗАНУДА… ЗАНУДА…» — послышался в ответ чей-то утробный голос. Занудин привстал с места и склонился над Поэтом — тот спал мертвецким сном, большей уверенности быть не могло. — Ну, конечно… он к тому же и чревовещатель… «ЗАНУДА… ЗАНУДА…» — послышалось вновь. «ЗА-НУ-ДА!» — А! — подскочил на месте Занудин и нервно облизал пересохшие за время сна губы… — Зануда, — повторил дядюшка Ной, теребя Занудина за плечо. — Что?? Убедившись, что Занудин проснулся, дядюшка Ной вернулся в свое кресло у камина. — Бока заболят. Поднимайтесь отдыхать к себе. Мы и так с вами сегодня засиделись, — старик, почмокав губами, продемонстрировал широкий и длительный зевок. — Да, пойду, пойду, — пребывая в глубоком недоумении, забормотал Занудин и тяжело поднялся на ноги. Спросонья его слегка пошатывало. — Эй, — окликнул дядюшка Ной Занудина, когда тот уже восходил по лестнице. — М-м? — оглянулся Занудин. — Последнюю затяжечку для доброго сна? — улыбнулся Ной, кивая на куцый косяк, бережно зажатый между большим и указательным пальцами старика. — Нет, спасибо, — состроив болезненную гримасу, помотал головой Занудин. — Я больше ни-ни!! — 12 — Пока Эльвира была жива, Занудин и не задумывался, какого цвета у нее глаза. Маленькой родинки на подбородке он тоже раньше не замечал. А вот ямочки на щеках — их он помнил и любил. Тем не менее, разговаривая с человеком, нельзя смотреть только на ямочки. Глаза сильнее. Они приковывают к себе. Приковывают, даже если боишься чего-то, не зная толком — чего. Трудно признаваться себе в этом, но Занудин всегда предчувствовал беду, затаившуюся в Элином взгляде, полном такой детской, но пробирающей до оторопи глубины… …Занудин отложил старенькую истрепанную фотографию сестры в сторону и, растянувшись на постели, крепко зажмурился. Глаза защипало настолько невыносимо, будто в них просыпалась соль. Занудин подумал о странном свойстве человеческих воспоминаний. Погрузившись в былое, можно познать бескрайнее счастье и безмерные муки души. Даже в то время, когда прошлое было, по сути, настоящим — никогда не успеваешь испытать истинной полноты чувств в гонке бегущих событий. Лишь спустя срок все проживается с исключительным пониманием причин и следствий тех или иных поступков, которые совершались. Считается, взгляд человека устремлен в будущее, и поэтому ради иллюзорного будущего так много делается на Земле. Однако разве секрет, что человек склонен чаще жить именно дарами прошлого — ностальгией? И в этом вся скорбь его бренного существования. Дальше припомнились годы скитаний. Этим годам, будь Занудин писателем, можно было бы посвятить не одну книгу. Описать же несколькими словами — как странно — казалось непосильной задачей. И вот ведь! Неужели он убежал от привычной жизни и превратился в пилигрима своей безбожной современности ради того, чтобы очутиться здесь, в «Ковчеге»?.. «Может быть, тебя позвали?» — всплыло в памяти странное предположение ангела-хранителя. Обманчивые, непостоянные мысли продолжали терзать разум Занудина. «Конечно, я любил Элю, мою сестру. Но был ли я когда-нибудь счастлив по-настоящему?.. Нет, не был! Вот правда, идущая от сердца! Что же тогда получается? Разве семейная трагедия могла так уж немыслимо усугубить мое и без того беспросветное несчастье?..» Занудин казался обескураженным теми ответами, которые теперь находил… «Просто мир с детских лет представлялся мне лживым и гадким. И когда меня в нем уже ничто не держало, порвалась последняя связующая ниточка — я поступил так, как уже давным-давно мне что-то подсказывало поступить. Все дело во мне самом. Будто карма, в которую никогда, откровенно говоря, не верил, все решила за меня. Так явилась потребность пути. Путь — это не покой и не суета, не порядок и не хаос. Это нечто большее, нечто глубинное. Проверка Себя! Поиск гармонии! Идея саморассечения всех гордиевых узлов, превращающих дар жизни в невыносимое бремя! Я должен был найти палача для своего больного, истерзавшегося мироощущения. Палача, который, беспристрастно выполнив грубую, но нужную работу, предстал бы еще и в облике творца, способного предложить альтернативу на месте разрушенного или, по крайней мере, дать ключ к разгадке, в чем я ошибся на этой земле…» А ведь и в самом деле! Занудин не мог не признаться себе: стоило тронуться в путь — и мир все чаще переставал казаться ему таким вычурным и отвратительным, каким представлялся раньше. Порой открывались его совершенно новые, ранее незаметные грани. Отдыхая у лесного ручья, или босиком бредя через луг в утреннем прохладном тумане, или забираясь на высокие холмы, с которых закат казался ближе и красочней, Занудин возвращал себе то, в чем раньше был обкраден. И только убогие гостиницы, в которых время от времени приходилось останавливаться, скрываясь от непогоды, напоминали о той жизни и том порядке вещей, которые хотелось стереть из разума, счистить как грязь с обшарпанных ботинок… Вновь возвращаясь к своему прошлому, Занудин в который раз горько усмехался. Теперь он размышлял вот о чем. Нигде и никогда люди не усматривали в нем личности, достойной маломальского внимания. Взгляды — о, как ясно Занудин это помнил! — строгие и веселые, но одинаково к нему равнодушные, смотрели сквозь него, словно этакого эфемерного персонажа. Все вокруг, казалось, точно знали, для чего они появились на свет, и потому торопились жить! Все вокруг с рождения были посвящены в какую-то тайну, которую силился разгадать Занудин! Он помешался на самоедстве, проштудировал гору книг — но результат не стоил выеденного яйца: он так ничего для себя и не понял, озарения не нашло… Действительность была соткана сплошь из противоречий. Люди, за целую жизнь не прочитавшие ни одной заумной строчки, так или иначе, знали поболее его. Знали чего хотят, знали к чему им стремиться, и в радости и в горе умели оставаться собой и не терять головы. Долгое время в сутолоке окружающих Занудин подозревал присутствие знания, которым был незаслуженно обделен сам, — и это страшное убеждение надолго закралось в ум и сердце Занудина, крепко придушив последние крупицы веры в себя. Пытаясь скрыться, убежать от окружающей действительности, Занудин вновь и вновь погружался в мир книг, но — какая неотступная злая ирония — он и здесь был обречен узнавать о людях, ясно понимающих свое предназначение в мире. Только и оставалось, что захлебываться белой завистью или потихоньку сходить с ума. «Что делать мне? — изнывал Занудин. — Мелкой сошке… для всех чужому… Что?! Где те идеи, к которым я мог бы примкнуть и быть полезен, а главное — через осознание собственной пользы почувствовать себя счастливым?.. Моего вмешательства сторонилось любое пустяковое дело, и так было всегда… А на кой уж черт я понадоблюсь для подвигов пророчества и великих свершений, поиска рая на Земле и спасения цивилизации!..» И вот как все теперь поворачивалось… Его ЯКОБЫ позвали. ЯКОБЫ помогать в строительстве Нового Мира. Диплом квалифицированного специалиста «по строительству миров» разве что показать не попросили… Бред бешеной кобылы, и абзац! …Занудин открыл глаза и, рывком приподнявшись на локтях, сел прямо, будто проглотил аршин. Напротив него на привычном месте висело зеркало, и он мысленно кивнул своему отражению, которое никак на жест Занудина не ответило — ни один мускул лица, и то не дрогнул. Во взгляде сквозила ледяная пустота, и эту пустоту ничем нельзя было заполнить, если и дальше вот так же продолжать прозябать в запертой комнате наедине с невеселыми думами о растранжиренном прошлом. «Все! Похандрил — и хватит!» — Занудин погрозил кулаком отражению, и на этот раз оно не осталось в долгу, тоже пригрозило костяшками. «Драться я с тобой, салабон, не собираюсь. Ниже моего достоинства как-то», — отмахнулся Занудин, отворачиваясь. Под неосторожно опущенной на покрывало рукой хрустнула фотография. Бережно разгладив и убрав снимок Эльвиры обратно в чемодан, Занудин заставил себя расшевелиться окончательно — а именно: принять контрастный душ, облачиться во все свежее и даже вылепить на лице подозрительно благодушную улыбку, способную сбить с панталыку кого угодно… Теперь он был готов покинуть номер и показаться на людях. * * * На обед Занудин опоздал. И в то время, когда все из-за стола уже расходились, Занудин только приступал к трапезе. На Панковское «приятно подавиться» даже не отреагировал, как бывало обычно, и на удивление ел с аппетитом. В холле не считая карлика задержались двое. Поэт, сидящий по другую сторону стола, небрежным тоном заказал себе алкогольный коктейль и после того, как Даун нехотя принес ему стакан, принялся заунывно посасывать напиток, не поднимая на Занудина глаз. За спиной, расположившись на диване, листала глянцевый журнал Женщина. Окончательно насытившись и отодвинув посуду в сторону, Занудин достал сигаретную пачку. — Вы позволите? — полуобернулся он к Женщине. — Ах, мне даже нравится, когда рядом курит мужчина, — промурлыкала «ковчеговская» кокетка. Рефлекс сработал моментально. Встрепенувшийся Поэт тоже потянулся за сигаретами. — Вы сегодня снова пропустили завтрак. И на обед опоздали. Поздно легли? — поинтересовался Поэт, щелкая зажигалкой. Занудин затаил дыхание. Неужели ему и впрямь приснился ночной визит Поэта и их долгая захватывающая беседа? Но даже если и так… Нельзя ли предположить, что знания, витающие в стенах «Ковчега», способны в силу своей исключительности находить каналы распространения там, где и не предполагалось? Ко всему, что здесь происходит, а потом так искусно выдается за сон и фантазию, надо относиться с особой бережностью и никогда не скидывать со счетов! — А знаете что, пойдемте прогуляемся по «Ковчегу», — внезапно предложил Поэт, поправляя на носу очки. — Не желаете? — Почему же не желаю, — отозвался Занудин. — С удовольствием. Женщина откинула надоевший журнал в сторону. — И я бы вам компанию составила, мальчики… Предложение определенно таило в себе интригу. Не знающие чем занять свою скуку, Поэт на пару с Женщиной предлагали устроить ему экскурсию по «Ковчегу» — прямо сказать, неожиданно и заманчиво! Снедаемый любопытством, Занудин не имел оснований упускать подобного случая. — Куда же мы пойдем? Признаться, кроме холла и гостевого этажа я в «Ковчеге» больше нигде не бывал. — Занудин на всякий случай умолчал о «конференц-зале». — Это поправимо, — улыбнулся в свою очередь Поэт. — Итак, вы готовы? Подошедшая Женщина взяла Занудина под руку… …«Ковчег» и впрямь оказался неподвластным пониманию пространственным феноменом — давним неясным предположениям Занудина пришло время оправдываться. Множество дверей, в которые теперь можно было беспрепятственно войти, вели в циклопические залы, сообщающиеся между собой причудливыми проходами. Залы были оплетены лентами балконов и зигзагами лестниц. Мраморные колонны, обелиски, грандиозные монолитные фигуры. Обширные библиотеки, забитые фолиантами и пергаментами. Таинственные саркофаги в полутемных подвалах и удивительные летательные аппараты, в ауре пугающе-торжественного освещения зависшие под потолком… В стены скромного «Ковчега» был втиснут целый величественный дворец, если не сказать — ГОРОД-МУЗЕЙ! Любое изощренное воображение спасовало бы перед тем, что Занудину выпало увидеть воочию. — Каким образом все это возможно?! — только и оставалось восклицать ошеломленному Занудину, когда экскурсия по «Ковчегу» подошла к концу и троица вновь вернулась в холл, откуда начала свою прогулку. Но Женщина и Поэт, точно сговорившись, хлопали ресницами и закладывали языки за щеку, будто не понимали причин подобного удивления. Глаза их в то же время лукаво блестели. Занудин чувствовал себя жертвой незлобивой, но умопомрачительной потехи. «Ковчеговские» обитатели в очередной раз подкинули ему головоломку, перед разгадкой которой рассудок бесславно капитулировал. — 11 — — Должен заметить, я удивлен и рад, что вы не позабыли о нашем разговоре и наконец-то проявили интерес к моему предложению. Поверьте, никто ни в чем тут абсолютно не теряет, а только выигрывает, — прогуливаясь с Занудиным по коридору гостевого этажа, подыскивал доводы Виртуал. — Вы ощутите себя в ином качестве. Почувствовать себя полезным — это очень важно… — Да, да, я и сам об этом задумываюсь, — кротко кивал головой Занудин. — А в будущем, — торжественно повышал голос Виртуал, — польза, производимая вашими усилиями, и вовсе перейдет в ранг неоценимой! — Ну уж… — краснел Занудин и отворачивал лицо в сторону, смущенно улыбаясь. — Так оно и есть, — настаивал Виртуал. Дойдя до конца коридора, пара разворачивалась и не спеша брела в обратном направлении. — Наш «эксперимент» — назовем это так — отложим до завтра, чтобы я успел доработать некоторые технические детали, — Виртуал мягко похлопал Занудина по плечу. — Ну а теперь, пожалуйста… вы, кажется, еще о чем-то хотели со мной поговорить? — М-да-а… — потянул Занудин, собираясь с мыслями. Признаться честно, Занудин совершенно не горел желанием принять участие в этом «эксперименте», сути которого он еще толком не знал. Его согласие (если разбираться в причинности) больше смахивало на сделку. Расположив к себе Виртуала, Занудин рассчитывал с наименьшими препятствиями заполучить ответы на многие другие мучавшие его вопросы. Поэт поведал ему достаточно много, но не все… — Ну говорите же, не стесняйтесь, — приободрил Занудина Виртуал. — Все «ковчеговцы» — компиляторы. Не так ли? Которые задались целью сконструировать Новый Мир… Расскажите: что вами, в действительности, движет? Все это так, знаете… фантастично… что мне сложно, как ни пытаюсь, вникнуть в суть происходящего. В конце концов, что я здесь делаю?.. Это уж совсем мрак для меня… — Ах вот оно что, — Виртуал то ли умело изобразил удивление, то ли и в самом деле был озадачен. — Выходит, вы имеете достаточно продвинутое представление об истинном предмете нашего здесь пребывания. Ну что ж. Тем лучше. Состояние неведения — зыбкое и даже, я бы сказал, взрывоопасное состояние. Теперь с вами проще будет иметь дело. Занудин внутренне ликовал. — Значит, вы готовы развеять мое непонимание? — Что ж, попытаюсь, насколько это в моих силах, — Виртуал бережно погладил массивный подбородок. — Волей провидения в наших руках оказался весь набор инструментов, с помощью которых мы можем повлиять на ход развития цивилизации. Почему же нам этого не сделать? Если не мы — явились бы другие. Вот и все объяснение! — Повлиять на ход развития или переделать в корне? — ввернул Занудин. — Хм… — Виртуал в упор посмотрел на Занудина и прищурился. — Замечание верное. Когда будет окончательно готова модель Нового Мира — существование старого, разумеется, придется… э-э, прервать. Иначе никак. Это нужно твердо понимать. Грандиозные дела требуют грандиозных жертв. — Вы хотите сказать: разрушить старый мир?.. — Именно. Предать забвению. Стереть. Уничтожить. Называйте, как вам угодно. — Но так ведь нельзя, — всем своим существом съежился Занудин. — Нельзя… Виртуал разразился демоническим хохотом. — Вы ли это говорите, Занудин? Вы, кто столько лет без оглядки бежали, желая освободиться от ужасных пут того самого, на ладан дышащего мира, пока не оказались у нас, в «Ковчеге»?! Занудин тяжко вздохнул, и на глаза его чуть было не навернулись слезы. — Кто я такой… жалкий неврастеник и попросту неудачник, целую жизнь проживший так, будто и не существовал вовсе… И все же в том мире, что я покинул, остались удивительные и счастливые люди, которые достойны решать за себя сами… Виртуал ошарашенно вылупил на Занудина глаза и даже поперхнулся. — Все, что вы говорите — дешевая жалость, неуместное благородство и отвратительная моральная тщедушность, Занудин! — Пусть будет так, — пожал плечами Занудин. Пройдя коридор до конца, пара вновь развернулась и неспешно продолжила свою прогулку. — А теперь послушайте вы меня, — по всему было видно, Виртуал собирался приступить к длинному и основательному повествованию. — В чем, ответьте, смысл вашей жизни? Мотаете головой? Не умеете отвечать на подобные вопросы? А я вам скажу… В том же, в чем и неисчислимой тьмы уже живших до вас, живущих теперь, а также всех тех, кому еще предстоит появиться на этой земле. В культивировании информации — вот в чем! Информация — основа мироздания. Получение информации и преумножение ее — основа жизни. Информация питает космос. Из космоса пришла жизнь. Жизнь должна чем-то расплачиваться. Бесконечный обмен, понимаете? Во всем есть своя незыблемая подоплека, свой нерушимый смысл. Смысл — это договор и его выполнение. А мы с вами — разменная монета. Мы любим, ненавидим, страдаем, ищем, создаем и рушим, устраиваем парад своих инстинктов, устремлений и свершений — и тем оправдываем свое истинное предназначение: преумножение информации! Мы родились и не успели еще наладить свой мыслительный аппарат — и все равно это уже информация. Мы растем и развиваемся — это больше информации, это запуск снежного кома. Мы влияем своими поступками на действительность, на огромное количество других информационных носителей, мы вершим историю — это пиршество информации. Нам удалось… читайте по губам: сконструировать новую цивилизацию! — это колоссальный поток информации, соизмеримый с зарождением целой планеты! Так и создавалась Вселенная!! Так и появлялись все новые и новые звезды и галактики!! Любой мир заключает в себе следствие мира ему предшествующего и причину зарождения мира последующего. Мы, скромные носители и множители информации, даже не подозреваем, какое дело делаем… Всем расам и всем цивилизациям предопределено следовать одному и тому же сценарию: свершить множество злых и добрых деяний, сделать множество открытий, множество раз приблизиться почти вплотную к совершенству своей природы/формы и столько же раз опуститься до одичания. Развитие-одичание-развитие-одичание — регулярное чередование приливов и отливов развития человечества — это уловка, превращающая «информационный билет» в «абонемент», чтобы искусственно продлить отпущенный на Земле срок циркуляцией одних и тех же безкачественных информационных токов. Но так или иначе, все рано или поздно заканчивается одним: последняя преизбыточная крупица скопившейся информации нарушает космическую гармонию, происходит выхлоп, взрыв, тотальное стирание старого и образование нового. Одна цивилизация исчезает — другая является ей на смену… А теперь я подхожу к самому главному… Мы, аркиты «Ковчега», не ждем у моря погоды! То, чему суждено, все равно случится — но только по нашей отмашке и по нашим правилам! И хоть мы сами решились подтолкнуть свою цивилизацию к краю бездны — мы первые, кто вынесет из нее все лучшее для цивилизации грядущей!! Понимаете теперь, Занудин? И что в сравнении с величием этой миссии ваши сантименты?! Ах, удивительные счастливые люди, ух-ха-ха! Да, мы берем на себя смелость решать участь как единиц, так и миллиардов! И точка! Вам самому было бы не в упрек презирать их… а все эти ваши ребяческо-идеализированные предубеждения… Хо-хо!.. Какая удачная мысль меня вдруг посетила… Я отведу вас на досуге в лес к муравейнику! Посидите возле него в тишине, понаблюдайте за этой глупой копошащейся массой, пофантазируйте на тему, что такое они и что такое вы, и, может быть, в вашем характере проснутся нужные нашему делу качества, которых на данном этапе вам, извиняюсь, явно не достает… Виртуал и Занудин одновременно остановились. Взгляды их изучающе встретились. Виртуал был в бодром расположении духа, щеки его горели задорным румянцем. Занудин, напротив, выглядел опустошенным. — Я надеюсь, вы остались довольны нашей беседой? Я ничем вас не задел, не обидел? — учтиво поинтересовался Виртуал, с усилием сдерживая на лице плотоядную улыбку. — Нет, нет, — рассеянно помотал головой Занудин. — Я-то что… пустяк… — Ну и превосходно! Значит, до завтра? — До завтра… — До-го-во-ри-лись! А договор, как известно, дороже денег! — рассмеялся Виртуал и, пожав безответно-вялую ладонь Занудина, вальяжно удалился, оставив после себя ощущение какой-то едкой удушливости, сдавившей горло, и лукавый разброд в мыслях. Во власти муторных чувств Занудин доковылял до своей комнаты. А когда отворил дверь — чуть не поперхнулся от невольного испуга и удивления, наткнувшись взглядом на маленькую кряжистую фигурку, хозяйничающую в номере в его отсутствие. — Даун!.. Что ты здесь делаешь?! — Простите меня, я наводил порядок, — сконфузился застигнутый врасплох карлик и бочком, бочком, стыдливо почесывая толстеньким мизинцем за ухом, начал протискиваться мимо Занудина на выход. Ни веника, ни тряпки Занудин в упор при нем не обнаружил. — Знаешь ведь, я сам слежу у себя за чистотой. Ты бы вон… к Панкам нагрянул. Карлик еще раз сбивчиво извинился и, выбравшись в коридор, поспешно ретировался. Занудину не оставалось ничего другого, как пожать плечами и выкинуть из головы этот несуразный эпизод. — 10 — Щеки Виртуала были гладко выбриты, но зато по-позерски и непривычно топорщилась клиновидная бородка, успевшая отрасти всего-то за ночь. Шлепая босыми ногами, Виртуал важно расхаживал по комнате и чем-то в эти минуты напоминал Мефистофеля из средневекового фольклора — разве что располневшего и плохо выспавшегося. Облачен Виртуал был в длинный кумачовый халат, на волочащиеся полы которого он временами наступал и только чудом избегал нелепого падения. Взволнованный, но не желающий выдавать своего вполне естественного мандража, Занудин в подбоченившейся позе сидел на диване и с оценивающей миной оглядывался по сторонам. Книг на полках стояло поменьше, чем в номере Занудина, и не так они были хороши — техническая литература да низкопробная беллетристика, — зато Виртуал мог похвастаться обладанием единственного в «Ковчеге» компьютера. Это был веский аргумент во многих отношениях — особенно если учесть, что даже телевизоров и радиоприемников в придорожном заведении не имелось. Интересная деталь: к компьютеру Виртуал обращался по имени — «умную железяку» звали Дивой. В Диве и заключалась тихая радость Виртуаловского затворничества. Весь досуг — ни для кого это не являлось секретом — Виртуал посвящал именно Диве. В ущерб отдыху и сну. «Компьютер — его раздолбайство, — отметил про себя Занудин, пока Виртуал витал в облаках и, казалось, временно позабыл о госте. — Сложно представить, что в аспекте той миссии, о которой здешняя братия неустанно талдычит, бездушная машина могла бы играть значимую роль…» С некоторых пор Занудин стал приучать себя мыслить несвойственными «дню вчерашнему» категориями. Разум непременно требовал гибкости, если не сказать — полной трансформации, сообразной всему в «Ковчеге» происходящему. Даже в том, во что до конца никак не верилось, необходимо было отыскать логические внутренние связи. Узнав правду о компиляторах, он примерял ее к наблюдаемой действительности и шаг за шагом пытался приблизиться к манящей грани, переступив которую, мог бы вынести собственное суждение обо всем, что творилось в стенах придорожного заведения. Но сейчас Занудина больше занимало другое. А именно — «эксперимент», на участие в котором он дал свое согласие… — Ну-с, ладно! — игриво хлопнув ладонями по животу и описав последний круг по комнате, Виртуал резко остановился возле Занудина. — Приступим? — К вашим услугам, — почти прошептал Занудин и глухо откашлялся. — У вас глаз дергается, — со смешком заметил Виртуал. — Да вы не переживайте. Вам это даже увлекательным покажется. А смысл «эксперимента» я объясню позже, когда все закончится, договорились? Так будет разумнее. Вставайте и проходите вон к тому креслу. Занудин молча поднялся с дивана и проследовал в указанном направлении. Кресло стояло напротив большого чернеющего монитора и чем-то отдаленно напоминало стоматологическое. Такое неудачное сравнение только прибавило Занудину некомфортных ощущений. — Располагайтесь, — надрывисто дыша в затылок, чуть ли не силком усадил мешкающего Занудина Виртуал. — Удобно вам? — Не беспокойтесь, — пролепетал Занудин, беззвучно вздохнув. — Сработаемся… Выделывая замысловатые па, Виртуал волчком закружил вокруг Занудина, обклеивая его голову какими-то маленькими, холодящими кожу пластинками. — Это датчики… мозговой восприимчивости… проводники… — сосредоточившись на деле, мимоходом объяснял Виртуал, зажевывая слова и целые фразы. — Посредством их работы ваш мозг на время «подружится» с Дивой… сыграет с ней в… игру, ход которой я буду лишь немного, в зависимости от ситуации, корректировать. — А это не опасно? — брови Занудина слились в одну напряженную синусоиду. — Нисколько. Уверяю. В конце концов между Занудиным и Дивой протянулась внушительная сеть спутавшихся проводов. — Отлично, отлично, — бормотал себе под нос Виртуал, ловко отстукивая пальцами по клавиатуре Дивы. Занудин молча наблюдал, как на дисплее отображались малопонятные переговоры Виртуала с запущенной программой. ВЫЗВАТЬ ВИРТУАЛЬНОГО ПРОВОДНИКА? «Да» СОЕДИНЕНИЕ… ИДЕНТИФИКАЦИЯ ЗАДЕЙСТВОВАННОГО ОБЪЕКТА… ИДЕНТИФИКАЦИЯ ЗАВЕРШЕНА СХЕМА: 1 РЕАЛЬНЫЙ + 1 ВИРТУАЛЬНЫЙ ПОДТВЕРДИТЬ? «Да» ВЫБОР МОДЕЛИ АРЕНДУЕМОГО ПРОСТРАНСТВА «Мост» ЗАГРУЗКА… Занудин вздрогнул. Виртуал без предупреждения водрузил на его переносицу громоздкие причудливые очки (больше смахивающие на маску для подводного плавания). Они герметично закрыли глаза, после чего Занудин на сто процентов расстался со зрением — свет сквозь стекла не проницал. Что-то булькнуло, и шумно запенилась вода. Было похоже на то, как в жидкости растворяется таблетка. Виртуал осторожно вставил в руку Занудина стакан. — Выпейте. Это снимет напряжение. — У меня аллергия на некоторые стимуляторы, знаете… Это что? — Пейте, — коротко и внушительно повторил Виртуал. Занудин сдался. Проглотив чуть сладковатую воду, он поудобнее устроился в кресле. Препарат действительно помог быстро расслабиться. Рассудок перестал испытывать тревогу, тело отдыхало. Даже кромешная темнота, в которую Занудин был погружен, не вызывала прежнего раздражения. «Так в чем же суть эксперимента?» — хотел было задать вопрос Занудин и… не смог произнести ни слова. …Это был какой-то шабаш чувственных ощущений. Сознание распадалось на части — рушилось точно карточный домик! Казалось, комната, в которой только мгновение назад он находился, уплывала далеко-далеко. Далеко был Виртуал… далеко был «Ковчег» с его заботами… далеко было все привычное… Темнота будто дрогнула, как дрожит ночное грозовое небо, — и тут же стала рассеиваться. Вокруг оживали краски! Они играючи проникали сквозь поры пространства. В реальность этого проникновения и верилось и не верилось. Словно рука неведомого и всемогущего художника писала их, увлеченная идеями диковинных фантазий. Рождались звуки. Просыпались запахи. Причем каждый звук соответствовал определенному запаху. Шелест на ветру — аромату свежеубранного сена. Шум воды — дурману прелого белья. А крик незадачливой птицы — душку морских деликатесов… Было в этих необычных сочетаниях что-то увлекательное, завораживающее, но и подспудно пугающее. Мир вокруг с-о-з-д-а-в-а-л-с-я! Занудин не мог сосредоточиться ни на чем конкретном. Он не представлял законов, по которым этот зарождающийся на его глазах мир вскоре заживет. И уж конечно не знал, в какой ипостаси окажется сам. Ни с того ни с сего что-то надоумило Занудина поднести ладони к глазам и изучить их. О-о… Линии жизни были похожи на реки, текущие из ниоткуда в никуда. Как же раньше Занудин мог не замечать этого?.. В реках шумно плескалась нерестящаяся рыба. Занудин вгляделся в линии жизни внимательнее и вдруг понял, что по ним течет не вода, а матрица… В зависимости от ширины и формы русла матрица то растягивалась, то сжималась. Некоторые математические объекты — иксы, игреки и зеты — выскакивали из старых ячеек и занимали освободившиеся. Из-за этих пертурбаций они и казались выпрыгивающими из потока задорными рыбешками. — О боже всевышний… — содрогнулся Занудин и отдернул руки от лица, но тут же испугался еще больше… звучания собственного голоса. «Й-о бо-зэ бдэ-бды-всий…» — вот как ему послышалось это со стороны. В горле Занудина заклокотало и запиликало, точно ненастроенный инструмент искал растерянные унисоны. — Раз… раз… раз-два-три… — осторожно произнес Занудин. «Раз, раз, раз-два-три». Дисфункция речи исчезла, и Занудин немного успокоился. Некоторое время он посвятил тому, что потоптался на месте, сделал пару приседаний, повертел кистями, разгладил складки одежды, плюнул на дальность… Он словно знакомился с «изменениями в правилах игры». Получал и сверял информацию. «Я — это я, — признал в конце концов Занудин, испытывая и некое облегчение, и какую-то неловкость. — Но вот как обстоят дела со всем остальным, что меня теперь окружает?..» Утратив интерес к самоощущениям, Занудин впервые внимательно огляделся по сторонам. Звуки и запахи с новой силой потрясли его воображение, а увиденное и вовсе повергало в кричащее чувство — этакий гибрид инфантильного изумления и неподдельного шока. Теперь водоворот цветов, вспышек и неясных очертаний вылился в картину вполне законченную и ошеломляющую. Занудин стоял посреди неправдоподобного по своим размерам моста-гиганта, величественно соединившего два берега одного большого города, от тысячи огней которого завораживающе фосфоресцировал вечерний небосвод. Внизу бушевала река. На секунду Занудина посетила сумасбродная мысль, что он просто очутился в мире своей ладони и мост перекинут через линию жизни, по которой течет матрица… Бр-р, — тут же замотал он головой, испытав физическое отвращение к идиотизму представленной картины. Занудин поглубже засунул кисти рук в карманы и не желал больше на них смотреть. Запрокинув голову, потянул носом прохладный воздух. Вечернее небо, обратил он внимание, освещалось не только городскими огнями. Догорающие закатные блики еще не утратили своей яркости, и Занудин перевел взгляд туда, где над рекой садилось солнце. На короткие мгновения вода в реке заиграла отраженным светом ― это было чудесно. Словно поток расплавленного золота протекал через город до самого горизонта. Стоило светилу скрыться, мириады звезд зажглись на небе. Вода в реке почернела, но тем восхитительней и ярче отражались в ней звезды и неоновые огни города. «Может быть, это два разных города?» — подумал Занудин, поочередно разглядывая суровые, но манящие виды ночного мегаполиса, открывавшиеся обзору с двух разных берегов. «Нет, просто во всем здесь присутствует элемент гипер… гипертр… гипертрофированности…» — пришедшее на ум слово по какой-то причине показалось Занудину очень смешным, и он от души расхохотался. Поднявшийся ветер нежно потрепал Занудина по волосам, а когда порыв усилился, бодряще отхлестал по лицу. «И все-таки это не реальность…» — сказал себе Занудин и, не сдержавшись, чихнул. Приблизившись к краю моста, Занудин облокотился на парапет. Высота моста оказалась настолько внушительной, что у него тотчас закружилась голова. «А что если спрыгнуть сейчас вниз, в эту пучину?..» — мелькнула в голове будоражащая мысль, и он все дальше и дальше стал свешивать туловище с парапета. Зачарованным взглядом следил Занудин за мрачным изяществом плещущихся внизу антрацитовых волн. Стихия тянула к себе. Подсознание нашептывало, что бояться нечего. И все-таки тело предательски дернулось. Руки, вцепившись в парапет, задрожали и подломились. Чудом удержав равновесие, Занудин опрометью отскочил назад, замер на почтительном расстоянии от парапета. Пот градом катился по лбу и щекам, но даже после этого Занудин не мог полностью поверить в неподдельность своих чувств. «Я ведь сижу сейчас в кресле, в комнате Виртуала… Все это иллюзия!..» «Но если это иллюзия, то она правдоподобней любой действительности…» — признался себе Занудин уже в следующую секунду. Ветер так усилился, что буквально срывал с Занудина одежду. Холод пронимал до костей. Задернувшись воротником, Занудин вгляделся в огни города. «Пойти и убедиться, что это не декорации?..» Выбор берега, к которому следовать, перед Занудиным даже не встал. Очередной порыв ветра грубо подтолкнул в спину. Заставил расторопно перебирать ногами… Занудин шел очень долго, но ощутимых результатов своего продвижения так и не заметил. Старая пространственная уловка, на которую он уже попадался! Занудин остановился и, изнуренно оглядевшись вокруг, снова приблизился к парапету. Ветер уже не донимал его, и Занудин мог какое-то время наслаждаться своей передышкой. Что он еще мог придумать? Избытком идей, как выбраться из этой пусть необыкновенной, пусть даже величественно красивой, и все-таки западни, Занудин похвастаться не мог. Он так и стоял, обездоленным взглядом скользя по волнам, пока сердце вдруг не заколотилось чаще. Занудина буквально пронизало ощущение, что по мосту в его направлении кто-то идет. Занудин встрепенулся и обернул лицо в ту сторону, откуда исходили флюиды приближения… Ему и в самом деле не показалось. Навстречу шла молодая девушка. Легкое, не по погоде, платье. Длинные развевающиеся волосы. Чарующая походка. Занудин пытался разглядеть черты ее лица. И когда ему это удалось, он чуть не вскрикнул. Это была его сестра… Эльвира… Занудин обеими руками ухватился за парапет, потому что ноги ослабли и подкашивались от волнения. Эльвира приблизилась к брату и расплылась в счастливой улыбке. — Здравствуй. Что-то ты совсем позабыл обо мне, дорогой, — прочирикала она и укоризненно потрепала Занудина по щеке. Занудин ощутил еще большую слабость, но теперь уже не только в ногах. Элин голос показался ему неправдоподобным, фальшиво-ангельским (она никогда так не говорила в жизни), а уж это ее «дорогой» и вовсе ни в какие ворота не лезло, прозвучало хуже хохмы. — Я скучаю по твоим ласкам, — капризно добавила Эльвира, и губы ее надулись двумя сочными мандариновыми дольками. — По каким ласкам? Ты что?! — выпалил Занудин, невольно отстраняясь. — А что «что»? Разве между нами ничего не было, пупсик? ― удивилась она, и на красивом точеном личике вспорхнули белесые ресницы. Занудин покрылся пятнами. — Мы же с тобой — брат и сестра! А ты… ты умерла, Эля… — слизкий обжигающий пот проступил по всему телу. — Да ты ли это вообще?.. Ты ли это?! Эльвира сконфуженно прикусила нижнюю губку. — Неувязочка, — констатировала она с глуповато-извиняющейся полудетской ухмылкой на лице. — Неувязочка… — совершенно обессилив, механически повторил Занудин. Похоже, смысл во всем происходящем искать было настолько же бесполезно, насколько и кощунственно. А уже в следующий миг раздался глухой хлопок и ослепила яркая вспышка. Маленькие теплые ошметки разлетелись во все стороны… …Когда до ошеломленного Занудина дошло, что это взорвалась голова Эльвиры, и изуродованное, обугленное до груди девичье тело упало к его ногам — он пошатнулся. Парапет, небо, огни — все поплыло перед глазами, теряя очертания и превращаясь в мазню. С ног до головы забрызганный кровью и кусочками Эльвириного мозга, Занудин сдавленно застонал и, лишившись сознания, срубленным деревом рухнул навзничь. КОНЕЦ ИГРЫ — 9 — Тело Занудина резко дернулось. Несколько датчиков отлепилось, очки упали на пол и раскололись. По глазам полоснул яркий дневной свет, обильно проникающий в окно комнаты. Виртуал сидел за компьютером, сложив руки перед клавиатурой, и, полуобернувшись, сверлил Занудина самодовольным прищуренным взглядом. — Вы правы, это просто мое раздолбайство, — улыбнулся Виртуал и, поднявшись с места, принялся освобождать Занудина от паутины нависающих проводов. Что значит «он прав»?.. Занудин ведь только думал об этом, но вслух ни о чем подобном не заикался. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Занудин был разбит и выпотрошен, мысли фокусировались с трудом. — Меня тошнит… Оказалось, тазик у предусмотрительного Виртуала был уже наготове. — Вот вам посуда. Отведите душу… Через некоторое время Занудин почувствовал определенное облегчение. А с облегчением пришла глубокая апатия. Ему, вероятно, хотелось бы разнести все вокруг в пух и прах, — и в то же время было невмоготу пошевелить даже кончиком мизинца и выдавить из себя лишнее слово. Мудро оценив ситуацию, Виртуал решил не откладывая изложить суть завершившегося «эксперимента». — Собственно, это был симулятор. Когда в «Ковчеге» тихие будни и рабочего напряжения не наблюдается, я занимаю себя тем, что придумываю для симулятора новые модели, новые виртуальные конструкции. Разумеется, это просто раздолбайское хобби. В Совершенном Мире, который мы построим, не останется места многим вещам — и компьютерам, я полагаю, тоже. Но пока… пока Дива помогает мне с накоплением наработок в плане иллюзии переходного этапа от старого к новому. Выражаясь метафорическим языком — перед тем как собираться переплывать море, я предлагаю испытать силы в бассейне. Может быть, попутно я увлекаюсь вещами несущественными в свете грандиозной конечной цели, к которой все мы непреклонно движемся — да простит, в таком случае, меня, э-э… Ха-ха-ха, в общем-то мне не у кого просить прощения. Виртуал похлопал Занудина по плечу — причем так осторожно, словно опасался, что тот рассыплется у него на глазах, — и продолжил: — Поэтому будем говорить об «эксперименте» как о своеобразной игре. И мне интересен ваш непосредственный взгляд, ваши соображения, как человека здесь нового, «свежо мыслящего». Что такое Мир Совершенный, я и сам, признаться, не имею законченного представления — а потому мы не останавливаемся, мы работаем, мы ищем. Отсюда вытекает и сложность обрисовки перехода. И все-таки! Попробуйте представить себе. Каждый наделен возможностью и способностями создать любое пространство, в котором ему хотелось бы себя обнаружить. Где в полной мере можно пользоваться чувствами, растворяться в них, добиваться желаемого, осуществлять сокровенные мечты, а значит, ж-и-ть, в самом высоком понимании этого наивкуснейшего слова, — Виртуал, гримасничая, почмокал губами. — Тут важна сама идея, ключ к пониманию задуманного нами грядущего: создай свой Рай своими руками. Любой компилятор может прийти с найденной концепцией ко мне и опробовать ее на симуляторе. Лишь впоследствии, зарекомендовав себя, она станет одним из штрихов скомпилированного великолепия. Начинаете улавливать?.. А теперь с высот — к простейшему. К нашей игре… Виртуал отцепил от затылка Занудина последний датчик и, сложив руки за спиной, пустился блуждать по комнате. — Я использую суперчувствительные элементы, которые в режиме вторичной реальности, или симулированной реальности, поддерживают у участвующего в «эксперименте» полное отождествление с привычным чувственным восприятием. Качественный эффект работы этих элементов — под властью дополнительного мощного импульса. Потому что мы не где-нибудь, а все-таки в «Ковчеге». Но это отдельная тема… Итак, восприятие среды поддается высокоточному копированию. Таким образом, мы имеем пространство, в котором можем создать свой мирок — подобно тому, как пустая комната оклеивается обоями и заставляется мебелью в соответствии со вкусом предполагаемого жильца. Мы наделены полным чувственным контролем над этим пространством. Идем дальше. Время! Оказывается, время, эта холодная бесстрастная форма существования развивающейся материи, — тоже подконтрольно! Не надо пытаться проникнуть умом в эзотерический смысл чего-то, если достаточно просто уметь управлять этим. Пять минут сидения в кресле можно превратить в пять минут умопомрачительного путешествия. Но за эти же самые пять минут можно прожить и целую новую жизнь, если угодно! Другую, непохожую, удивительную, спонтанно или научно сфантазированную! Понятие какой бы там ни было продолжительности тесно связано с законами ассоциаций, а мы уже сейчас научились легко их обходить. За какие-то пять минут к своему непоколебнувшемуся состоянию под названием «возраст» мы прибавляем человеческий век иного прожитого удивительного опыта! Время делает для нас исключение. И раз испробовав этот божественно привлекательный на вкус плод, мы не откажемся от него никогда… К сожалению, а может, оно и к лучшему — мое раздолбайство и настоящая работа уже настолько неразделимы, что я зачастую смешиваю понятия и тем самым запутываю сейчас вас. Но коли так — черт с ним. Вы и самостоятельно справитесь с отделением зерна от плевел, я полагаю. Виртуал достал из кармана халата мандарин, очистил его и, почти не разжевывая, проглотил. — Далее. Говоря об игре, мы отмечаем: игру можно сделать сетевой — что повышает качественный уровень переживаемых событий, придает восприятию насыщенности, производит больше обменной информации. Я предлагал в свое время поставить в каждой «ковчеговской» комнате по компьютеру, такому же, как моя Дива. Тогда бы мы напрямую мерились мощью найденных концепций, и работа продвигалась бы быстрее, результат не заставил бы себя ждать. Но мою идею не поддержали. Наша человеческая природа все-таки требует толики консерватизма. Так человеческому сознанию спокойнее, что поделаешь. Хотя вы, должно быть, удивитесь, узнав: за глаза «ковчеговцы» именно меня считают самым непрогрессивным. Я, мол, раб физического, раб материи — а они ведут свой поиск напрямую. Контактеры, видите ли… много гонора из-за постоянных встреч с развоплощениями живших, от которых чего только не наберешься… Развоплощения ведь обладают волей, вот в чем дело. И не каждый заявится к нам по собственному желанию. Контактеры вынуждены заключать сделки. Лишь немногим достаточно предложить аренду физической оболочки, чтобы только этим они и удовлетворились. Такие обычно сами идут на контакт, потакая своим неуснувшим инстинктам. Однако зачастую почти все среди них — отбросы, не способные прибавить к идее Совершенного Мира ничего ценного. Визит поистине гениальной развоплощенной индивидуальности — для нас событие! Удручающее положение вещей, но ничего не попишешь — так обстоят дела… Лично я не контактирую и идеи ищу на просторах собственного воображения. «Эксперимент», надеюсь, дал вам понять, что это тоже чего-то да стоит. Возвращаясь к его практической стороне, еще раз отмечу: в наших силах самим создавать миры, которые нас прельщают. Их структура может быть соткана из чистого вымысла. Можно копировать и реальные образы. Конечно, выдуманный мертвый мирок сам по себе не так уж интересен. Но ты можешь населить его кем-то, кто будет для тебя так же реален, как ты сам, кто заставит колотиться твое сердце сильнее — и интенсивность чувственных переживаний достигнет таких невообразимых высот, какие обычная земная жизнь, со всеми ее несуразностями и обидными зуботычинами, предложить не в силах. Это опять же могут быть действительные и вымышленные образы. Ты сам их создашь, наделишь характерами, привычками, манерами по своему усмотрению. Ты задашь причинность тем событиям, которым суждено будет развиться. Для тебя реально лишь то, что ты сам захотел сделать реальным! Почувствуй себя Творцом! Виртуал шумно и удовлетворенно вздохнул. Судя по всему, он успел рассказать как минимум главное из того, что считал нужным. Приблизившись к Занудину, толстый компьютерщик осторожно присел на подлокотник его кресла. — Вы пришли в себя, Занудин? Я полагаю, вы уже в состоянии подать признаки жизни… Занудин встрепенулся и ошалело уставился на Виртуала. — Человек нуждается в человеке равной ему природы, а не в бездушном порождении расчета и цифр! Для человека священна память — и это единственная его иллюзия, на которую он имеет право… — Хм… — Виртуал задумчиво погладил свой затылок, — выходит, я зря тратил время. Вы так ничего и не поняли… — Я понял, — сквозь зубы процедил Занудин. — Я все, все понял! Вы — монстр! — Ох-ох-ох. Так уж сразу и монстр? В вас еще слишком сильны привязанности земной жизни, понятия непорочны, ум горд и все неосмысленное воспринимается им в штыки… — Что за злонамеренная выходка с моей сестрой?! — не слушая Виртуала, перешел на крик Занудин. Руки его дрожали, а лицо стало пурпурным. — Зачем и каким образом вы это сделали?.. Как вам только в голову могло прийти… — Ну извините, извините, — выставив перед собой ладони с широко растопыренными пальцами, поспешил оправдаться Виртуал. — Это была, конечно, оплошность. Но вы не можете не признать, что она вылилась в великолепную демонстрацию. Я задел вас за живое, но тем ярче представление вы получили. Сознаюсь. Чтобы подготовиться, мне пришлось поступить не совсем красиво. Даун по моей просьбе… э-э, «ознакомился» с вашими личными вещами и принес мне вот это… возвращаю в полнейшей сохранности… На колени Занудина легла фотография Эльвиры. Та самая, с которой он не расставался на протяжении долгого времени своих скитаний. В одном Виртуал оказался прав. Взглянув на фотографию еще раз, на эти милые сердцу ямочки на щеках, Занудин понял: хочет того или нет, он слишком зависим от своих земных привязанностей, он им по-настоящему предан — и в этом его человеческая слабость. Но разве человек, лишенный своих слабостей, не перестает быть человеком?! Разве не превращается он в существо, чуждое тому миру, который его взрастил?! Под влиянием этих категоричных умозаключений Занудин больше не владел собой. Лицо его из пурпурного превратилось в чернеюще-бурое, по густоте цвета напоминающее грозовую тучу. На лбу вздулись жилы. Глаза заволакивала пелена. Напуганный его видом Виртуал попятился к компьютеру. — Я сам подобрал голос… сам смоделировал походку, жесты… Но я даже и не знал, что это ваша сестра, Занудин! Думал, так… какая-нибудь вертихвосточка… старая несклеившаяся любовь… давно ничего для вас не значащая… — Ты зачем ей, сволочь, голову взорвал?! — вскочив с места, заорал Занудин. — Ты думаешь, мне одной ее смерти было мало?! А если я твою башку… Занудин не закончил фразы. На смену постылым словам — опережая саму мысль — рвалось клокочущее как вулкан неистовство, порожденное горечью обиды и отвращением. Как вихрь подскочил Занудин к Виртуалу, обеими руками ухватился за его лохматую голову и, лишив толстяка равновесия, со всей силой столкнул лбом с монитором Дивы. Очумело выпучив глаза и все еще не веря тому, что по сути уже случилось, грузный Виртуал, пошатываясь, опустился на пол. На лбу Виртуала заалела наметившаяся шишка, а на дисплее красовалась большая, от края до края, трещина… Из Дивы повалил густой удушливый дым. — Зачем же оборудование портить, а?! — пребывая в прострации, дребезжащим дискантом взвизгнул Виртуал. Занудин в ответ лишь покачал головой. Какой смысл он хотел вложить в это покачивание — не знал и сам. Чересчур стремительно все произошло… как вспышка… поддался аффекту… хватил через край… Стыдить себя теперь? Или пытаться оправдать? Ох эта треклятая затея с «экспериментом»… Убрав фотографию Эли в нагрудный карман и стараясь не встречаться с Виртуалом взглядом, Занудин порывистым шагом покинул комнату. Охота За Разумом — 8 — Чувство благоговейного страха внушал Занудину «Ковчег», но тем сильнее мучила жажда разгадки. Если все это не фантазия, не сон, не сумасшествие — то какой еще твердости духом нужно запастись, чтобы решиться на знание всей правды?! И если представление о том, куда он попал и какого рода манифестации творятся вокруг, Занудин по-своему получил, то на вопрос «зачем же он все-таки оказался здесь?» ему по-прежнему предстояло добиться ответа. А между тем в «Ковчеге» постоянно что-то происходило. Ритм жизни придорожного заведения походил на какую-то очумелую гонку с наступанием на пятки. Сознание, застигнутое врасплох одним поразительным событием, просто не успевало «переварить» случившееся, а уже оказывалось на пороге нового, не менее ошеломляющего факта или происшествия. К каждому второму такому случаю оказывались причастны развоплощения. Да вот хотя бы. Последним увлечением Женщины был маркиз Те Сар. Два вечера кряду на пару прогуливались они под ручку по «Ковчегу», мило ворковали. Дуни-Альфи-Фри, как ласково называла маркиза Женщина, занимательно повествовал о тюремной жизни, французской революции, о сладости грехопадения… На третий день талантливый теоретик порока перешел к практике. Наевшись возбуждающих конфет и предавшись любовным утехам, Женщина и Те Сар своими ахами и вздохами подняли на уши весь гостевой этаж. Никто и не предполагал, что Женщина останется крайне недовольна маркизом. Как потом выяснилось, в любой момент полового сношения импульсивный Те Сар мог пулей вылететь из постели и, потребовав чернил и бумагу, начать судорожные писания. Мысль очень скоро покидала его — и злой, раскрасневшийся маркиз возвращался обратно, чтобы отвернуться к стене и подпереть голову рукой. На почве нервов и скопившейся обиды у Женщины разыгрался жуткий аппетит (не сексуальный, а самый обыкновенный — гастрономический). Посреди ночи они вместе спустились за едой вниз. Пока Женщина лакомилась творожными оладьями, Те Сар проглотил очередную возбуждающую конфету. После этого он уже не мог сдержать своих глубинных порывов. Привязав Женщину к ножке стола и вооружившись плеткой, маркиз устроил ей такую нешуточную флагелляцию на глазах у случайно проходившего мимо и потерявшего дар речи Дауна, что ножка стола не выдержала и откололась. Женщина получила шанс на бегство в свой номер. Даун от греха подальше заперся в кухне под лестницей. Оставшись беспризорным, Те Сар решил скрыться, но на утро был возвращен в придорожное заведение Музыкантом. Занудин видел Те Сара в то утро. В сущности, маркиз вернулся из леса сам. Бродил поблизости и не оказал ровно никакого сопротивления при «задержании». Он был слаб. Напуган. Развязка инцидента против воли напомнила Занудину возвращение в «Ковчег» блудного Айка. Уже в конце дня у «ковчеговцев» состоялось совещание, на которое Занудина по обыкновению не пригласили. Занудин вновь наблюдал за всем происходящим с лестницы, но на этот раз был предельно осторожен и не выдал себя. Старик опять устраивал компиляторам разнос. — Я начинаю уставать от вашей безответственности! — кричал он так, что Занудину даже не приходилось напрягать слух. — Черт знает что такое! Вы собираете всю шваль, от которой не было, нет и не может быть никакого проку! Ни один из составленного мною списка здесь не появился!! Где — я вас спрашиваю — Блатон, Арездотель, Перецельс, Кеппократ, Шпиноза?! Где они?! Голова кругом от ваших Елвисов Плесри, Те Саров, Шарлей Шаплиных и иже с ними!.. Словно школьник, не имеющий привычки выделяться, робко потянул руку Поэт. — Можно?.. Я сейчас работаю над привлечением Карлиза Кастанепы, дядюшка Ной. Его нет в списке… но мне кажется… э-э… что… — Ох, — схватился за голову старик, мученическим жестом заставляя Поэта замолкнуть. — Все. Идите и работайте… Работайте!! Занудин бесшумной трусцой возвратился к себе в комнату и погасил свет. * * * А вот случай без участия развоплощений, но который не меньшим образом встряхнул обитателей «Ковчега». В придорожном заведении умирал Жертва… По крайней мере, в этом уверял всех сам Жертва. Хотя, учитывая его извечный болезненный вид, определить без врачебного представительства симптомы приближающегося конца было затруднительно. Все началось с какого-то сущего пустяка: то ли сковырнул любимую болячку, то ли еще что-то в этом духе. Напала хворь, участились жалобы. Жертва перестал покидать пределы своего застенка. Дверь в его мрачное прибежище отныне не запиралась, и желающие в любое время дня и ночи могли заглянуть к Жертве, чтобы морально поддержать занедужившего. В этой связи в «Ковчеге» как-то сами собой поутихли все распри. День на шестой Жертва объявил как отрубил ― умираю, мол, «окончательно и бесповоротно». Не без некоторой сумятицы «ковчеговцы» исправно собрались в номере бедняги. Занудин подтянулся последним и держался тихо, за спинами остальных. В комнате Жертвы по-прежнему нельзя было находиться без отвращения. Злополучный жбан, правда, предусмотрительно из номера вынесли, но облегченно вздохнуть все равно не удавалось. Жертва, у которого во время недуга стали невыносимо, по его словам, мерзнуть ноги, постоянно надевал очередную пару носков, ей предшествующую не снимая. Причем носки он использовал явно месяцами не стиранные, покрывшиеся от времени какой-то гнилостной плесенью и чуть ли не лесными мхами. Таким образом, к настоящему дню его ноги успели облачиться в этакие слоеные «носочные валенки», источающие смертоубийственный запах. Естественно, все без исключения несказанно мучались, но виду не подавали. Вместе со жбаном номер покинула пыточная лестница. Ее место заняла нормальная человеческая кровать, на которой и возлежал теперь, кутаясь в вороха одеял, Жертва. Исчезла также ширма, загораживавшая гильотину. А с ней и сама гильотина! Занудина уже не хватало на удивление подобным фокусам, хотя, кроме как дематериализоваться, гильотине попросту ни каким другим образом не представлялось возможным подеваться из комнаты… Удостоверившись, что все наконец в сборе, дядюшка Ной выступил вперед. — Ну как ты себя чувствуешь, сынок? — тихо произнес старик, погладив Жертву по лысой голове. — Ох, и не спрашивайте, дядюшка Ной. Одно слово: умираю… — ответил Жертва, и белки его тоскливо закатившихся глаз заблестели. Тонкие пальцы судорожно перебирали складки пододеяльника. — Бедняжечка, — послышался сиплый от переживания голос Женщины. — Пожил свое, бедолага, — мрачно отозвался Виртуал. — Может, и к лучшему, — брякнул Поэт. — Опять жди циклон, — загадочно добавил кто-то… Повисла невыносимо муторная пауза. Собравшиеся буквально пожирали глазами Жертву. Занудин, в свою очередь, наблюдал за самими собравшимися. «Что это за интерес такой? — поддаваясь мысленному отвлечению, думал он. — Почему смерть или ее приближение способны так завораживать людей? Смерть сама по себе может показаться чем-то даже почти заурядным по сравнению с человеческой пучеглазо-ненасытной реакцией на ее факт…» — Есть ли у тебя какая-либо просьба к нам? Последнее, так сказать, пожелание? — задал вопрос дядюшка Ной. Жертва задумался. — Да, есть, — ответил он через минуту. — Вы, возможно, посчитаете это глупостью или еще чем-то похуже… но я хочу, чтобы все здесь присутствующие попросили у меня прощения. На лицах «ковчеговцев» отобразилось откровенное замешательство. Каждый второй, подметил Занудин, либо нервозно почесался, либо моргнул, сглотнул, косо поглядел на соседа. — Я так и думал, — с тяжким вздохом произнес Жертва. — Всю мою жизнь меня шпыняли и всячески обижали, да я и сам позволял с собой так обращаться… а когда… так и… — Жертва горько разрыдался. — Ну что ты, — потрепал его небритую щеку дядюшка Ной, — успокойся, сынок. Даже сейчас не время предаваться унынию. Таков рок… Всего шаг, быть может, отделял всех нас от цели — и вдруг ты преждевременно покидаешь наш сплоченный коллектив, это печально… Но все равно будь молодцом! Ничто не вечно, но и ничто не безвозвратно! Мы найдем ошибку, и мы ее исправим! А сейчас я прошу у тебя прощения, Жертва… Простишь ли ты старика? — Ной склонился над Жертвой и с шумным засасывающим звуком поцеловал его в бледный лоб. — Вы… вы святой, дядюшка Ной, — всхлипнул Жертва, — вы святой! Утешив беднягу, дядюшка Ной выпрямился и, незаметно облизывая губы, отодвинулся в сторону. — Занудин… — позвал вдруг Жертва. Ошеломленный Занудин, никак не ожидавший, что про него вообще кто-то здесь вспомнит, машинально протолкался вперед и застыл у одра умирающего. — Занудин, — заговорил Жертва, — дядюшка Ной устыдил меня за мое малодушие, и я вновь не могу думать ни о чем другом кроме моей работы, которую я имел честь выполнять в «Ковчеге» и которую теперь вынужден оставить беспризорной. Это ужасно… Так будьте же моим преемником! Кого еще я решусь просить об этом… Занудин открыл рот, но от растерянности не мог проронить ни звука. Жертва достал запрятанный под простынями пухлый, с золотым обрезом и в переплете из черной кожи, блокнот. Под тонкими дрожащими пальцами зашелестели страницы. — Сколько работы… сколько находок… о, если хоть крупица из того, что собрано мною, будет утеряна, не осмыслена, не применена… катастрофа… все чаяния не имели смысла… — забормотал Жертва. Взгляд его наполнился одухотворенностью, смешанной с глубокой неземной тоской. Пролистав до последней исписанной страницы, Жертва в отчаянии захлопнул блокнот и буквально впихнул книжицу в руки Занудину, словно рисковал обжечься, удержи ее у себя секундой дольше. — Здесь вы найдете все необходимое, Занудин, — Жертва задумался, а затем продолжал с самым серьезным видом, тон становился не меньше чем инструкторским: — Но в работу надо включаться без промедления. Уже на месяц вперед у меня составлен график посещений. И вы не должны, по возможности, отпугнуть никого, ко всякому попытаться найти соответствующий подход, из каждого выжать максимум полезной информации. Слишком много сил было потрачено на договоренности о намеченных визитах — если вы способны, конечно, оценить… Скребя ногтем корешок доверенного ему блокнота, Занудину ничего не оставалось как послушно внимать рассказу Жертвы, демонстрировать утвердительные кивки и угодливые ужимки. — Через четыре дня, — продолжал Жертва, — у вас встреча с Сизой Бородой. Только не называйте его так. Он оскорбится. Называйте его бароном. Или даже лучше — маршалом. Маршал Жуль тэ Рецт. Побалуйте этого филина предрасположенностью к легкой ненавязчивой беседе о Чанне Тарк и его участии в восхождении звезды Орлеанской девы. Не раздражайте фольклорными выдумками об убиенных женах. Правда, и в убийствах детей в нелепой надежде вызова нечистой силы, которая бы превращала для его алчной персоны неблагородные металлы в золото, он может не признаться, гм… Ну и леший с ним тогда! В этом строптивом кадре я никогда не был особо заинтересован… Еще через неделю вы встретитесь с Отольфом Китлером. Этот кадр также строптив, но весьма ценен. Судьбы народов, подчиненные власти одного земного разума — привлекательнейшая тема, которую я по глупости своей обходил стороной. «Прицепом» к Китлеру последуют развоплощения Володара Лемина, Алика Македянского, Надалиона, Иозифа Стольного, Нао Цыдуна, Кая Ювия Цесара. От всех них ждите высокомерия и чрезмерной привередливости, больших запросов… Но не забывайте, что именно вы здесь хозяин положения! Затем вас посетит кровавая графиня Ерчбета Патори, заживо замурованная в своем замке в Кахтице. Занимательная особа, черными деяниями переплюнувшая славу самого графа Тракулы. Найдете ли общий язык с этой ведьмой — не знаю. Но должны стараться, Занудин, должны стараться. Ще Куивара, последний в списке — тоже по-своему колоритная фигура. Революционер-романтик. Счастливый только в борьбе и пылу потрясений, этот чем-то похожий на Иисуса Христа человек искренне верил, что свободу можно навязать силой. Весьма занимательно. Масса интереснейшего материала. Впрочем, Куивару вы можете отдать на попечение Панкам, если они не против. Таких кумиров молодежи поискать. Удивительно, как можно завладеть умом и возвышенного интеллектуала и озлобленного дегенерата с одинаковым завидным успехом. Ну а впоследствии вы будете организовывать контакты по личному усмотрению, по своим выявившимся пристрастиям. Дерзайте. Жертва вздохнул. — Не знаю, что и сказать, — выдавил из себя Занудин после затянувшейся паузы. — Не уверен по поводу того, что у меня получится… — Получится! — отрезал дядюшка Ной, пристально взглянув на Занудина и давая тем самым понять, что не самая лучшая идея вступать в пререкания с умирающим. — Буду стараться оправдать доверие, — Занудин опустил глаза в пол, но все же чувствовал, что старик по-прежнему не сводит с него взгляда. — Прости меня, Жертва, если что не так было… — еле слышно добавил он. Дядюшка Ной одобрительно закивал. Жертва снова принялся всхлипывать. — Спасибо. Я прощаю… Занудин, попятившись, поскорее скрылся за спинами «ковчеговцев». — И меня прости, Жертвочка, бедненький, ой-ой-ой, — запричитала Женщина, принимая «эстафету». — Успокоюсь ли я теперь, зная, как мало ласки ты от меня получал. — Я прощаю тебя, Женщина… — И меня, Жертва, прости, — сказал Поэт. — Пусть и жили мы порой по закону курятника «толкай ближнего, гадь на нижнего» — и все-таки… — И меня, — в один голос отозвались Музыкант с Виртуалом, перебивая словоохотливого Поэта. — Прощаю, прощаю… — краешки губ на заплаканном лице Жертвы подернулись в улыбке. Он уже «не успевал» прощать всех сразу. — И я тоже прошу прощения, — подпрыгивал тут же, возле кровати, карлик, цепляясь руками за край одеяла. Всем стало как-то легче и радостнее на душе. Никто минуту назад и представить себе не мог, что просьба о прощении у умирающего таит в себе такой тонизирующий эффект! Аура доброжелательности озарила комнату, незримо окутала присутствующих. И дышалось уже совсем иначе — свежо, по-весеннему… — Эй! — вдруг насторожил всех своим коварным «эй» Поэт, и даже слезы умиления на щеках Женщины моментально просохли. — А Панки-то… Панки-то прощения не попроси-или!.. — принявший изобличающую форму палец Поэта безжалостно указывал на притаившихся у стены Джесси и Факки. Взгляды собравшихся переметнулись в заданном направлении и посуровели… Что же это такое, в самом деле?! Те, кто больше остальных наделал Жертве гадостей, теперь вот так вот и попрятались?! Ну уж не выйдет! У вжавшихся в стену Панков был безнадежно жалкий вид. — Джесси, Факки! Что за дела? — послышался угрожающий голос Музыканта. — Некрасиво как-то выходит, — покачал головой нахмурившийся Виртуал. — Да уж… совсем не по-человечески! — не удержался от упрека даже Занудин, взмахнув перед собой пухлым блокнотом. Обладание этой книжицей, казалось, выводило его на совершенно новый качественный уровень в глазах остальных «ковчеговцев»… Панки воровато переглянулись, но по-прежнему сохраняли шпионское молчание. У Факки горели уши и сокращался мускул на щеке. Джесси тяжело сопел, заламывая руки за спиной. — Ребята, — выступила вперед Женщина, — вы разве не видите: Жертва умирает. Это означает, что все мы останемся здесь, а его с нами не будет. Уже никогда!.. При этих словах Жертва вновь напомнил о себе трелью плаксивых звуков. — И неужели, — продолжила Женщина, трагично поджимая карминовые губы, — так сложно заставить себя попросить у Жертвы прощения даже теперь? Что за глупая фанаберия? Возмущение собравшихся вылилось в еще большую непримиримость взглядов, от которых бедным Панкам просто некуда было деться. — Сложно вообще-то, — выдавил из себя Джесси. — Но мы… — ища поддержки, он с силой пихнул стоящего рядом Факки локтем под ребро, отчего тот скрючился, — мы попробуем. Джесси неуверенно шагнул вперед. — Это… гм… Жертва… ты уж извини за всю труху… ну в общем… за все плохое, что я тебе делал. Вот. — Слышь… и меня тоже извини, — придвинувшись к Джесси, пробубнил Факки, потирая ладонью ушибленное место. — Видите! Это же так просто, — залилась поощряюще-добродушным смехом Женщина. Сердитые складки на лицах «ковчеговцев» разгладились. Смазанный момент благополучно забылся и восторжествовало единение. Все снова улыбались и пребывали в прекрасном расположении духа. Даже дядюшка Ной выглядел моложе — прищуренные глаза его переливались лукавым перламутром. Но больше остальных был растроган сам Жертва. — Эх… вот ведь… разумеется, я вас прощаю, друзья, — вытирая слезы, радовался он. — Ой, я прям… я прямо даже и не знаю… даже и не умру теперь, наверное… Как же хорошо, как все по-доброму! Теперь только жить да жить! От переизбытка нахлынувших чувств Жертва трясущимися руками достал из-под подушки сигареты и, игриво щелкнув зажигалкой, с наслаждением закурил. В комнате сгустилась тишина. — Даже ноги, не поверите, мерзнуть перестали! С неописуемой проворностью Жертва стащил «носочные валенки» и торжественно раскидал по сторонам. Один из них ненароком угодил в Джесси ― мягко, но увесисто шлепнул по лицу. Джесси отшатнулся в приступе накатившей дурноты. Стоявший позади него Факки в изумлении раскрыл рот. — Это как это не умрешь?! — подальше от себя отшвырнув ногой зловонный «носочный валенок», оскорбленно вылупил глаза Джесси. — Да это чего ж?.. — Он не находил слов. — Мы, выходит, тут извинялись… — пролепетал Факки и запнулся. На его принявшем имбецильное выражение лице читалась мученическая работа мысли. Остальные «ковчеговцы» в не меньшей степени были огорошены подобным поворотом событий и поэтому ровно никак не успели отреагировать на то, что последовало дальше. «Одураченные» Джесси и Факки зловеще переглянулись… Панков как ветром сдуло с места, а уже в следующую секунду они с кулаками наседали на несчастного симулянта, пытающегося поглубже зарыться в вороха бесчисленных одеял, горой наваленных на кровати. * * * Еще неделю после этого случая Жертва пролежал в постели. Но теперь основной причиной недомогания были синяки и ссадины, полученные при побоях. Опасности для жизни, согласно общему мнению, они не представляли. Занудину пришлось вернуть обратно черный блокнот — символ своего несостоявшегося посвящения во многие таинства «Ковчега». Но ведь Занудин и не стремился затесаться к компиляторам в «свои»! Где-то в сознании прочно засела Айковская аллегория о червях, вероломно вторгшихся в табуированную среду, возомнив себя хозяевами найденного трупа. Хотел ли он стать таким червем?! Велико искушение, да противится что-то внутри, отвергает… «Не от Бога все это», — мысленно ежился Занудин, хотя назвать его человеком верующим было бы чересчур. Но такова уж сама жизнь, преподносящая примеры как святых атеистов, так и неисчислимой рати набожных негодяев по всему свету… — 7 — СОН ЗАНУДИНА о некоторых фрагментах тео- и космогонии, поведанных ангелом-хранителем — Мини-я, я яблок тебе принес, — Занудин положил сетку с большими зелеными яблоками на кровать. Он и сам сызмальства любил такие яблоки. Обязательно зеленые и сочные, медово-сладкие — грызть которые одно удовольствие. — Спасибо, — глаза ангела-хранителя по-доброму улыбнулись, — мне что-то не хочется. Ешь ты. Занудин не удержался и, легко порвав сетку, забрал одно. Остальные раскатились по всей кровати. Он с громким хрустом впился зубами в лакомство, и ароматный сок брызнул по сторонам. Несколько капель шлепнулось Занудину-маленькому на лицо, но ангел-хранитель не подал и виду — он по-прежнему выглядел доброжелательно. Закончив расправу над яблоком, Занудин долго молчал, играя в ладони коричневеющим огрызком. — Знаю, о чем ты думаешь, — обронил Занудин-маленький, первым не выдержав сгустившейся тишины. — О чем? — вскинул по-детски уличенный взгляд Занудин. — Все о том же. Об Анфиладе Жизней. Занудин тяжко вздохнул. — Но сильно сомневаюсь, — продолжил ангел-хранитель, — что ты уговоришь меня на новое путешествие. — Почему нет? — невинно поинтересовался Занудин. — Это не аттракцион. Никто не виноват, что ты так немощен перед лицом эзотерических откровений. А божественными дарами злоупотреблять нельзя, будь ты хоть избранный из всего живущего на Земле человечества. — Божественные дары… — задумчиво пролепетал Занудин. — Хорошо. Расскажи мне тогда о Боге, Мини-я… — Ух-ха-ха-ха! — покатился со смеху Занудин-маленький. — Рассказать о Боге, говоришь? Хоть стой, хоть падай — умеешь выдать! Что именно, голубчик, тебе рассказать? Где проживает, как выглядит, за сколько дней сотворил Мир?.. — Я не знаю, — смутился Занудин. — Уверен ли ты, что созрел для таких тем? Мгм… вот, например… ты только что съел Бога… — Прости, не понял тебя… — …ты осязаешь Бога, дышишь Богом, слышишь и видишь Его повсюду и внутри тебя — тоже Он. Когда ты ведешь мысленные беседы — на самом деле, ты разговариваешь с Богом. И все, о чем только ни подумаешь — есть Бог. Он в каплях дождя, барабанящих по стеклам, в клочке утреннего тумана, в недосягаемых звездах и миске супа на столе, в твоих детских воспоминаниях, светлых надеждах и глупых фантазиях, в любви к женщине и в страхе перед трудностями, в решениях, в поступках, в сомнениях, во всех вещах мира, что тебя окружают, и в самой причине, этот мир к существованию вызвавшей. Глупо перечислять все. Ведь все — Его Проявления. Ангел-хранитель на секунду вгляделся в осунувшееся лицо Занудина и еще сильнее расхохотался. — О да, ты не удовлетворен таким объяснением. Оно кажется тебе издевательством. На это я и попытался намекнуть с самого начала: так будет. Как ни бейся, ограниченный человеческий ум не в состоянии вообразить себе Высшую Разумную Силу, не увязав ее с образом подобного себе существа, наделенного неимоверно увеличенными свойствами собственной же индивидуальности. Эх… Бог — это синтез принципов, механизм взаимопереходов состояний! Анфиладу Жизней не строили! Она была всегда. Она — один из принципов, который необходим для вселенской гармонии. И если бы ее не было, равновесие все равно присутствовало бы во Вселенной, только проявленное по-другому! — Но как-то ведь должны создаваться принципы и удерживаться равновесие, и с чего-то должно было все начаться!.. — не обращая внимания на свое бессилие понять, попытался вступить в спор Занудин. — Вслушайся-ка в свой вопрос. Ты желаешь добиться ответа: что появилось раньше, яйцо или курица. Не так ли? Что ж, хорошая попытка, — усмехнулся Занудин-маленький. — И я тебе говорю снова: Бог и Вселенная образуют единую бесконечность творческих принципов… каждая мизерная крупица которой, по своей сути, есть сам Бог, вышедший из Себя! Яйцо и курица существовали всегда! И в той форме, какую ты знаешь, появились одновременно — но не из ничего, а как принцип, заменивший принцип другой, ему предшествовавший. Времени тотального несуществования проследить нельзя — его попросту не было!! ВСЕ суть либо проявленное, либо погруженное в потенциальное состояние. «Яйцо и курица» — это как мысль, обнаружившаяся в твоей голове: неуловимая, бесконечная и вездесущая. Хватит ли у тебя прыти проследить механизм зарождения мысли, пока она не вылилась в готовый образ? Нет! Почему? Да потому что любая мысль, которая только может затрепетать в твоих мозгах, уже существовала вечно! Все, что есть в мире — было всегда! Человек взял и постановил для себя, что рождение — это начало, а смерть — конец. И решительно обо всем склонен судить по этим двум вульгарным отметинам на необъятном теле космоса. Будто существует разделительная грань: вот он человек, а вот все остальное. И будто бы все, чем он только ни занят на своем по-смешному куцем отрезке под названием «земная жизнь» — достояние его безоговорочной самостийности. Но разве мысль, приходящая из ниоткуда — не рождающаяся, а ниспосылаемая, — не доказывает обратного? Что человек лишь шестеренка в сложнейшей машине. Частица Целого. Божественное проявление, непрестанно взаимодействующее с другими Божественными проявлениями, будь то мысль, мечта, воспоминание; или воздух, вода, земля, вкус зеленого яблока… А значит, он в то же время и Бог, развивающийся Сам в Себе. Человек — крохотная моделька Бога, если хочешь. Но как человек не рождает своих мыслей, а лишь пользуется теми проявлениями, что существовали вечно — так и у Вездесущего и Верховного Бога, Высшего Разума, не могло явиться мысли, не существовавшей вечно, которая бы породила Мир из ничего. И выходит, нет Бога в понимании современных религиозных проповедников. Есть только синтез рождающихся из самих себя и развивающихся в самих себе принципов ради собственной же самосущности! — Но что имеют в виду люди, когда говорят «верю в Бога»?! — вскочил на ноги Занудин. — О, ты пытаешься понять и присвоить себе чужое непонимание, и если не сделаешь этого, то еще больше уверишься в собственной ущербности, так? Гм… это замкнутый круг. В него попадать нельзя. Скажу другое. Вера в добро, любовь и справедливость — вот та вера, которая ладит с любым принципом… — В любовь и справедливость верить понятнее, — согласился Занудин, чем вызвал новый приступ добродушного смеха у своего ангела-хранителя. — Вот и давай на этом остановимся, — предложил он. — А в «Ковчеге», — не обратив внимания на слова Занудина-маленького, заговорил Занудин, — верят в любовь и справедливость? Ангел-хранитель нахмурился, а Занудин снова присел на край кровати. — Они проституируют этими понятиями… Хотя зря я говорю с тобой на эту тему. Ты сам должен во всем разобраться — ведь ты так решил для себя когда-то, бросая якорь в «Ковчеге». Но раз заикнулся ― продолжу. Все принципы во Вселенной вечны, самосозданы и уравновешены. Бог — это все, что нас окружает, и все, до чего может добраться в своих привольных путешествиях наше воображение. «Ковчег» с его обитателями — тоже проявление Бога. И вот что интересно… Бог словно расковырял на своем теле рану, чтобы понаблюдать: затянется она или воспалится. Бог саморазвиваем — и поэтому нет ничего противоречивого в проведении эксперимента над Самим Собой! Не противоестественно — но удивительно!! Вглядись в эту рану — и что ты о ней скажешь?.. Не найдешь ли ты — а если найдешь, то как отнесешься и чью, в конце концов, сторону примешь, — что частица посягнула на перестройку принципов Целого, из которого она сама же и вышла, являясь его проявлением?! Занудин долго думал над поставленным перед ним вопросом, но так и не справился со смысловым нагромождением подобного рода. Занудин-маленький понимающе похлопал по запястью Занудина своей крохотной ладошкой. — Ладно, успокойся и не мучь ты себя понапрасну. В тебе есть вера, я чувствую. Просто у тебя она еще неосознанная. Вера — это смысл. А смысл — это цель. Каждое разумное существо живет целью. И только тогда, когда цель действительно чиста и оправданна, если она на службе вечных и непререкаемых вселенских принципов — она есть вера самого высокого проявления. Только распознай ее однажды! А слов совсем не нужно… — Спасибо, Мини-я, — тихо произнес Занудин. Он с теплотой глядел на ангела-хранителя и мысленно благодарил его за все те уроки, которые получал в своих снах на протяжении многих лет. И светлая радость и щемящее чувство одновременно прокрались в сердце Занудина. Как странно. Он все пристальнее вглядывался во взрослое, отмеченное печатью мудрости лицо маленького человечка — будто сейчас, без отлагательств и именно таким пытался сохранить в памяти навсегда. С чего вдруг?! Неужели они больше не увидятся?.. По телу пробежал колючий холодок. Как ужасны подобные предчувствия! И как плохо, что не дано человеку знать, откуда они приходят, верить им или гнать от себя прочь… — Да не смотри ты так, — улыбнувшись глазами, почти прошептал Занудин-маленький, — у нас с тобой, между прочим, одно лицо… и мыслим мы одинаково… только на словах, в которые облекается суть вещей, разнятся эти вещи. Потому что слова — это костыли разума, коварная игра, испытание, они уродуют наши истинные мысли и чувства, наполняют душу сомнениями. А вот о предчувствиях… предчувствиям верить надо, что ни говори. Занудин вздрогнул и растерянно погладил себя по затылку, будто пытался нащупать ту загадочную «дыру» в черепной коробке, через которую мысли вытекали в окружающее пространство и становились прозрачны и ясны ангелу-хранителю, как что-то само собой разумеющееся. Ведь Занудин только-только задумался на тему скверных предчувствий, а ангел-хранитель ни с того ни с сего заговорил об этом же самом. — Да уж, — Занудин-маленький плавно прикрыл веки. — Похоже, пришло время списывать меня в утиль… — О чем ты, Мини-я? — О том, что мы все уже дали друг другу, приятель. — Не говори так! — у Занудина защипало в носу и глазах. — Ты только что догадался, а я не хочу больше скрывать — конечно же, я могу читать твои мысли! Я всегда это делал! Но важнее — как и почему. Затаи дыхание и послушай. Ты всегда это знал, но не отдавал себе в этом отчета. Я рожден твоим воображением. А значит, твой разум — мой дом. Значит, мысли и идеи, посещающие этот дом — попросту мои гости и соседи. Такие же реальные для меня, как земные люди для тебя. К кому-то из них я испытываю искреннюю симпатию, кого-то даже люблю, ну а некоторые вызывают у меня раздражение, не без этого… И все знания, которые ты от меня получал — я, в свою очередь, черпал из твоих же впавших в спячку мозгов. Пойми, подсознание человека — это что-то вроде коллективной памяти. Это сведения, которые добывались и накапливались усилиями всех живших. Но добраться до этих знаний, безусловно, непросто. Кому-то удается — и в народе говорят: «У него дар свыше». Но не понимая до конца природы такого дара, приписывают подвиги прозорливости, ясновидения, психометрии конкретному индивидууму, хотя и заслуга-то его, по сути, невелика… И тем не менее подобный случай исключителен. Обычный человек не умеет пользоваться тем, что дано ему с самого начала. А не умеет, потому что не способен поверить. Вот и ты, как все. Но ты придумал меня! И невинная хитрость твоего изобретательного разума сработала… Однако всему рано или поздно нужно ставить точку, пусть это и грустно. — Но я не хочу ставить точку! Это означает, я должен остаться один?.. Ты мне нужен, Мини-я… — возбужденно прошептал Занудин. — Хочешь или нет, но мы оба подошли к этому моменту. Мы обязательно увидимся, но пусть это будет как-то иначе, — Занудин-маленький на секунду задумался. — Все во власти принципа переходов, — добавил он и улыбнулся. Занудин молча глядел перед собой ничего не видящими глазами. — Когда кажется, что все закончилось — на самом деле, все только начинается. Пока ты тот, кем привык себя осознавать — тебе еще предстоят суровые испытания. Но не позволяй себе обманываться настолько, чтобы совершенная тобою ошибка стала непоправимой. А «Ковчег» ждет от тебя этого… — «Ковчег»… ждет?.. Объясни мне… — Нет! — резко ответил Занудин-маленький. — Больше никаких объяснений. Занудин вздохнул так, что вздох его показался стоном. — Тебе пора идти, — неловко подтолкнул Занудина в спину ангел-хранитель. — У тебя скопилась куча незаконченных дел в мире твоей действительности, и пока что они важнее… Занудин, опустив голову, поднялся на ноги. Он понял, что не уйдет никогда, если не овладеет собой и сам себя не прогонит. Как же тяжело на душе в такую минуту!.. «Почему я даже во сне должен страдать? — с горечью подумал Занудин. — Или это часть высшего плана, который неисповедим для живущих?..» И тут же Занудин осекся, вспомнив, что ангел-хранитель читает все его мысли. Ему стало стыдно за себя, и он сконцентрировался на мыслях исключительно светлых, мужественных. Занудин бросил короткий прощальный взгляд на ангела-хранителя и направился к выходу из палаты. — Постой, — окликнул его Занудин-маленький. Занудин обернулся. — Ты ведь хотел вернуться в Анфиладу Жизней?.. Если ты по-прежнему хочешь этого и намерения твои чисты — знай, у тебя все получится… должно все получиться… Ну, ступай же. — 6 — Видеть никого из обитателей «Ковчега» не хотелось. Раздражало отсутствие радио, телевизора, любой связи с внешним миром. Может быть, беспощадная война захлестнула планету или страшнейшая эпидемия… Занудин ничего не мог знать о мире, который покинул. И пусть когда-то, поддавшись порыву, он бежал от мира, бежал безоглядно — сердце по-прежнему хранило в себе эту утрату. Теперь, издалека, не такими уж ужасными казались Занудину его работа в конторе, дотошные соседи и подшучивающие знакомые, дом, в котором жил, шумные улицы, пробки на дорогах, топтание в очередях. Да, был период, когда смерть Эльвиры потрясла его настолько, что все ориентиры в жизни спутались. Но теперь Занудин знал о смерти гораздо больше… Ход жизни никогда не останавливается. Только запущенное в душу отчаяние рисует эту иллюзию и заставляет в нее поверить. Жизнь продолжается и ждет от тебя взаимности ― укрась ее вокруг себя как умеешь! А сколько замечательных женщин, припомнил Занудин, осталось в прошлом, к которым он не решился даже приблизиться, заговорить!.. Как это чудесно, наверное — семья, дети, смех в доме… Занудин вдруг понял, что нельзя (просто преступление!) быть одиноким там, где ты вырос. Нельзя быть чужим в родном краю! Потому что если так случилось — нигде больше своим ты тоже не станешь… Были и солнечные деньки когда-то. Б-ы-л-и. И никогда, хочется думать, тебя не покинет право вернуть в свою жизнь то, чего когда-то не оценил. Душу только береги, да времени бы на все хватило! Не мир плох, который тебя окружает, — а твое собственное недовольное, стервозное, потребительское к нему отношение. Такие открытия делал для себя Занудин и испытывал душевный подъем, оттого что рассудок не сопротивлялся им как в прежние времена, а значит, он на пути исцеления, на пути добром и правильном. Хандра медленно отступала. Она вновь расправляла свои серые крыла лишь в те моменты, когда Занудин ловил себя на мысли: «Ну и что из всего этого… я ведь по-прежнему здесь, в «Ковчеге»… я чего-то упрямо жду… какой-то развязки…» Знать бы наперед — какой? Занудин закурил, но тут же поперхнулся проглоченным дымом от внезапной рези в животе. «Вторые сутки ничего не ел», — сообразил он и потушил сигарету. Отворив дверь номера, выглянул в коридор. Занудину повезло — мимо очень кстати семенил карлик. — Даун. — Я вас слушаю, господин Занудин, — карлик остановился и принял позу угодливого внимания. — Ты крайне нехорошо поступил, стащив у меня фотографию… — брякнул Занудин, хотя мог поклясться, что совершенно не собирался ворошить дела минувшие. Коротышка густо покраснел. — Ладно, забыли, — снисходительно добавил Занудин, махнув рукой. — Будь добр, принеси мне чего-нибудь перекусить. — Я мигом, — расплылся в улыбке карлик и тотчас исчез из виду. Занудин вернулся в комнату и остановился возле окна. Все тот же безжизненный вид за стеклом. За время обитания в «Ковчеге» Занудин изучил его в деталях, а детали эти имели свойство оставаться неизменными. Если бы на окраине леса, который почти вплотную подступал к стенам «Ковчега», за ночь исчезло хоть одно дерево — Занудин непременно бы заметил эту пропажу. Занудин мог сказать и больше. Однажды, совершая вечернюю прогулку возле «Ковчега», он приблизился к молодой рябине и, мысленно попросив прощения у деревца, навалился на нее всем телом, с раздирающим душу хрустом сломал. И что же? Проснувшись и выглянув в окно на следующее утро, Занудин почти без удивления вновь нашел поруганную рябину в целости и невредимости. Чего уж после этого говорить о феноменах, происходящих в самом «Ковчеге»! Законы пространства, времени и причинности событий казались здесь недосягаемыми для человеческого понимания. Дверь распахнулась, и в номер вошел Даун с подносом в руках. — Курица запеченная в сладких перцах, вареный картофель, свежие овощи, коньячок… — Спасибо, спасибо, Даун, — оторвался от окна Занудин. — Коньячок, говоришь? Может, и ты рюмашку пропустишь? — Нет. Вы что! — возмутился карлик и даже отвернулся, чтобы не смотреть на бутылку. Уши его задергались от волнения. — Я не пьяница какой-нибудь! — Ну, хорошо. Просто посиди со мной в качестве компании. Я давно уже не ел и, боюсь, если останусь наедине с этим великолепным ужином, то так беспардонно на него наброшусь, что моему желудку несдобровать, — настоял Занудин. Пожав плечами, карлик присел на краешек кресла. Благодарно кивнув ему, Занудин приступил к трапезе. Коньяк, разумеется, оказался высшего сорта. Картошка таяла во рту. Огурцы весело хрустели на зубах, а помидоры упруго брызгали свежим соком. Как же вкусная еда вновь напомнила о доме, о праздничных ужинах с младшей сестрой! Однако Дауна он попросил остаться вовсе не для того, чтобы коротышка молчал словно партизан. Его следовало разговорить. Когда-то ведь Занудин и Жертву с Панками всерьез не воспринимал. А оказалось, туда же… компиляторы! Ваятели Нового Мира! Мурашки по коже, ей-богу, как представишь… — Даун, и давно ты живешь в «Ковчеге»? — задал вопрос Занудин, не поднимая на карлика глаз. — Давно, — лаконично ответил Даун, почесав щеку. — А каким «Ковчег» был раньше? — Он был обычным. — Значит, сейчас он необычный? — Да, сейчас все по-другому, — Даун заерзал на месте. — Неужели не заметно? — А что сделало его необычным? — поинтересовался Занудин, принимаясь за куриное крылышко. — Об этом лучше говорить с дядюшкой Ноем. — А ты разве не знаешь? — Я не такой умный, как он, и могу наболтать ерунды. — Понятно. А как остальные «ковчеговские» обитатели появились в придорожном заведении? — Так и появились. Потому что здесь проходила дорога… В результате вяло развившейся беседы карлик пересказал лишь то, о чем Занудин знал уже от старика. О таинственном капризе стихии, об исчезновении дороги. После того как дорога пропала, «Ковчег» и стал необычным… «Сухая легенда и никаких тебе подробностей», — разочарованно подумал Занудин. — А «ковчеговские» обитатели появились здесь случайно или нет? — тем не менее продолжал задавать он примитивные вопросы, мало на что, по сути дела, рассчитывая. — Конечно, случайно! — фыркнул вдруг карлик. — Это сейчас они строят из себя таких важных! Дураки… тьфу! — По-твоему, они совсем даже не «важные»? — приятно удивившись внезапному возмущению Дауна, прищурился Занудин. — Кхе-хе-кхи-кхе, — засмеялся карлик, держась за живот, как это делают шумные, но не очень-то веселые дети, — вот вы меня насмешили, кхи-кхе… Тот, кого вы знаете теперь как «Поэта», был жалким актеришкой в захолустном самодеятельном театре. Схлопотав там пинка под зад, он ехал на пробы в другой, где ему точно так же показали бы от ворот поворот. Женщина работала учительницей в начальной школе и, сказать по чести, вряд ли была способна научить чему-то толковому детей — по причине хотя бы того, что кроме мужчин и замужества ничто ее воображение не занимало. Только вот поклонники, как назло, на порог не ломились. Клюнув на брачное газетное объявление, она ехала в другой город навстречу очередному своему любовному разочарованию. Жертва — затюканный домочадцами младший бухгалтер. Пытался покончить жизнь самоубийством ― но даже в этом опростоволосился. Был спасен, с работы уволен, ехал в санаторий поправить здоровье. Виртуал — серенький инженер, изо дня в день постигавший науку оставаться невидимкой на своем служебном месте даже вопреки щедрой комплекции. Джесси и Факки — два разнузданных студента, решивших устроить себе роскошные каникулы после мошенническим путем сданной сессии. Такую вот блистательную публику привез к нам последний автобус… Занудин поймал себя на мысли, что обескуражен услышанным. Мысленно потешаться над забавным Дауном отчего-то расхотелось. — А-а… Музыкант? — машинально спросил Занудин, задумываясь в этот момент совсем уже о другом. — Музыкант был таксистом. Так что если на чем-то ему и приходилось музицировать в прежние времена, то только на клаксоне, — захихикал карлик. — Странное дело, — проговорил Занудин, отстраняя от себя поднос с ужином, который больше не лез в горло. — Чего ж тут странного, — буркнул себе под нос Даун. — Если поверить окончательно во все то, что я успел узнать о «Ковчеге» — еще больше обнаружится непонятного… Как такие люди могут браться за переустройство мира?! Абсурд… инсинуация против логики… — Эх, при чем тут… — вздохнув, покачал головой карлик. — Когда «Ковчег» изменился сам, он повлиял и на людей, которые стали его обитателями. Я, конечно, мало могу об этом рассказать… но ведь не то что бы совсем ничего! — Даун раздул щеки и принял напыщенный и вместе с тем таинственный вид. — Вот что я слышал от дядюшки Ноя… ведь он частенько любит поболтать сам с собой возле камина, когда думает, что я сплю или просто ничего не понимаю!.. «Ковчег» — это генератор энергии пяти элементов, живая магия, проявленная мощь бытия!! Вы заметили, что в небе над «Ковчегом» почти никогда не дуют ветра? В небе нет облаков, потому что нет силы, способной гнать их над землей. Эта сила, сила воздуха (первого элемента) забирается «Ковчегом». Вокруг «Ковчега» нет воды, и дождей над «Ковчегом», как правило, не проливается. Сила воды (второго элемента) тоже забирается «Ковчегом». Нет дождя — а значит, нет молнии и огня (третий элемент), который тоже забирается «Ковчегом». Земля (четвертый элемент), на которой стоит «Ковчег», отдает ему свои минеральные соки. Потому-то и лес, окружающий «Ковчег», кажется впавшим в спячку… — Постой, Даун, — вмешался Занудин, — но в те дни, когда я только появился в «Ковчеге», прошел сильный циклон. Были грозы, сильные ветры, дождь лил не один день… — Зачем перебивать?! Мне ведь так легко запутаться, и я не вспомню, о чем говорил раньше, — закапризничал Даун, что заставило Занудина послушно прикусить язык. — Так о чем я? Ага, молчите — сам помню! Четыре элемента… Придя в раж, Даун деловито приблизился к бутылке с коньяком, от которого, помнится, отказался. Налил себе рюмку до краев, выпил, с развальцем вернулся на место. Удобно устроившись в кресле, он продолжал: — Генератор не запустится и не станет вырабатывать магическую энергию без пятого элемента. Этот последний элемент есть человек, несущий в себе творческое начало и объединяющий силу своей чувственности с силой остальных четырех элементов! Но вот один нюанс… Как забирает «Ковчег» себе живительность воды, силу огня, движение воздуха и соль земли — так же он поступает и с человеком. Важно ли, что из себя представляли нынешние компиляторы в былые времена, если вся их глупая и ненужная для дела индивидуальность попросту стерта… Занудин шумно сглотнул. — Если и не стерта, то проявляет себя крайне редко и неохотно. Их человеческие индивидуальности пали жертвой нового дара, в носителей которого они были превращены. Именно обладание мощнейшими медиумическими способностями и отвечает той грандиозной задаче, которая перед компиляторами поставлена!.. А те жизни, которые остались позади, во власти вчерашнего дня — разве они что-то еще могут значить в сравнении с… в сравнении… э-э… Вероятно, у Дауна попросту вылетело из головы, что говорил дядюшка Ной по этому поводу дальше. Но разгоряченный выпитым алкоголем карлик уже не мог позволить спуститься с занятой им в глазах Занудина высоты. Даун аккуратно откашлялся в свой маленький кулачок. Взглядом, полным академического апломба, он словно гипнотизировал Занудина. И только когда взгляд этот сползал к отодвинутому в сторону подносу с недоеденным ужином, в нем вновь на мимолетные мгновения просыпалось что-то от прежней куцей натуры. — Я, надеюсь, понятно рассказываю? — О, ты рассказываешь великолепно, — поощрительно отозвался Занудин. — Но, признаться, столько в твоем рассказе неожиданного, что время от времени приходится приводить в порядок разбредающиеся мысли. Занудин не мог выкинуть из головы той существенной детали, что карлик упоминал о «Ковчеге» как о некой концентрации разумных и волевых проявлений. Но что хуже всего — этот, на первый взгляд, дешевый «книжный фантастизм» находил немало подтверждений в реалиях повседневной жизни. Все меньше и меньше оставалось сомнений в том, что в придорожном заведении поселилась неведомая сила. Удивительная и ужасная одновременно. Может быть, эта сила слепа и проявляет себя по наставлению «ковчеговских» обитателей. А может… она сама знает, что творит?! — Чертовщина, да и только… — покачал головой Занудин. — Оставьте чертей в покое. Только дураки в них верят, — не удержался от комментария карлик и уставился на недопитую бутылку. Проигнорировав подтекст этого взгляда или попросту его не заметив, Занудин сам завладел коньяком, присосался сухими от волнения губами прямо к бутылочному горлышку и в три исполинских глотка разделался со спиртным. Внутренности обожгло колючее пламя, зато спустя минуту Занудин почувствовал себя значительно лучше. Настолько, что можно было продолжать разговор. — Почему ты говоришь о «Ковчеге» словно о живом, Даун? — А вы разве не чувствуете, что он живой? — вопросом на вопрос ответил карлик. — Да, иногда мне именно так и кажется, — мрачно согласился Занудин. — Но только что я могу об этом знать? Я здесь человек пришлый. В суждениях стараюсь быть как можно осторожнее. — Порой мне кажется, никто не знает больше, чем ему дозволено, — заговорщицким тоном поделился с Занудиным Даун. — Компиляторы просто пользуются дарованной им силой и ни о чем таком не задумываются. Черт-те что о себе возомнили! Ой… и я уже про чертей… тьфу! Головы у них вскружились, у этих зазнаек — точно вам говорю. Они уже чуть ли ни готовы поверить в то, что источник всех проявляемых чудес скрыт в них самих. Но ведь это же «Ковчег»!! Все, все решает «Ковчег»!.. Дядюшка Ной понимает это. И говорит об этом сам с собой. Но дядюшка выбран руководителем компиляторов… они дурно, очень дурно на него влияют… и он тоже становится таким… — глаза Дауна заблестели от слез. — По-твоему, дядюшка Ной тоже изменился? — осторожно поинтересовался Занудин. — Раньше ты знал его совсем другим, да? А ты сам, Даун… изменился? Чувствуешь это? Карлик неуклюже вытер намокшие глаза тыльной стороной ладони. Призадумался. — Мы с дядюшкой Ноем… хм… Рутина ведения дел придорожного заведения не оставляла времени заниматься собой, но зато мы хорошо справлялись с работой. Нам было важно, чтобы посетители «Ковчега», даже если никогда их больше не увидим, остались довольны приемом и поминали нас только добрыми словами. Порой я скучаю по той жизни. Что еще было нужно двум одиноким трудоголикам? Мы могли бы закрыть придорожное заведение, отказаться от посетителей и безбедно доживать свои деньки в размеренности и покое. Но мыслей подобных, господин Занудин, даже не возникало! У нас не получилось бы по-другому, поверьте! Я ничего не знаю о молодых годах дядюшки Ноя, но, вероятно, он прожил великую жизнь. Для себя ему нечего было желать. Он и меня научил быть счастливым не от богатства и удовольствий, а от пользы, приносимой другим. Меня! Вы можете себе это представить? Меня — обделенного Богом, уродливого, несуразного… появившегося на свет для обид и зависти, для унижения, для постоянной мысли, что все вокруг тебе должны… — карлик вновь был близок к тому, чтобы расплакаться, но все же сдержался и продолжал: — Так вот. Наша жизнь была именно такой, где каждая мелочь виделась на своем месте. Где менять нечего. Да, мы крутились как белки в колесе, думали больше о других, а о себе почти никогда, но это было частью общего порядка, условием правильного течения жизни. — И что же стало по-другому с того момента, как в «Ковчеге» поселилась, гм… разумная сила? — Сила выбрала дядюшку Ноя старшим. Но это и понятно. Представляете, что было бы, если б эти дураки вообще никому не подчинялись?! — Даун с презрением фыркнул. — Дядюшка Ной получил Цель! Каким образом — этого я знать не могу. Все это было так ошеломительно… первое время я не находил себе места от страха… потом все устаканилось. Разумеется, дядюшка Ной не смог отказаться от новой роли в «Ковчеге» — потому что прежний смысл жизни, его и мой, был отнят безвозвратно. Вы спрашивали, как изменился дядюшка Ной. Казалось, что никак… Внешне он сумел сохранить спартанское спокойствие. Создавалось впечатление, он в одночасье впитал в себя знание всех вещей мира. А узнав так много, он уже ничему не удивлялся. Раз уж рок задумал такой поворот и выбрал его ответственным за все происходящее в «Ковчеге», дядюшке Ною оставалось только следовать этому капризу судьбы. И других он заражал присущей ему уверенностью. Ведь ничего в своей жизни он не привык делать спустя рукава. Хоть «Ковчег» и ломает людей, но некоторые черты все же никакая на свете сила не способна искоренить в человеке… Занудин мысленно подчеркнул последнюю фразу, сосредоточился на ее смысле ― но тут же одернул себя и продолжал внимательно слушать неожиданно раскрывшегося в роли рассказчика Дауна, дабы не упустить ничего другого, не менее важного. — С тех пор дядюшка Ной вынужден держать со мной дистанцию. Мы уже не близки как раньше. Но я не ропщу. Что тут поделаешь. Сами, наверное, понимаете… Изменился ли я? — карлик похлопал глазами. — Не знаю. От безделья я предоставлен сам себе. Я стал задумываться о разных вещах. А это навевает тоску. — Ты вовсе не бездельник, — выдвинул добродушный протест Занудин. — Нет, это так, — с печалью в голосе настоял на своем Даун. — Работы по дому мне почти никакой не осталось. «Ковчег» сам следит за собой. И за нашими нуждами тоже. А я лишь выполняю самые видимые функции — чтобы у ритма «ковчеговской» жизни сохранялись хоть какие-то человеческие черты… Еще «Ковчег» как будто бы прибавил мне сообразительности, — карлик озорно хихикнул и покраснел. — Правда, она то нагрянет, то отхлынет… Странно. — Да ты и раньше не был несообразительным, я так полагаю, — вновь вступился за скромного коротышку Занудин. — Просто вечная занятость не позволяла эту самую сообразительность в себе обнаружить. Во все времена дикари жили бок о бок с мудрецами. Одни никогда не могли без испытаний на выживание, войн, интриг, постоянной круговерти бессмысленных дел. Их убеждение спокон веков таково, что время не должно течь своим ходом, его непременно нужно подталкивать в спину. Другие же — имея желание и условия отгородиться от суеты — просто созерцали окружающий мир, прекрасный и не требующий никакого вмешательства в его гармонию, постигали возможности своего собственного разума. Кто не хочет быть дураком — никогда им не будет. А чрезмерная занятость и оголтелость во всех ее проявлениях — безусловно, отупляют. Карлик почесал затылок. — А вы тоже считаете, что мир так уж хорош и не требует никакого вмешательства? Что он прекрасен и гармоничен… — Я не о том, — отмахнулся Занудин. — Ну а все-таки? Занудин нахмурился. Коротышка, построив вопрос на выхваченной из контекста фразе, его явно озадачил. — Было время, когда я презирал окружающий меня мир. Потому что не находил себе места в нем. Себе лично — понимаешь? Но оказавшись в «Ковчеге» и столкнувшись с угрозой потерять тот мир, что я знал, навсегда — многое стало видеться мне по-другому. Не мир плох — это МЫ не достаточно хороши для него. Но мы ведь можем исправиться, если сами того захотим!.. Потихоньку, по чуть-чуть, шаг за шагом… Вот что я думаю. — Ну-у, эти-то вас разубедят и уж точно заставят думать иначе, — пообещал Даун, мрачно ухмыльнувшись. — До сих пор только я… был хозяином собственных мыслей и убеждений, — сердито пробурчал Занудин и поднялся из-за стола. В душе-то он вряд ли на все сто верил в искренность своего возмущения… Занудин вновь приблизился к окну и уставился на скучную, до остервенения знакомую панораму за стеклом — какое-то болезненное влечение в тысячный раз убедиться в ее неживом постоянстве подсознательно распирало изнутри. — Понимаешь, Даун… Каждый человек должен сам искать ответы на вопросы, которые ставят его по жизни в тупик. Пусть это нелегко. Пусть это набитые шишки, разочарования, даже страдания. И тем не менее!.. А отдаваться в руки таким же заблудшим в лесу, чтобы они слепили тебя по своему опошленному плану — последнее дело. Нет уж. И не говори больше, что кто-то заставит меня думать так, как думать я не желаю! — выпустив пар, Занудин в момент успокоился. — Я рад, что у нас получилась такая доверительная и животрепещущая беседа. Спасибо тебе. Продолжая глядеть в окно, Занудин слышал, как карлик загремел посудой за его спиной, возводя из тарелок и блюдец кренящуюся башню на подносе. — Почти ничего не съел… а говорил «есть хочу, есть хочу»… вон сколько всего осталось… носи туда-сюда… — еле слышно заворчал коротышка себе под нос, — поклюют вечно как цыплята… объедки по краям размажут… Занудин медленно обернулся и в замешательстве уставился на карлика. Ну и как тут не поверить в живой «Ковчег», властвующий над своими марионеточными обитателями?! Над позвякивающими тарелками вновь копошилось жалкое, ограниченное существо. Накрыла эфирная волна — и наградила коммуникабельностью, интеллектом. Отхлынула — не поминай лихом, опять ты никто, «опустевший носитель». Вот оно как! Или это пресловутое раздолбайство?.. Занудин почувствовал себя невыносимо уставшим от мистики, которая мерещилась теперь на каждом шагу. Еле переставляя ноги, он добрел до кровати и прилег. Вооружившийся подносом Даун стоял теперь у изголовья Занудина и пытался угадать по виду растянувшегося на постели тела, не последует ли больше просьб или распоряжений. — Даун, — голосом умирающего произнес Занудин. — Я вас слушаю. — Так откуда же взялся тот циклон? Карлик больше минуты беспомощно вращал глазами, пока в его взгляде вновь не забрезжил осмысленный огонек. — Вас ведь тут ждали, господин Занудин… Вы призваны были усилить пятый элемент. А циклон оказался следствием колебания установленного до вашего прихода равновесия. Генератор вернул незадействованный ресурс остальных четырех элементов обратно в окружающую среду, вот и все. Теперь, когда баланс восстановлен, стихия будет отдыхать. Новый циклон придет только в том случае, если в «Ковчеге» умрет компилятор… — Меня ждали? — вылупил глаза Занудин. На всю остальную эзотерическую демагогию карлика он не обратил ровно никакого внимания. — Ждали, ты сказал?! Опять эта загадка его якобы неслучайного появления в «Ковчеге»! Занудин хотел вскочить с постели. Впрочем, резон совершать резкие телодвижения уже пропал. Даун, испуганный его реакцией, в мгновение ока покинул комнату. — Эх, — тяжко вздохнул Занудин и уткнулся лицом в подушку. «А ведь я телеграмм «приезжаю зпт ждите тчк» никому не посылал», — мысленно съязвил он над собой. Душевное смятение не притуплялось… — А пошло все к чертовой бабушке! — что есть мочи заорал Занудин, но крик так и задохнулся в рыхлости облепившей лицо подушки. Понадобилось не меньше часа, чтобы привести возбужденный рассудок в должное спокойствие. В конце концов ему даже удалось развеселиться благодаря парочке каких-то легкомысленных воспоминаний. Занудин и представить себе не мог, что впереди его ожидала одна из самых ужасных ночей всей прожитой жизни… — 5 — Сильнейший удар заставил распахнуться дверь настежь — по полу забряцали части разломанного замка. Взъерошенные Панки замысловатой походкой проследовали вглубь комнаты и, развалившись в креслах, замерли. Занудин, отдыхавший в кровати с книгой, был настолько шокирован этим беспрецедентным вторжением, что не мог проронить ни слова и только хлопал глазами. Спустя минуту полного бездействия, точно пробуждаясь ото сна, Панки начали озираться по сторонам, вяло изучая окружающую их обстановку. Остекленевшие взгляды молодчиков одновременно остановились на Занудине. — К-хех, — крякнул Джесси, — гляди-ка — Зануда! — отвратительная трещина кривой улыбки расползлась по его лицу. Факки это наблюдение не показалось таким уж радостным. — А чего он тут делает?! — Не знаю. Книжку, что ли, рассматривает… — Зануда, ты чего тут делаешь?! Алло, гараж! — Факки неумело пощелкал пальцами. — Вообще-то, это моя комната, — осторожно заметил Занудин, все еще не пришедший до конца в себя. — Ты чего, сбрендил совсем? — возмутился Джесси. — Это наша комната! — Вот шкварки лепит! — хохотнул Факки, а вслед за ним, хоть и пытался сдержаться, захрюкал от смеха Джесси. Занудин понимал, что с наркоманами спорить бесполезно, но, несмотря ни на что, все же предпринимал робкие попытки разрешить невразумительную ситуацию словами. — Послушайте меня, — вкрадчивым тоном заговорил он, — в вашей комнате, извиняюсь, самый настоящий бардак. А здесь? Поглядите внимательнее. Чисто, ухоженно, библиотека. Значит, это все-таки моя комната, а? На удивление Панки прислушались к приведенному доводу и вновь принялись очумело взирать вокруг себя. Но вот их взгляды встретились. Панки пуще прежнего прыснули со смеху. — Ты чего, Зануда, в нашей комнате уборку провел, что ли? — Вот тебя сплющило, балда! — Ну и какого рожна ты здесь все так вылизал? — Мы тебя не просили! — И книжек, в самом деле, приволок целый шкаф! Смотри! — Вот дятел… С картинками хоть? — С хренофигинками! Муах-ха-ха-ха… — Ну, чува-ак… — Я повторяю: вы просто ошиблись комнатой, — стараясь не обращать внимания на встречный поток словесной шелухи, сквозь зубы процедил Занудин. — Ой, надоел, Зануда, — замахал на него руками Джесси. — Да ладно, давай подарим этому прохиндею комнату. Пускай подавится, — расщедрился вдруг Факки и, скорчив физиономию, сплюнул на пол. — Ты чего городишь! А мы как же? Нам куда деваться, по-твоему? — Нам его комната достанется, тупица! Делов-то! — Сам тупица! Тут у нас «конференц-зал»! А там что? — О! «Конференц-зал»! — шлепнул себя по лбу Факки. — Во-во, — закивал головой Джесси, — нас там, между прочим, дожидаются уже. — Повернувшись к Занудину: — Мы — вниз. А ты, Зануда, выметайся пока. Видишь, не получается ничего с обменом комнатами, даже не уговаривай. Не устраивает вариант — и все. Адью! Потеряв интерес к Занудину, точно тот перестал существовать, Панки как по команде сползли с кресел на пол, дружно скатали ковер и… замерли. Конечно, никакого люка на ожидаемом месте не оказалось. Джесси первым поднялся на ноги, вытирая со лба выступившую испарину. Факки так и продолжал стоять на четвереньках, недоуменно царапая паркет ногтями. — Чего-то я не въехал… — Я тоже не догнал… Подозрительные взгляды Панков перекочевали на Занудина. — Зануда, ты его замуровал? — глупо улыбаясь, спросил Джесси. — Надо же, до чего додумался… — с восхищением выдохнул Факки. — Так, довольно! — не в силах больше себя сдерживать, воскликнул Занудин и вскочил с кровати, на ходу подтягивая сползающие трусы. — Я не собираюсь и дальше слушать этот бред! Всякому терпению есть предел! У вас наркотическое отравление… — Нет, балда, это у тебя скворечник перекосился… — Все! Все! Хватит! — заревел Занудин, размахивая руками, словно ветряная мельница. Узрев Занудина в ярости, Панки побелели… Первым вылетел из комнаты Джесси. Вслед за ним в коридоре очутился Факки. Что-то — некий труднообъяснимый интерес, смесь брезгливости и жалости — заставило задержаться Занудина в дверях. С минуту он наблюдал, как, кривя физиономии, Панки барахтались на полу, пытались подняться на ноги и снова падали, больно расшибая локти и лбы. «Дуралеи, — хотелось сказать этим недорослям, — вы просто запутались, заигрались, перестали различать, где черное, а где белое, что хорошо, а что отвратительно и не достойно звания человека — взгляните вокруг себя, опамятуйтесь…» Но вот мыльный пузырь мысленного пафоса лопнул — и те слова, что слетели с языка Занудина на самом деле, его же самого поразили и оглушили: — Отребье, наркоманы, ничтожества… убил бы вас, мразь, как вы мне опостылели!.. Все тело Занудина лихорадочно задрожало. Ступни сковал такой холод, точно босые ноги обложили льдом. Разыгравшаяся мигрень показалась зазубренным куском металла, с размаху обрушившимся на беззащитные мозги в лохани трепанированного черепа. Занудин пошатнулся. И только уперевшись грудью в дверной косяк — устоял. Настолько откровенный повод он дал подсознанию насладиться идеей намеренного зла, что вся психофизика Занудина моментально пришла в расстройство! Начитанный Занудин знал, что в мире оккультизма добрый колдун первый страдает от своих неправедных мыслей и намерений. Неужели таинственный «Ковчег», стерев все условности, слепо применил этот закон и сейчас, по отношению к нему?! Кое-как оправившись от потрясения, Занудин хотел поскорее возвратиться в комнату, но странный, изучающий взгляд Панков против воли удержал на месте. Лицо Джесси, поднявшегося с пола, прояснилось от безумия и приобрело пугающе-серьезные черты. — Значит, Зануда, так ты с нами… да? Наркотическое, значит, отравление… да? Хорошо-хорошо. Отлично! По-моему… пора тебе немного развлечься, Зануда, — Джесси многозначительно переглянулся с Факки. Факки прищурился, ответил на взгляд кивком мрачной загадочности. — Благодарю покорно. Обойдусь как-нибудь без ваших развлечений, — рассеянно отозвался Занудин и притворил за собой дверь. Наклонившись, он подобрал с пола отломанный язычок и затейливо изогнутую ручку. Повертел в ладони. «Может, «Ковчег» сам починит мне замок, и к Дауну обращаться не понадобится?» — мелькнула в голове эксцентричная мысль. Занудин хотел поскорее забыть обо всем случившемся. * * * Сон выдался на редкость беспокойным. Занудин вздрагивал, ворочался, потел и задыхался. Время от времени сквозь зыбкую дремоту мерещились подозрительные шорохи и зловещее перешептывание. И все же сознание Занудина упорно противилось неясным полубредовым тревогам. Разве ночные кошмары — такое уж необычное дело? Но вдруг мрак поколебался. По комнате разлился неяркий свет… Занудин резко дернулся. Однако тут же ощутил, что тело сковано чьими-то свирепыми усилиями! Окончательно воспрянув ото сна и испуганно проморгавшись, Занудин превратился в наблюдателя и пассивного участника вот какой дикой сцены: над его лицом нависал Факки — он держал Занудина за руку и за горло, противно сопел и посмеивался, не предвещая своим пакостным смехом ничего хорошего. И это еще не все! На животе Занудина в самой нахальной манере восседал Джесси. Хищно щерясь, юнец издевательски вертел между пальцами медицинский шприц… — Добро пожаловать в мир теней и фантасмагории, Зануда! — разорвал предательскую тишину ночного часа торжественный возглас Джесси. — Давно было пора выпустить из кое-кого все его заносчивое дерьмо, — прошипел Занудину в лицо Факки, оскалив гнилые зубы. — Ты думал, мы так тебя и не проучим? — Угу, верно, — подтвердил Джесси, прищуривая глаз, пугающий невменяемым холодом сузившегося зрачка. — Если остальные сюсюкальщики не могут показать выскочке его место — то для чего же тогда Панки?! Вот он, наш триумфальный выход… — Добро пожаловать в мир теней и фантасмагории, — исчерпав фантазию, замогильным полушепотом повторил слова Джесси раскрасневшийся Факки и, вытянув губы трубочкой, отвратительно рыгнул. В предчувствии грозящей беды, Занудин истошно захрипел и предпринял отчаянную попытку отбиться от полоумных Панков свободным кулаком. Но все сопротивление сошло на нет, лишь только игла впилась в вену, а по жилам потекла отравленная кровь… Очертания окружающей действительности утратили прежнюю четкость. Бороться не хватало сил, тело стало каким-то чужим, ватным. Цепенеющий после насильственной инъекции Занудин безвольно уронил затылок на подушку. Гикая и пересмеиваясь, Панки выскочили из комнаты, оставляя Занудина наедине со своими пугающими чувственными метаморфозами. Глаза заслезились от давящего на них ядовитого света, все гуще и гуще разливавшегося по комнате. Откуда он распространялся, оставалось загадкой. Тупые болезненные толчки сотрясли тело изнутри. Занудин истерзался, пока не открыл для себя, что это бой его работающего сердца. Дик-дум, дик-дум, — отстукивало оно, словно пребывающий в трансе шаман ударял в тугой, утробно ухающий бубен. Привыкнув спустя время к этим звукам, Занудин начал различать и остальные. Сначала он расслышал тихий плеск, очень скоро превратившийся в бурлящий рев целого потока. Неужели так течет по венам и артериям моя кровь?! — дошло до изумленного Занудина. Вслед за этим воображение поразил ураганный свист, доносившийся из легких, по которым проходил воздух. В какофонии, порождаемой шумным организмом, Занудин различал скрежет суставов при малейшем движении тела, шелест трущихся друг о друга тканей. Везде что-то непременно хлюпало, урчало, лязгало и скребло. Однако стоило задуматься о чем-то отстраненном — и хаос анатомических гиперсигналов не беспокоил. Но уж лучше бы Занудин продолжал слушать как трещит и пузырится внутри переваривающийся ужин под воздействием желудочных соков, чем подвергнуться тем ужасам, что ожидали его впереди!.. По-прежнему не изменяя лежачего положения, Занудин плавно двигал головой и оглядывал комнату. Теперь он видел ее будто впервые. Все предметы в номере казались зыбкими, перекошенными. Все до одного пульсировали вровень со стуком сердца, словно живые. Освещение становилось все ярче и порождало в воздухе радужные вспышки. Поплевав на пальцы, Занудин осторожно потер ноющие глаза. При этом он обнаружил, что руки его стали волнообразно изогнутыми и фосфоресцировали. В такт стуку сердца они слабо вздрагивали и отбрасывали тончайшие брызги-флюиды — проще говоря, вели себя как и все вокруг. Редкая, ни на что не похожая оптическая феерия разыгрывалась в окружающем пространстве. Неожиданно Занудин подловил себя на мысли, что способен воспринять происходящее вполне милым и не лишенным своеобразного изящества. Сознание плавно и неуклонно адаптировалось. Порой даже выдавались минуты такой повышенной экзальтации, что Занудин, едва ли узнавая собственный голос, начинал с упоением бубнить туповато-слащавое «рай! рай!» и ощущал себя не меньше чем на седьмом небе от счастья. Он видел себя парящим. С большими белыми крыльями за гордой спиной. А рядом с ним в поднебесной синеве проплывали ангелы… Но показав блаженство, лукавый маятник с той же готовностью мог продемонстрировать и обратную, темную сторону своей силы. Занудин почувствовал, что куда-то проваливается… Только-только в компании ангелов он покорял небесную высь — и вдруг ощущение полета приняло абсолютно иную, паскудную, изощренно-мерзостную форму. Что это?! — содрогнулся возмущенный и растоптанный в своих лучезарных переживаниях Занудин… …С одной кучи экскрементов на другую, занудно жужжа, перелетала толстая неуклюжая муха… Правое крыло ее было повреждено и растрепано на оконечности в бахрому. Этот дефект каждый раз мешал удачной посадке. Муха была жадная — как ненасытно и порочно любое существо, обиженное судьбой и жизненным предназначением! Муха старалась не пропустить ни одной кучи из тех, что попадались ей на пути! Муха стремилась попробовать отовсюду! И постоянно подводило раздробленное крыло… Она плохо балансировала в полете и как только подлетала к очередной куче экскрементов и пыталась сесть, ее непременно заваливало набок, лапки мухи беспомощно подламывались и переплетались, звучал курьезный шлепок. Не повалявшись, не поешь… А сколько же этих зловонных куч увидел выставленный с облаков Занудин — попросту не верилось глазам! А какое разнообразие колеров!.. Экскременты бурые, песочные, кофейные, палевые, каштановые, грязно-красные, изжелта-коричневые, зеленовато-бежевые, матово-черные с алебастровыми прожилками и даже розово-голубые! — Как это все омерзительно, ужасно и неподобающе! — вскричал Занудин, не способный взять в толк, где он, зачем он здесь, при чем тут все эти гадкие испражнения и эта, черт побери, уродливая муха! Что за игры затеял с ним воспаленный разум?.. Крылатое насекомое еще раз взлетело в воздух и со смаком шлепнулось в очередную вязкую кучу. — Омерзительно, говоришь? Неподобающе?! Занудин оцепенел. Это муха — именно муха, а не кто-то еще! — одарив пронзительным взглядом, заговорила с Занудиным на человеческом языке. Отвесив потяжелевшую челюсть, Занудин тоже глядел в ее странные, не отличающиеся доброжелательностью коричневые глаза, похожие на мозаичную композицию из тысячи проницательных линз. Помимо них, на макушке насекомого располагались еще три дополнительных глаза. Эти три — были намного меньше, смотрели прямо вверх и казались безразличными ко всему происходящему. — Ты умеешь разговаривать?! — словно от толчка в грудь Занудин весь всколыхнулся и отпрянул назад. — Ха! А ты меня за кого, собственно, держишь? Конечно умею! — скривила физиономию муха (такое суждение Занудин вынес по зашевелившимся гусарским усам и встопорщившемуся, как эрегированный фаллос, хоботку). — Но от темы не уходи! Омерзительно, по-твоему, да? — Уж мало приятного, — смутился Занудин, не зная как ему себя вести. Да и вообще — не идиотизм ли, что он вступил в беседу с насекомым?.. — Конечно, идиотизм! — прочитав мысли Занудина, резко ответила муха. — Ты идиот, как и все остальные людишки. И чего бы ты ни делал — соответственно является идиотизмом… Ладно, черт с тобой! Катись, не мешай лучше! Во-он мне сколько еще дегустировать, между прочим… а ты тут шаландаешься точно гость на именинах! Взор Занудина невольно заскользил по раздолью наваленных куч, простиравшемуся до туманной дымки горизонта во всех видимых направлениях. Зрелище било наповал своей необузданной вульгарностью и географическим размахом. Должно быть, самый растленный рассудок, и тот не догадался бы породить ничего подобного. Но в то же время Занудину пришло в голову, что за всем этим должен крыться некий тайный смысл, пусть и опошленный до такой дичайшей, не укладывающейся в уме крайности. — Ты все еще тут? — проворчала муха, вздыхая. — А куда мне… кругом одно и то же, — опустил глаза Занудин. — Глаз-то не прячь, шельма! Раз так, гляди теперь на причину всего этого безобразия! — Куда я должен глядеть? — Туда гляди, бестолочь, — муха рваным крылом указала вверх. — На небо? — Для кого небо, а для кого и… В этот момент к ногам Занудина с чудовищной силой плюхнулась порция экскрементов. Благо, они были крутые и брызг в Занудина не полетело. Подскочив на месте, Занудин удивленно уставился ввысь. Высоко-высоко, рассекая небосвод, летел клин… — Ангелы, мать их, — подтвердила зародившуюся догадку Занудина муха и, набрав полный хобот слюны, желчно сплюнула. — Неужели это все они?! — Они, они. Кто ж еще, по-твоему? — Поразительно… — Ага, поразительно, — гнусавым смехом захрюкало насекомое. — Жалко, что тебя не поразили… Левее надо было целиться, вы там!.. Придурки… Напрягая зрение, въедливо вглядываясь в ослепляющий яркой голубизной небосвод, Занудин то здесь, то там замечал и другие пролетающие клинья. И везде с неба падали маленькие черные точки. — Так-то, — назидательно проворчала муха, — а ты говоришь. Занудин вздохнул. Шлеп! шлеп! — чуть в стороне упали еще две кучи. — А я ведь тоже летал вместе с ними… совсем недавно, пока не оказался тут, — задумчиво произнес Занудин, лишь бы только не молчать. Иначе — пришло на ум Занудину — муха вновь начнет прогонять его. — Думаешь, это признание прибавило у меня симпатии к твоей ублюдочной морде? Дурак же ты… — зло усмехнулась муха. — А кто они, ангелы? Как ими становятся? — сделав подкупающе простодушные глаза, поинтересовался Занудин. Ссориться с мухой он по-прежнему не хотел и, если на чистоту, даже опасался. — Кто-кто!.. — приготовилась вспылить муха и все же задумалась над ответом. — Да все эти… бывшие… писатели, музыканты, философы, реформаторы… умы творческие, кладези безумных идей! Тьфу, чтоб их!.. Шлеп! — плюхнулась куча за спиной раздраженного насекомого. — Вот, вот, вот, — закивала головой муха. — Еще какая-нибудь «Возня и мор» или «Собор поруганной матери» свалилась на наши головы… Занудин насторожился и томительно переваривал услышанное. Так ли он все понял?.. Да и стоит ли верить болтовне этого престранного создания? — Не страннее тебя! — огрызнулась муха, вновь самым беспардонным образом телепатически вмешавшись в мысли Занудина. — А что до остального — понимай как хочешь! Занудин набрал полную грудь воздуха, будто неожиданно решился на что-то такое, по поводу чего еще минуту назад его терзали сомнения. Лицо Занудина покрылось розовыми пятнами. — Я просто не буду принимать тебя всерьез! Ты плод чьей-то больной фантазии… — Не твоей ли, в таком случае? — перебила муха, ядовито осклабившись (так Занудин перевел на язык мимики смысл изогнувшегося в дугу хоботка насекомого). — Если и моей… — подбородок Занудина предательски задрожал, но Занудин достаточно быстро совладал с собой, — то это ничего не меняет! Я не святой и не поручусь за безупречность своего рассудка! И все равно — фантазия есть фантазия. Я не верю ничему, что сейчас меня окружает, и уж подавно — ни одному твоему слову! Это какая-то злонамеренная инсинуация! — Эй-ей-ей, полегче на поворотах! — предостерегла заметно обиженная муха, после чего долго и задумчиво чесала свое мохнатое брюшко. — Зачем бы я стала тебе врать, тупица? — Чтобы поизгаляться надо мной, видя в каком я удрученном положении, — стиснув зубы, высказал версию Занудин. — Мне даже идти отсюда некуда, и я вынужден выслушивать твое подлое человекофобское вранье! А ты только и рада этому! — Да что мне до тебя за дело?! — фыркнуло возмущенное насекомое. Казалось, муху подмывало добавить еще пару резких словечек с целью посильнее уязвить Занудина, но посыпавшиеся неподалеку испражнения определенно сбили ее с мысли. Зажужжав, муха лениво перелетела на новую кучу. Однако Занудин заметил, что встреча с ним каким-то образом повлияла на насекомое. То ли натолкнула на нежеланные размышления, то ли всколыхнула ненавистные воспоминания. По крайней мере у мухи явно умерился, а то и вовсе пропал аппетит. Взгляд, способный рассматривать каждую пядь окружающего мира, помрачнел и сделался рассеянным. Хоботок бессмысленно тыкался в коричневатую жижу, но всасывающих движений не производил. — Не молчи! — перешел в наступление Занудин. — Расскажи, куда я попал. Ведь все это сумасбродная фантазия, не так ли? Говори же! Мушиный лоб прорезали философские складки. Насекомое вздохнуло. — В чьих-то фантазиях живешь ты, кто-то живет в твоих. Жизнь — фантазия… фантазия — жизнь… вечная путаница… неразрешимая загадка… Чего ты от меня хочешь? Пока Занудин собирался с мыслями, между ним и насекомым одна за другой упали три темно-пепельных кучи. — Трилогия, — ехидно констатировала муха. — Много жижи — значит, еще больше бестолковой болтовни и измышлений. Черное — бесстыдная чернуха, откровенная порнография. Серое — бессовестный плагиат. Неужели мир что-то потерял бы, не появись эта галиматья на свет?! Все с лету понятно. Кому захочется это хавать?! — всеми пятью глазами муха уставилась на небо и погрозила конечностью. — Тебе бы, очередному умнику — взять трубку — один конец в задний проход, а другой в хлебало, тля бездарная! — Все это бред какой-то, — не желая сдаваться, пробормотал Занудин. — Я еще раз тебя спрашиваю: куда я попал, что все происходящее значит? Кто ты сама, в конце концов?! Ты пытаешься убедить меня в том, что культурное наследие человечества — это фекалии, сыплющиеся с неба?! Какая несусветная чушь, грязная непотребная клевета! — Занудин схватился за голову. — Только давай без драм, — спокойно ответила муха. — Похоже, единственный способ не наблюдать твоих дешевых истерик — это, и в самом деле, все объяснить. Хотя ты и говоришь, что ничему подобному не поверишь… — Я сам решу! — чуть ли не простонал Занудин. — Выкладывай как есть, пока я с ума не сошел. — Да ты и без того шизик какой-то, — еле слышно пробурчала муха и, откашлявшись, выдала следующее: — Мгм… это мир аллегории! Для мнимого спокойствия можешь считать, что он не существует… но тогда ты обязан будешь признать, что и сам не более чем выдумка, раз здесь оказался!.. В области низшего астрала таких миров бесчисленное множество. Но чтобы не разбрасываться, я расскажу только об этом… Твой примитивный разум при первой возможности слепил из меня образ врага человечества — только потому, что я не такая, как ты, и занята выполнением миссии тебе не понятной. Типично и постыло. Другие тоже заявляются сюда в поиске ответов, но слушают только себя и в глубине души боготворят мрак собственного незнания. Куда уж мне быть любезной с такими! Ты ведь тоже из их числа! Итак, я не внушаю тебе доверия… Но что бы ты ни думал — я не сатанинское отродье. Я не творю зла, как, впрочем, не делаю и добра. Я ограждена от совершения поступков кармического значения. Я тоже аллегория, как и все это! — Насекомое демонстративно огляделось вокруг, затем взор больших мушиных глаз недоуменно застыл на Занудине. — Знаешь, было бы лучше, если б ты не таращился на меня как последний идиот и хоть немного следил за рассказом и соображал. Мгм, ладно… я продолжаю, чтобы поскорее умыть лапы!.. Во все времена в разных уголках мира люди о чем-то мечтали, вынашивали планы, гонялись за идеями. Начиная с великих и гениальных деятелей культуры и заканчивая безызвестным дикарем — все о чем-то да помышляли. Эх, что там… любая жалкая тварь, появись только на свет, пытается трактовать заведомо непостижимый мир по-своему! Не так ли? Но вот ведь в чем дело: куда это все девается?.. Разве эфир — не губка? Разве хоть что-то в состоянии возникнуть и не оставить своего неизгладимого отпечатка на теле вселенского пространства? Конечно нет! Сверхчувствительная сущность бытия немыслима без порядка! Это совершенный архив, в котором хранится информация о любом, самом незначительном волнении наполняющего Вселенную эфира. Все, что происходило-происходит-произойдет, о чем лишь возникла мысль и еще только когда-нибудь возникнет — уже удел неизгладимой вечности! Черт возьми, сколько приходится тратить слов на объяснение очевидного!! Захлебнувшись беспомощным раздражением, муха резко замолчала и будто бы собиралась с идеями, как упорядочить теперь вышесказанное, свести к одной краеугольной мысли — и стоит ли, наверняка думала она, вообще тратить для этого усилия. — К чему же ты клонишь? — почесав затылок, нетерпеливо спросил Занудин. — К тому! Вот взять тебя… Ведь ни бельмеса ни в чем не петришь, натуральный профан — а все туда же: глаза сразу выпучил, за культурное наследие человечества заступаться полез! Ответь-ка мне, ухарь ненаглядный, как ты можешь защищать то, о чем не имеешь и доли извинительного представления?! Откуда такие претензии? — Во-первых, я не ухарь, — огрызнулся Занудин, приняв пунцовую окраску. Однако муха, было видно, не желала доводить сейчас разговор до никчемных пререканий и, потирая лапы, безразлично смолчала. — А во-вторых… — Занудин осекся. Конечно же, его так и подмывало привести некий сокрушительный довод — но увы! — А во-вторых?.. — невыносимые глаза, застывшие напротив, с подчеркнутой снисходительностью скрыли чуть было не зародившуюся в них усмешку. Занудин чувствовал, что задет за живое. Внутри все так и клокотало. — Люди прошлого оставляли культурное наследие для своих потомков — для таких, как я, — а уж точно не для навозных мух!.. С чего это я не имею о нем представления?! Им пропитана моя человеческая кровь!! Я знаком с музыкой великих композиторов, видел множество великолепных картин, архитектурных памятников, шедевров киноискусства… Я прочел уйму книг, в конце концов! И в этот момент муха все-таки не сдержалась и от души захохотала. Перестав смеяться, она поглубже вдохнула и затараторила какую-то неразборчивую скороговорку. Не больше чем через три минуты безостановочной тарабарщины вдруг резко смолкла и вопросительно уставилась на озадаченного Занудина. Вот тут-то до него и дошел бьющий наповал смысл произошедшего… За какие-то жалкие три минуты насекомое перебрало имена всех культурных деятелей, с творческим наследием которых Занудину удалось познакомиться на протяжении жизни. В списке оказались даже те, с плодами чьих творений Занудину хватило времени и возможности соприкоснуться лишь вскользь… Занудин вовсе не удивился, что муха обладала этой приватной информацией — но поразило совсем другое… Неужели такую ограниченную порцию знаний, воистину каплю в безбрежном океане, смог впитать в себя за целую прожитую жизнь разум Занудина?! А ему-то ведь казалось… ой-ой-ой… А сколько же не менее достойных имен так и осталось для него благозвучными темными лошадками, не говоря о тех, что полчищами забывались в веках из-за войн, коварства, предательств, неурядиц, обыкновенной и неискоренимой человеческой глупости и невежества! — О да, о да, — одобрительно закивало головой насекомое, точно пытаясь помириться взглядом за вновь без спросу прочитанные мысли Занудина, — теперь ты начинаешь вникать… Что ж, наступил подходящий момент снять маску. Я уже сказала, если помнишь: я сама — живая аллегория. Это так. Я… воплощение человеческого сознания! Со всеми его изъянами, червоточинами, несовершенством. Все это нашло отражение в моем отталкивающем для постороннего восприятия облике. А судя по тому, как ты таращишься на меня с самого начала нашей встречи — так и попросту уродстве. Не так ли? Вращая глазами, муха негромко захихикала. Занудин же пребывал во вполне объяснимом немом оцепенении от услышанного. — Хорошенько вдумайся в мои слова. Понял, кто я? — Да, — выдавил из себя осунувшийся Занудин. — А на «муху навозную» обижаться я не стану. Мгм… это ведь тоже аллегория. Муха рождается, чтобы умереть через каких-то несколько дней. Конечно, если раньше не повстречается с полоской липкой бумаги или мухобойкой… Да и вся жизнь ее проходит в радиусе ста метров от того места, где родилась. Не густо. А теперь взгляни вокруг ― много ли сможет узнать она о том наследии, что копилось веками, тысячелетиями… саму вечность?! Земное время — только вспышка в бездне космической беспредельности. Беглый взгляд — и закономерное разочарование. Нет. Разумеется, мои дни протекают в несколько ином пространственно-временном русле… но я ведь, не забывай — аллегория. Так что можно сказать… только вчера я была бездумным опарышем, сегодня вдруг поняла, кто я и что могу — а не завтра, так послезавтра мне уже крышка! Ну и что мне делать со всем этим?! Для кого все это?! Меня, моих сил и жизни, хватит на какую-то крупицу. Но пройдя свой путь, не обнаружу ли я трагической ошибки в том, что потратила жизнь именно на эту крупицу, а не на другую?.. В чем смысл выбора и в чем смысл его неограниченности? И выбор ли это вовсе? Может, жестокая насмешка? Нужно ли познавать частицу, если нет возможности сложить ее с другими частицами воедино, чтобы получить представление о Целом? Вопросы… вопросы… вопросы… И все они касаются тебя! Разве еще не понял, умник, что навозная муха на самом деле — это ты?! И, как видишь, ты действительно не можешь защищать то, о чем не имеешь представления… Занудин пребывал в гнетущем безмолвии, глаза его покраснели и распухли, в мыслях творилась чехарда. — А ведь истина, открою тебе секрет, абсолютно простая штука, — доверительно продолжала муха после минутного раздумья. — Она не требует для себя особенного пространства, времени, условий. Она витает в воздухе, она заключена в каждом атоме любого из существующих и только еще готовящихся к рождению миров! И в том, что она стала такой недоступной, виноваты они… — муха резко вздернула крылья вверх, указывая на очередной пролетающий по небу клин. Шлеп! шлеп! шлеп! шлеп! — точно в ответ на проявленное внимание посыпались на землю испражнения. — Истина одна! Но вот сколько ее интерпретаций! Сколько мерзкой толчеи, переливания из пустого в порожнее! Сколько повторения и переделок, недомолвок и перехлестов, воспевания множества маленьких разрозненных правд во имя торжества одной великой Неправды!! У-уф… — насекомое тоскливо взглянуло на Занудина и, зажужжав, перелетело на новую кучу. Куча — скорее, кучка — была совсем миниатюрной, нежно-песочного цвета с трагично-красными крапинами, и под насекомым ее почти не стало видно. Занудина посетило вдруг странное подозрение: муха давно присмотрела среди множества куч именно эту и, необычайно талантливо заговаривая зубы, добралась-таки до намеченной цели. Ей-ей, что-то будет. — О чем думают люди?! Откуда эта твердолобая потребность все усложнять, учить других тому, во что сами не верят, преумножать глупость, в которой и без них во все времена не возникало недостатка?! — хоботок насекомого мелко задергался и принял такую вычурную форму, будто муха в этот момент горько усмехалась. — Я знаю, чем закончить твою вынужденную экскурсию… После этих настораживающих слов ротовой орган мухи принялся за работу. Отвратительно хлюпая, с жадностью всасываемый сок до отказа наполнил ее зоб и кишечник. Насекомое смачно рыгнуло и, перехватив взгляд невольно поморщившегося Занудина, произнесло: — Ну что смотришь, бестолковый? Это для тебя… И вот тут-то дело приняло немыслимо скверный оборот… Занудин почувствовал, что задыхается и близок к потере сознания. Его брюхо раздавалось на глазах, а рот и горло были полны какой-то вязкой и приторной на вкус эссенции. Становилось не сложно догадаться — какой! На этот раз муха действительно полакомилась не для себя… — Ммру-а-а-ыы!! — выкатив глаза, то ли замычал, то ли заревел несчастный Занудин. Впав в безудержную истерику, он пальцами выскребал изо рта то, что не успел еще проглотить. Горячий пот градом катился по перепачканному телу Занудина, дрожащему и извивающемуся точно в предсмертных конвульсиях. — Ну вот, как всегда… — пожимая плечами, пробубнила муха, с опаской поглядывая на мучения Занудина. — Шарахаемся от всего, чего не понимаем… Это ж — аллегория. Коньки, надеюсь, не откинешь, чудик?.. Не паникуй. Перетерпи. Я ведь сказала, я не творю зла. Внезапно Занудин успокоился и замер. И даже весь как-то обмяк. Взмокший лоб крестиком прорезали две резкие черточки. Короткая вертикальная означала, по всей видимости, сильное удивление. Горизонтальная — наплыв волнующих размышлений. Субстрат, которого наглотался Занудин, словно растерял свои мерзостные свойства и оневесомел. Словами такое не передать… Происходила неподвластная пониманию метаморфоза — реакция превращения физического в духовное. Наполнивший Занудина субстрат непостижимым образом перегонялся до состояния чистейшей информации, с обработкой которой мозг едва ли успевал справляться. Сомнения иссякли ― с самого начала их встречи муха все так и спланировала… Теперь Занудин откуда-то знал, что Эльвира, этот дорогой и не понятый им при жизни человечек, вела свой секретный дневник. Воображаемые страницы, испещренные убористым девичьим почерком, зашелестели, зашептались, запорхали перед мысленным взором Занудина, словно их перебирала невидимая рука или дуновения ветра. Сколько здесь было трагических попыток разобраться в себе и отыскать свое место в мире! А сколько мыслей, тревог таилось за каждой строчкой, из ненаписанного, в форме полудогадок и полуощущений! Занудин чувствовал, как стремительно погружается в духовный мир погибшей сестры. Теперь он в мельчайших подробностях постигал, чем жила Эля, о чем мечтала и что терзало ее неокрепшее сознание. Он понял, в чем был виноват перед ней. С облегчением признал, что вина его не настолько велика, как казалось раньше. А самое главное: что по-своему Эля была все-таки счастлива, как счастливо любое существо, которому нашлось местечко под солнцем ― пусть ненадолго и пусть не самое светлое из возможных… Но ничто не умирает навсегда — все суть переходы!.. И у каждого своя дорога — как на Земле, так и на Небесах. Никто не вправе взваливать на себя ответственность за чужую жизнь, потому что и в своей чересчур много работы, которую нужно успеть выполнить!.. Это и многое другое Занудин узнал из удивительных хроник, запечатленных во вселенском эфире по следам жизненного пути своей сестры. Каждое существо, уходя, оставляет такую историю! И горечь, и радость необъяснимого облегчения при соприкосновении со Знанием наполнили душу Занудина. Он снова ожил и пребывал вне себя от противоречивости нахлынувших чувств. Впервые груз, который все последние годы тяготил его, заставлял в себе одном выискивать причину беды и страдать, упал с плеч горой и растворился! Это было чудесно, хотя и немножко грустно оттого, что у него отобрали крест, с которым он шел по жизни и к которому прикипел. Но радости было несравнимо больше… Смерив преображенного Занудина взглядом всех пяти глаз, муха довольно крякнула и, не говоря ни слова, улетела… — А-а! — вскрикнул Занудин и вновь обнаружил себя лежащим в комнате на кровати. Необычное свечение исчезло. Пульсация — тоже. Все вокруг выглядело естественно и привычно. Однако шестое чувство подсказывало Занудину: самые трудные, самые будоражащие испытания еще впереди, и значит, нужно быть настороже. Вж-ж, — жужжало что-то над головой Занудина, а иногда, спускаясь ниже, щекотало скулы и нос. Изогнув губы чашечкой, Занудин дунул себе на лицо и спугнул «источник жужжания», присевший на щеку. Вж-ж-ж-ж… Это была обыкновенная комнатная муха. «Уж не с нее ли, этой назойливой козявки, получили проекцию мои странные видения?» — выдвинул мысленное предположение Занудин, после чего попытался подняться с постели. Сначала он почувствовал колющую боль, волной пробежавшую от ступней до последнего шейного позвонка и плотно отпружинившую в мозг. Но вскоре в теле обнаружилась удивительная легкость. Позабыв обо всем на свете, Занудин парящими шагами принялся наматывать круги по комнате. Йо-хо-хо! Ребячий восторг овладел Занудиным. Хотелось петь и танцевать, хотелось больше никогда не думать о неприятностях и окружать себя в жизни только тем, к чему стремится душа. Остановившись посреди комнаты, Занудин продолжал упиваться этими неожиданно накатившими сладостными размышлениями, пока очередные странные звуки не нарушили его восторженного состояния. Поморщившись, Занудин весь обратился в слух. Что на этот раз? Мягкие хлопки (точно кто-то встряхивал пыльные наволочки) и цоканье… где-то совсем рядом. Где? Занудин огляделся и довольно быстро обнаружил виновников беспокойства. Два голубя, игриво размахивая крыльями, топтались на подоконнике и заглядывали с улицы в комнату. По ту сторону подоконник уходил в откос, и птицам было нелегко устроиться с удобством ― когтистые лапки скользили и царапали жесть, а трепещущие крылья не переставая колотили по воздуху, помогая удерживаться на одном месте. «Вот так сюрприз, — мысленно улыбнулся Занудин. — Пернатые на огонек залетели… Разве это не мило?» Занудин осторожно, чтобы не спугнуть птиц, приблизился к окну. Однако в следующее мгновение с ужасом отпрянул. Лицо его перекосилось и побелело как у покойника. Глаза не верили тому, что видят… Птицы были с человеческими головами! Злые пронзительные взгляды, безгубые рты, огромные черные ноздри на вмятых уродливых носах… — Боже мой, — пролепетал Занудин и неуклюже уселся на пол. Человеко-птицы переглянулись. — Чего это он? — спросил голубь, оперение которого было классически сизым. Занудин нервно сглотнул. Опять! Сначала муха, а теперь эти голуби, похожие на мерзких гарпий… Померещиться не могло. Занудин действительно услышал человеческую речь, прозвучавшую громко и разборчиво, точно птицы находились не за закрытым окном, а сидели у него на закорках. — Растерялся, — ухмыльнулся второй, светло-пепельного окраса. — В штаны наложил, — секунду поразмыслив, поправил Сизый. Пепельный со скрежетом заскользил вниз, но, помогая себе крыльями, удержался. — Принял нас за обычных голубей, простофиля! — прогаркал он. — Ха! Может, ему еще свежий масличный лист надо было в клюве принести — чтобы все как по Библии?! — Фу, не напоминай мне об этой гнусной книжонке… — скривил и без того безобразную физиономию Пепельный. — Итак, что мы имеем? Похоже, кое-чего он на ус намотал и уже не кидается с места в карьер корчить из себя героя. А? — Правильно делает, — прошипел Сизый и тоже заскользил вниз, неистово колотя хвостом и крыльями по густому ночному воздуху. Занудин тяжело дышал и, упираясь руками в пол, продолжал хранить молчание. А что ему оставалось? Опять он в ловушке какого-то дикого сюрреализма, и откуда знать, во что это в очередной раз выльется. Уж лучше ничего, хорошенько не взвесив, не предпринимать, не поддаваться на провокации этих странных существ. Хотя с другой стороны… происходящее — не больше чем наваждение, вызванное психотропным воздействием вколотого Панками наркотика. Все это не-ре-аль-но и не может таить в себе серьезной угрозы! Хотелось бы думать… — Погляди-ка, а не все так просто, — расхохотался Пепельный, обращаясь к Сизому. — Он таращится, принимая нас за очередной свой кошмар, в который можно поверить, а можно и нет. По желанию, ох-хо-хо! Он, видишь ли, решает, как ему поступить с нами! — Пепельный заскользил по подоконнику. — Да-а, — протяжно ответил Сизый, раздувая ноздри, — довольно оскорбительно для нас, если он и впрямь так считает… — Довольно оскорбительно?.. Это слабо сказано! Я вообще впервые сталкиваюсь с такой заносчивостью! Что этот человечишка о себе возомнил?! — Может, он считает себя жутко глубоким метафизиком? — Ах-ха-ха, — снова разразился хохотом Пепельный и злобно прищурился. — А знаешь… это все его проклятый советчик, с которым он встречается в снах! Маленький лежебока с большой головой! Вот кто пичкает его всей этой ересью! Вот кто его учит что делать, а чего не делать, открывает проходы туда, где этому слюнтяю не место! У Занудина защемило сердце. Неужели кто-то может знать о существовании его ангела-хранителя?! И чем Мини-я, это чистое и безобидное порождение Занудинского мозга, мешает кому-то, будит такую ненависть? Однако Занудин понимал, что не задаст этих вопросов человеко-птицам. Нельзя говорить им ничего! Он не позволит причинить вред Занудину-маленькому… А отвратительные создания тем временем продолжали язвить и запугивать Занудина. — Слюнтяй думает, мы не доберемся до этого уродца из снов, которого он так боготворит! Потеха да и только! Ух-ху-ху! — сотрясался Пепельный. — Как же меня раздражают эти глупые, непоследовательные в суждениях людишки, — поморщился в свою очередь Сизый. — Вот он, живой пример. Напряг все умственные силы, пытается отмахнуться от нас как от сумасбродной фантазии… но в ту же минуту поджилки трясутся за… Как он там его называет? Мини-я? — Мини-я. Ангел-хранитель. — Вот-вот, — осклабившись, продолжил Сизый. — Но если и мы, и его хранитель — нереальные фантазии… то по причине этой единородности разве нам не проще свести счеты в своем собственном иллюзорном мире?! И сможет ли кто-либо из живущих земной жизнью (да, умник, это я про тебя!) нам помешать?! Разве не такой напрашивается расклад?.. Пепельный одобрительно захрюкал, а у Занудина сперло дыхание и непроизвольно сжались кулаки. — Нет! — подумав, объявил Сизый. — Это было бы слишком тривиально. Пускай все случится иначе — поинтересней, подраматичнее! Вот что мы сделаем. Мы обстряпаем дельце его же собственными каиновыми руками! Мы заста… Человеко-птица не успела договорить. Не помнящий себя от пламенем вспыхнувшей ярости, Занудин вскочил на ноги и в одну секунду оказался у книжного шкафа. Схватив с полки самый увесистый том, который только попался под руку, Занудин что было сил запустил им в направлении окна. Стекло гулко задребезжало, но все-таки выдержало удар и осталось целым. Человеко-птицы — то ли напуганные, то ли в конце концов добившиеся чего хотели — одновременно соскользнули с подоконника в окутанную ночным мраком пустоту и больше не объявились. Избавившись от ужасных птиц, Занудин вновь принялся блуждать по комнате, разбитый и полный недобрых предчувствий. О возвращении легкого восторженного состояния, которое нарушили незваные гости, можно было решительно забыть. Даже выходки «аллегорической мухи» так чудовищно не подействовали на Занудина, как издевательства и угрозы этих дьявольских сущностей, нелепо принятых им поначалу за безобидных голубей, вестников мира… Впрочем, «аллегорической мухе» он был даже по-своему благодарен. Несмотря на показную резкость, ее нельзя было назвать ни подлой, ни жестокой. Благодаря ей Занудин получил возможность окунуться в мир погибшей сестры, облегчить душу и попрощаться с призраками горького прошлого. Как же он раньше не понимал, что ему и самому без чьей-либо подсказки следовало так поступить — предать отжившее забвению! Была бы только склонность к самоистязанию, а уж повод для чувства вины всегда отыщется. Может, и у человеко-птиц, этих странников низшего астрала, чей-то коварный замысел исполнявших, был подобный расчет?! Разве можно теперь оставаться спокойным за ангела-хранителя, о котором они все знают и затеяли против него что-то ужасное?.. Не успел Занудин перевести дух ― вновь напомнила о себе назойливая комнатная муха. Взвинченный до предела, Занудин погнался за приставучим насекомым, чтобы поймать надоедину или прихлопнуть. Но муха, видимо, решила, что Занудин с ней играет… Еще ловчее принялась кружить она над суетящимся человеком, демонстрируя фигуры высшего пилотажа. Время от времени насекомое истребителем пикировало с высоты и щекотно врезалось то в веко, то в переносицу, то в раздраженно оттопыренную губу. Занудин выдохся и обреченно опустил руки по швам. В этот самый момент муха зашла в свое последнее устрашающее пике и с филигранной точностью влетела в его ухо… В ухе раздался треск, словно лопнула туго натянутая перепонка. Рассудок Занудина помутился. Он чувствовал, как муха бьется в заточении черепа и истошно жужжит. Как ползает по извилинам его мозга и стряхивает на серое вещество мерзких микробов, гаденько потирая свои мохнатые лапки… Конечно, все это казалось изощренным бредом. Но как убедить себя в том, что это новая стадия наваждения, ничего общего не имеющая с действительностью, если все чувства взахлеб голосят об обратном? Занудин повалился на колени и, сдавив виски кулаками, истошно закричал. Голос почти тут же сорвался, и крик выродился в бессвязное бормотание. Испуганная, оглушенная, добровольно угодившая в западню муха только еще большие страдания причиняла бедному Занудину. — Ну почему? За что мне это?! — скорчившись, причитал Занудин, брызжа слюной и чуть не плача. Как очумелый вскочив на ноги и подламывающимся шагом добравшись до двери, Занудин несколько раз с размаху ударил головой о косяк. Глаза залило чем-то теплым и липким — должно быть, он рассек себе лоб. Зажмурившись, Занудин прислушался. Стало тихо. Да, да! Абсолютная тишина… Занудин подождал минуту, две — муха так и не подала признаков жизни. — Я убил ее! Убил! — восторжествовал Занудин и на ощупь кинулся в ванную, роняя на своем пути стулья. Воды в кране не оказалось. Занудин без раздумий опустил руки в унитаз. Кончики пальцев скользнули по сухому фаянсу… Что за издевательство снова? Куда делась вода? Сорвав с вешалки полотенце, Занудин кое-как обтер лицо и лоб, влажные слипшиеся волосы. Тяжело дыша, вернулся в комнату. «Убил, убил…» — по-прежнему шептали его губы с остервенелой монотонностью. Занудин поймал свой взгляд в зеркале и содрогнулся. Безумия в нем было больше, чем во взглядах целого батальона умалишенных! На лице по-прежнему оставались бурые разводы, кровь не останавливалась, с кончика носа свисала большая красная капля… Именно вид крови, продолжавшей сочиться из разбитого лба, пробудил в Занудине новый приступ неистовства. Он не понимал, что с ним происходит. — Мразь! Слабак! Ничтожество! Недоносок!.. В руке с какой-то стати оказалась пепельница. Занудин со злобой швырнул ею в свое зеркальное отражение. В последний миг ему причудилось ― отражение вскрикнуло и даже заслонило перекошенное лицо руками, словно пыталось защититься. А потом раздался звон разбившегося стекла. Сумасшествие набирало обороты. Зеркальные осколки не спеша, точно в замедленной киносъемке, начали разлетаться по комнатному пространству. Один из них утомительно долго рассекал мякоть руки Занудина, пока не вышел навылет. Ошеломленным взглядом проводил Занудин его неторопливое парение и схватился за покалеченную руку. Но рана, в отличие от предыдущей, затянулась у него на глазах, не оставив и следа увечья. Вслед за этим в голове снова забилась и зажужжала неугомонная муха… Занудин рычал как зверь, рвал на себе волосы, кидался от стены к стене, но ничто не помогало утихомирить дьявольское насекомое. Ударом ноги Занудин распахнул дверь и выскочил из комнаты. Пробежав по коридору несколько метров, он безвольно опустился на колени, уткнулся головой в пол. «Я не хочу, не желаю, не могу больше», — судорожно бормотал Занудин, а из глаз его градом сыпались слезы. Учащенно раздувающиеся ноздри как пылесос тянули в себя паркетную пыль. И вдруг Занудин услышал детский смех… совсем рядом… Он вытер лицо ладонью и медленно поднял голову. Перед Занудиным на четвереньках стоял ребенок. Наверное, годовалый. Голенький, розовенький — просто кроха. Но с ума сводил его пристальный, осмысленный взгляд, точно насквозь проникающий в душу Занудина, в самые потаенные ее закоулки. И как же было невыносимо это детское непринужденное веселье вкупе с таким взглядом! — Уходи, уползай отсюда! Я прошу тебя! Ради бога! Но ребенок только смеялся. Смеялся и смотрел. — Я же просил тебя-я!.. — вырвался обреченный стон из задыхающейся груди Занудина и, сгребя ребенка в охапку, он одним рывком сломал тонкую розовую шейку… Глаза умерщвленного существа потухли, стали похожи на маленькие холодные стеклышки… Стало спокойнее… Невменяемый Занудин бережно положил бездыханное тельце на пол и, поудобнее устроившись рядом, забубнил колыбельную — ту, что в детстве так часто пела мать… Уснули ромашки, маки, шалфеи. И ты, мой малыш, засыпай. Пускай твой покой охраняют феи. Спи крепко, лапуль, баю-бай… Пение, несмотря на отсутствие слуха и голоса, очень увлекло Занудина. Он пел долго и заунывно. Пел до тех пор, пока кто-то, незаметно приблизившийся из темноты, не пнул ему в лицо остроносым сапогом. Занудин поднял голову, но никак не мог понять, кто перед ним. Этот «кто-то» легким и властным движением ноги опрокинул Занудина на спину, словно тряпичную куклу. Наступив на горло, стал давить. Сильнее и сильнее. С явным садистским удовольствием. Гх-хр-р, — захрипел Занудин, брыкаясь и скребя закровенившими ногтями по полу. Муха в голове, своим тонким мушиным чутьем угадав приближение опасности, истошно забилась, зажужжала и через ноздрю вылетела наружу. В глазах Занудина потемнело. Ему мерещилось, сапог вот-вот разделит его на две части… Он почувствовал, что куда-то проваливается… Пятно яркого света долго-долго приближалось к Занудину из пустоты. Оно чем-то напомнило Абрикоса, эзотерического персонажа Занудинских снов. Но Абрикос ли это был или что-то другое — так и осталось секретом. …Не успев ничего понять, Занудин очутился в благоухающем солнечном мире. Раскинув руки, он лежал на мягкой перине из шелковистой муравы. По небу неторопливо проплывали похожие на сахарную вату бело-розовые облака. Дул легкий, освежающий ветерок, приносящий сладкие запахи деревьев и цветов. Где-то рядом весело журчал ручей. Занудин не без удивления обнаружил, что облачен в белую просторную мантию, а голова оказалась выбрита наголо как у буддийского монаха. К коже вернулась такая девственная нежность, точно он никогда не знал земных трудов и забот. Мысли были чисты словно родниковая вода. Не существовало ни одной причины, из-за чего стоило испытывать зависть, лгать, страдать, ненавидеть. Напротив. Все, что существовало в этом новом мире, требовало по отношению к себе только любви и радостного созерцания. Занудин поднялся на ноги и, сладко потянувшись, огляделся. Он находился на высоком зеленом холме в окружении клеверных лугов и осоковых лощин. Со зрения будто сняли все ограничения, всю земную порчу. За сто или двести метров он мог разглядеть взбирающуюся по травинке божью коровку. Божья коровка, Полети на небо, Принеси мне хлеба, Черного и белого, Только не горелого!.. Никогда еще не получал Занудин такого неописуемо блаженного удовольствия от одной лишь способности смотреть! От взора не ускользала ни одна деталь, а из деталей складывалось великолепие. Вольготные просторы, синие реки, тенистые рощи, заснеженные пики величественных гор и серебрящаяся полоска моря на горизонте. И все это под куполом бездонного, чудесного, доброго неба. Именно доброго — потому что все вокруг было пропитано добротой. Любой человек, окажись здесь, не сходя с места превратился бы в тончайшего поэта-лирика. Он не пачкал бы бумаги и не подбирал рифм, он ощутил бы себя поэтом только потому, что существует, что способен понимать Величие Божественного Творения без посредников, силой собственной души, которую ничто не создано обременять, а лишь возвышать и радовать! Занудин перемахнул ручей и, не переставая любоваться видами, начал неторопливый спуск с холма. Внизу, посреди шепчущихся трав, золотились воды прекрасного озера. Добравшись до берега, он скинул с себя мантию и зашел в воду — вначале по пояс. Постоял, поплескался, пощурился на солнце. Вода была чудесна! Занудин сделал еще несколько шагов и нырнул. В тот момент ему и в голову не пришло, что в обычной жизни он так и не научился плавать. Здесь, в этом глубоком прохладном озере он, вопреки всему, чувствовал себя легко и спокойно. Солнечные лучи беспрепятственно проникали до самого дна. С глубины мир казался одной большой радугой без конца и края. Еще сюрприз: Занудин мог подолгу обходиться без воздуха и поэтому получал истинное наслаждение от подводного плавания. Оно больше напоминало беззаботный бреющий полет, а уж никак не судорожную греблю руками и ногами с нелепо раздутыми щеками и остекленевшими глазами навыкате. Предаваясь неге, Занудин так и проплыл все озеро до противоположного берега и обратно. Выйдя из воды, он с удовольствием покатался в мягкой душистой траве, обсушившей тело куда лучше полотенца, ароматизировав тоньше и нежнее любого парфюмерного новшества. Занудин блаженно вздохнул, поднялся на ноги и вновь облачился в мантию. Начинало вечереть. Занудин еще долго гулял по бескрайним лугам, любуясь картиной садящегося в дымке сиреневых облаков солнца. Он не чувствовал усталости и все же, памятуя о потребностях земной жизни, подыскал себе уютное местечко под одиноким вязом, удобно устроился, подложил руки под голову и, убаюканный шелестом листвы, стал предвкушать сладость сна. Может, Занудин заснул. Может, продолжал бодрствовать. Разобраться было сложно — ведь все, что его окружало, с самого начала походило на прекрасный сон, воплотившуюся в явь сказку. А вскоре он услышал множество голосов. Мужских и женских. Они не могли разноситься издалека, иначе не казались бы настолько чистыми. Стало совсем темно, и только звезды тускло мерцали на атласном небе. Сознание Занудина потянулось на звучание этих голосов, потому что даже в таком удивительном и безмятежном мире, где теперь очутился, он обнаружил одну слабость, недодуманность, одну вещь, которой ему не доставало. Занудин жаждал присутствия себе подобных — лишь тогда окружающая благодать всецело наполнила бы душу! Ведь только через общность, через близость чувств, сравнение впечатлений и пример чужого счастья можно удостовериться, что и сам ты обрел счастье, а не подделку. Что бы, когда и где не утверждалось, какие бы миры не овладевали воображением, а заоблачные перспективы не сулились — есть, была и будет одна-единственная правда: человеку нужен человек! Люди чаще готовы к страданиям и отказу от благополучия, лишь бы не оставаться надолго в одиночестве. Именно бегство от одиночества толкает людей на все грехи мира. Оно — коррозия разума, недуг для души. Человек предпочтет нажить себе врагов и их изощренную ненависть — все что угодно, только не быть приговоренным к одиночеству. Занудина будто порывом ветра сорвало с места и устремило навстречу таинственным голосам. Вскоре Занудин увидел множество костров и факелов, освещавших ночное небо прекрасным заревом, а вокруг них — людей в таких же, как на Занудине, белых мантиях. Люди улыбались появившемуся новичку и тепло приветствовали, не произнося при этом ни слова. «Телепатия!» — догадался Занудин и, мгновенно освоив новый для него способ общения, тоже приветствовал собравшихся. С первых же секунд Занудин ощутил себя под сенью удивительной ауры. Люди оказывали ему знаки внимания и одобрения, но в то же время старались не смущать излишним любопытством, не делали из его неожиданного появления события. Одного лишь мимолетного взгляда на случайного человека Занудину было достаточно, чтобы узнать все о том, чем он когда-то жил и какие добрые дела им совершались. Если среди деяний попадались вдруг злые, неблагочестивые, порожденные равнодушием — Занудин попросту не мог удержать подобные образы в голове, элементарно сосредоточить на их сути свое внимание. Вероятно, все плохое было давным-давно и с лихвой искуплено. Конечно, оставалось не совсем понятным, чем заняты здесь все эти люди, ради чего собрались. А может быть, именно для того, чтобы точно так же читать друг друга, наслаждаясь и радуясь тому, сколько славных дел было совершено каждым из них на пройденных жизненных путях? Сколько тернистых троп было отмеряно ими поодиночке — а теперь, оказавшись вместе, они могли воссоединить пережитое в общую, полную великолепия Картину! Все эти люди были поистине одной большой семьей, но связывали их узы стократ крепче кровных. После долгого расставания все они вновь вместе и все искренне рады успехам друг друга. Все счастливы. Как же это было прекрасно… И вдруг Занудин осекся и после головокружительного карнавала впечатлений и наблюдений вновь вернулся к размышлениям о себе. Как читается его собственная сущность, выставленная «напоказ»? Не безобразный ли он нищий, обманом втершийся на бал принцев и принцесс? Не пугало ли, унижающее своим появлением праздник? В лучах ослепительной чистоты этих спокойных, красивых и удивительных людей Занудин почувствовал себя Иудой в раю… Тихая радость его невольно омрачилась. …Он ушел, как ему казалось, незаметно. Ведь никто не догонял его и не просил остаться… Он брел и брел в сгущающуюся тьму. В никуда. Снова в полном одиночестве. В тщетных усилиях разобраться во всем, что произошло… Занудин проморгал момент, когда этот сказочный мир, не терпящий уныния и сомнений, деликатно выдворил его за свои обетованные пределы… …Понурив голову, Занудин сидел в светлой палате, у изголовья ангела-хранителя. Взгляд уперся под ноги. Занудин до крови кусал губы, в то время как на верхней половине его лица, точно на вощеной полумаске, не двигался ни один мускул. В какой-то момент Занудин встрепенулся, воздел руки к потолку и резко их уронил, словно сгоняя с себя остатки густого выматывающего сна. А потом обратил взор на того, в чьих гостях очутился. Сердце Занудина сжалось, и возникло чувство, остановится теперь навсегда. Младенческое тельце Занудина-маленького по грудку накрывала белоснежная простыня, ручки застыли в тронувшемся, но не дотянувшемся поползновении к полиловевшему горлу с безобразно вдавленным внутрь кадычком. Голова неестественно смотрела назад, за хрупкую спину… Не нужно было обладать познаниями эскулапа, чтобы тотчас и без ошибки констатировать: у ангела-хранителя переломана шея… Подавившись громким всхлипом, Занудин отвел полный ужаса взгляд в сторону. — Прости… — шевельнулись его распухшие, в кровоподтеках, губы. — Я виноват… мои руки сделали это… колдуны… нечисть… задурили… ошаманили глупца… Бессвязно лепеча, Занудин безвольно соскользнул на пол, и все вокруг заволокла кроваво-черная пелена. Эхо Предсуществования — 4 — Веки Занудина медленно разлепились, и по глазам полоснул яркий свет утреннего солнца. Жмурясь, Занудин сел на кровати и огляделся. В комнате царил полнейший разгром, а тело ныло так, будто ночь напролет по нему прохаживались цепами. В следующую секунду Занудин словно ужаленный соскочил с постели и, зажав рот ладонью, устремился в ванную. Рвало Занудина от души ― прямо-таки выворачивало наизнанку. Желчь разъедала горло и перечной остротой выстреливала в нос. Когда желудочный сок иссяк, спазмы все равно не утихали, с кашлем и клокотом выжимая из Занудина воздух и пузырящуюся слюну. Казалось, дойдет до того, что он выблюет сердце, печенку и довершающий картину клубок кишок! Но как ни ужасны были мучения, вскоре они прекратились. Восстановив сбитое дыхание, Занудин тщательно смыл следы извергнутого содержимого желудка и наполнил ванну. От кончиков пальцев до последнего волоска на макушке он чувствовал себя выполосканным в нечистотах, поруганным. Забравшись в воду, Занудин несколько часов кряду просидел со сцепленными между колен руками и свесившейся на грудь головой. Очнуться заставили мелкие судороги — вода за это время сделалась ледяной. Не вытираясь, он покинул ванную, оделся поверх влажного тела и закурил. Погруженный в отнюдь не розовые размышления, долго наматывал круги по комнате, натыкаясь на опрокинутые стулья и разбросанные вещи. Под ногами мерзко хрустело битое стекло. Тяжелый взгляд в пустоту выдавал все признаки отчаянного состояния. В груди гнездился подлинный ужас от немыслимости произошедшего этой ночью. В какой-то момент Занудин остановился возле письменного стола и выдвинул нижний ящик. Под ворохом бумаги лежал нож. Рядом — червонная монета с изображением козлиной морды. И с чего он вдруг вспомнил об этих «ковчеговских» трофеях?.. Монета — из сна про собор, в котором Поэт бесстыдным образом пытался обратить Занудина в заумно-подложную веру компиляторов. Нож со следами крови, похожими на пятна засохшей олифы — был тот самый, что обронил неприкаянный Сад Вашас. Занудин протянул руку и, помешкав, выбрал монету. Подкинул, поймал, поднес ближе к лицу — и содрогнулся!.. В ложбине ладони копошилась горсть ослизлых червей… Истеричным движением Занудин стряхнул их на пол и бросился давить. Но когда пришел в себя, то обнаружил, что никаких червей на полу нет, а под скребущей паркет подошвой лежит все та же золотая монета. Щечным ударом стопы Занудин со злостью послал ее в дальнюю часть комнаты ― об стенку и под кресло. Занудина воротило, он с особой брезгливостью отер руку о штаны. И все-таки в ящик ему вздумалось заглянуть не зря… Сколько себя помнил, Занудин на дух не переносил и никогда не держал у себя колющих и режущих предметов, предназначенных для чего-то иного, кроме кухонной стряпни, ― однако нож Вашаса по какой-то не вполне осознанной причине решил приберечь. Выходит, «ружье», раз повешено на стену, и впрямь должно рано или поздно выстрелить?.. Занудин достал нож и повертел в руке. Кто бы видел, каким зловещим выражением затуманился его взор… — Убью, — с надрывом прошептал Занудин и, решительно облепив резную рукоятку ладонью, выскочил из комнаты. * * * Разноликие силы боролись в запутавшейся душе Занудина, но неистовство и жажда отмщения взяли в конце концов верх. Занудин надавил на ручку, и, оказавшись незапертой, дверь легко подалась. Итак ― ничто не мешало ворваться в комнату ненавистных соседей. Сжимая в руке нож, Занудин чувствовал, будто сжимает вместе с ним свое трепещущее от волнения сердце. Дверь распахнулась настежь. Плечи и бедра напряглись. Скулы вздулись. В глазах заплясали кровавые мальчики… Каково же было удивление Занудина, когда повстречал он в номере вовсе не Панков ― а Музыканта и Женщину… Они стояли на единственно свободном от хлама пятачке, около открытого люка, и негромко разговаривали, сдабривая дружескую беседу отрывистыми смешками. В руках ― бокалы, наполненные шампанским. — О, кхм… Занудин, — Музыкант поперхнулся и все же выглядел обрадованным, если только не притворялся. Женщина, заметив нож, отшатнулась и, не обхвати Музыкант ее за талию, определенно загремела бы в разверзнувшийся в полу лаз. — А где… Панки? — выдавил из себя сбитый с толку Занудин. — Панки сегодня отчитываются перед дядюшкой Ноем… повышают квалификацию, так сказать. Ты их не ищи, — Музыкант нахмурился, но вскоре вновь как будто повеселел. — А у нас, всех прочих, пользуясь случаем ― вечеринка в «конференц-зале»! Собираемся неплохо развеяться, представь себе! Ты чуть раньше заявился, но это пустяки. Правда же? Напуганная Женщина по-прежнему сохраняла молчание. В лицо начавшему приходить в себя Занудину ударила краска. — Я вот… принес вернуть, — пробормотал он и небрежно уронил нож в кучу мусора под ногами. Музыкант перевел взгляд на Женщину и благодушно рассмеялся. — Выпей-ка с нами, — вновь обратился он к Занудину и, не дожидаясь изъявления согласия, наполнил третий бокал пенящимся шампанским. * * * По залу разливался приглушенный свет. Звучала ненавязчивая музыка. Вдоль сцены аккуратным рядком были расставлены кресла и столики. За одним из этих столиков, вяло озираясь по сторонам, проводил теперь время корящий себя за мягкотелость Занудин. Музыкант хозяйничал в операторской. Щепетильная Женщина занималась сервировкой, а попутно — раздачей ценных указаний помощникам: Даун и Жертва под ее чутким руководством то и дело сновали мимо Занудина с ящиками вин, полными закусок подносами, причудливыми канделябрами, вентиляторами, полотенцами, салфеточными веерами. Поэт тоже был здесь, но интереса к приготовлениям не проявлял. С извечным стаканом коктейля в руке он прохаживался взад-вперед по сцене. Губы Поэта беззвучно шевелились. Складывая, по всей видимости, стихи. В какой-то момент в «конференц-зале» появился Виртуал. С академической строгостью огляделся по сторонам, потер пухлые ладони. Обратив внимание на изнуренного хандрой Занудина, противно ухмыльнулся и с развальцем приблизился. Виртуалу определенно вздумалось завязать беседу, но Занудин топорно делал вид, что не замечает подошедшего. Виртуал демонстративно откашлялся и присел в кресло напротив. Создававшая фон музыка, будто по скрытой отмашке, смолкла. — Неважнецки выглядите, — проговорил Виртуал, поглаживая бородку, выкрашенную на сей раз ядовито-оранжевой хной. — Скверно спалось, — пробурчал в ответ Занудин, не удостаивая Виртуала взглядом и нахмурившись. Виртуал расщедрился на очередную язвительную ухмылку. Не заметить ее было невозможно даже отвернувшись. — Что это вас веселит? — задал вопрос Занудин. — Да так, — Виртуал еще раз откашлялся. — Мне, знаете, сегодня ночью, после долгой монотонной работы, захотелось размять позвоночник. Дошел до уборной ― той, что в конце по коридору. Абсолютно бездумно, поверьте. И вот… стал свидетелем одной потрясающей сцены. Рассказать? — Начали — рассказывайте. — Встретить там вас явилось для меня полнейшей неожиданностью. А тем более заснувшим в этакой позе «зю»: стоя на коленях и окунув лицо в писсуар… — Виртуал прыснул со смеху, и откормленные щеки залило румянцем. Занудин медленно обратился в его сторону. Виртуал перестал смеяться в голос, но все еще сотрясался от внутреннего хохота. Уязвленный до крайней степени, Занудин поджал губы, но никаких ответных выпадов себе не позволил. — Что же вы молчите, любезный сосед? — Виртуал был полон самодовольства. Выдержав паузу, продолжил: — Лично я уже составил о вас мнение. И довольно неутешительное. Если ни сказать — удручающее… — Какое же? — качнул головой Занудин, снова пряча глаза (теперь ― под козырьком ладони, точно защищаясь от палящего зноя). — Известно, какое, — хмыкнул Виртуал. — Главное, не обижайтесь. — Будьте уверены, даже не подумаю. Виртуал чинно откашлялся в кулак. — Вы преданное дитя того мира, который мы хотим на корню переделать. Всю жизнь он потчевал вас одними лишь несчастьями и разочарованиями, но это ничего не изменило в вашем ограниченном, преступно безропотном мышлении, Занудин. Жертва испытывает болезненную привязанность к своему мучителю, потому что опьянена желанием разгадать тайну его к себе ненависти. Я считаю ваше появление в «Ковчеге» самой большой ошибкой для компиляторов. Промах налицо. Но это между нами, разумеется. Понадеюсь на вашу порядочность. Дядюшке Ною я бы таких слов сказать не решился, ведь поставил бы тем самым под сомнение его авторитет… Здесь замешаны очень тонкие обстоятельства, которых касаться сейчас, право же, не стоит. Просто хочется без обиняков, пользуясь приватностью момента, сказать вам: вы пустоцвет в нашем деле, увы и ах… — Мне от ваших слов не холодно, не жарко, — сухо ответил Занудин. — Знаю, знаю, знаю. Поэтому и решился на откровенность. Вы ведь это цените, не так ли? Еще раз с прискорбием констатирую: вы неудача «Ковчега», обидное недоразумение, — Виртуал развел руками и театрально вздохнул. — Кто бы мог подумать, каким орешком вы окажетесь, сколько пустой возни с собой нам подарите, о-хо-хох… Уйма возможностей проявить себя, поработать над закостеневшим сознанием и удивить, переродиться… Но где уж там! То Диву мне в хлам раскурочите, то физиономией в писсуаре заснете… Чего от вас завтра ждать, скажите? — Сейчас тот случай, когда я не желаю вступать в сомнительные споры, — после минутной паузы ответил Занудин, одарив Виртуала отрешенным взглядом. — Мне куда проще с вами согласиться… Да, я ошибка. Да, недоразумение. Но только чья ошибка? И кому следовало бы вменить в вину это недоразумение? Разве меня не позвали?.. Допуская подобные промахи, не склонны ли «многоуважаемые» компиляторы допускать их и в других своих начинаниях, по масштабу и характеру последствий не сопоставимых?! Виртуал нахохлился и забарабанил пальцами по столу. Сказанное Занудиным определенно его уязвило, по лицу пробежала рябь закипевшего, но тут же умело подавленного негодования. Так ничего и не возразив, Виртуал тенью удалился прочь. Вот и обменялись укусами… В тот же момент у Занудинского столика вырос Даун и щедро заставил его снедью и выпивкой. — Не грустите, скоро начнутся развлечения, — попытался приободрить Занудина карлик, приторно заглядывая в лицо. Но не дождавшись никакой ответной реакции, коротышка был вынужден оставить его в покое и поспешить по своим делам дальше. Занудин выставил перед собой руку, напряженно рассмотрел расчесанный докрасна след от укола и вспомнил об ангеле-хранителе… Все внутри, как могло, сопротивлялось ненависти, но Занудин мало что мог с собой поделать. Рефлексия неизменно наталкивалась на неписаную аксиому: если уж посеяно в душу семя зла, благоухающего цветка из него не вырастет — душа должна очиститься хотя бы иллюзией мести… В какой-то момент Занудин хотел заставить себя усомниться в гибели ангела-хранителя, призвать на помощь рассудок: что за отъявленная фантасмагория, что за нелепость! Но увы — интуицию не обманешь. Занудин знал теперь больше, чем хотелось бы… «Ковчег» позвал его! «Ковчег» лепил из Занудина то, что было ему нужно! А столкнувшись с препятствиями, решил эти непредвиденные препятствия безжалостно устранять!! Мини-я, вероятно, пугал залгавшихся «ковчеговских» прихлебателей больше всего… Две мягкие ладони опустились сзади на плечи ― и Занудин крупно вздрогнул. Непростые думы потревоженными бекасами разлетелись прочь. — Какой пугливый, — звонко рассмеялась Женщина, выступая из-за его спины. — Выпьем? — сухо предложил Занудин, потупившись. — Охотно, — ответила Женщина и, поправив платье, присела. Занудин разлил вино, все еще сохраняя на лице маску непреодолимого отчуждения. Не чокаясь, они опустошили бокалы. — Признаться, вы меня тоже здорово напугали, ворвавшись утром в номер Панков, — защебетала Женщина. — Эти глупые мальчишки опять вам чем-то досадили? Ну-ну, не принимайте все так близко к сердцу! — Как скажете… Занудин поморщился. Создавалось впечатление, все уже знают обо всем. И любые на внешний взгляд невинные с ним заговаривания и заигрывания — только «поиск мин», сверка текущего результата, угадывание путей дальнейшей обработки. Один Виртуал отступил от общей политики поведения, да и то, по-видимому, из мелочного желания огрызнуться в счет старой обиды… — Вот и славно, — во весь рот улыбнулась Женщина. — Выкиньте разную чепуху из головы. Все что ни происходит, не так ужасно, как поначалу может казаться… — немного помолчав, точно предоставляя Занудину право согласиться с ее убеждениями вдумчиво, она снова лучезарно улыбнулась и продолжила: — Для того мы и устраиваем себе время от времени приятный отдых. Чтобы все лишнее, негативное отсеивалось и забывалось. Делать что-то значимое в жизни стоит лишь со спокойствием в душе и безразличием к неотвратимым неприятностям. Тем более что многие неприятности, случающиеся с нами, как впоследствии чаще всего оказывается, были только во благо… А ну-ка поглядите вокруг, бирюк вы мой несчастный! Приготовления завершены, вечеринка вот-вот начнется, все воодушевлены и вряд ли кому-то захочется спотыкаться взглядом о вашу кислую мину… Да и вам-то самому неужели так нравится дуться? Под прессом этих на вид доброжелательных нападок Занудин огляделся. Действительно. Все уже было готово к намеченному празднеству. Кроме занятого в операторской Музыканта, а также не ожидавшихся на вечеринке старика Ноя и Панков, все остальные «ковчеговцы» сидели за накрытыми столами, беседовали, выпивали, выглядели расслабленными и повеселевшими, никакими мрачными думами не отягощенными. Щерящийся Жертва делил столик с хихикающим Дауном. По-барски растекшийся в кресле Виртуал соседствовал с бойко жестикулирующим Поэтом. «Да уж, — подумал про себя Занудин, — о чем им тосковать…» Теперь уже Женщина предложила выпить. Занудин не отказался, хотя был убежден, что никакое вино и никакие подбадривания не разгонят сгустившихся над ним туч. Он ощущал себя гнойником, подспудно ждущим булавочного прокола… — Внимание! — внезапно раздался из рубки задорный голос Музыканта, и по залу разлился свет прожекторов. — Я вижу, все уже готовы как следует повеселиться? Ну что ж. В таком случае я объявляю начало нашего праздника! Загремела барабанная дробь. «Ковчеговцы» разразились дружными аплодисментами. — Кхм… кхм… — откашлялся в микрофон Музыкант, и пучки прожекторного света лениво переместились на сцену. — Первым нашим гостем будет блистательный певец, непревзойденный шоумен и магистр рока… Фрудди Мурки!! Встречайте. «Ковчеговцы» снова зааплодировали. К микрофонной стойке проследовал экстравагантный красавец-усач в шелковом облегающем костюме с поперечным вырезом от плеча до пояса, броском меховом жакете, балетных тапочках и цилиндре. Волосатая грудь была открыта и закатывалась колесом. На шее красовался широкий серебряный амулет. — Приветствую вас! Это самая грандиозная площадка из всех, где мне когда-либо доводилось выступать. Да к тому же — аншлаг! — отшутился Фрудди Мурки, оглядев небольшой полумрачный зал с выпивающей и закусывающей публикой численностью в шесть персон. Мурки расставил ноги на ширине плеч, изящно откинул голову назад и замер. Наступила такая тишина, что Занудин отчетливо расслышал чавканье Поэта за соседним столиком. Но зато в следующее мгновение грянул настоящий рок-взрыв. Схватив укороченную часть микрофонной стойки, Мурки сорвался с места, и музыкальный вихрь закружил его по сцене. Представление началось. — Ах, — томно вздохнула Женщина, не сводя глаз с пластичного Мурки, который не только умело двигался, но теперь еще и пел, демонстрируя всю мощь и красоту своего великолепного вокала, — ка-акой мужчина! Это что-то! А все туда же… «голубых» кровей. Выделывая замысловатые па, Мурки продолжал скользить по сцене и размахивать стойкой, заводя сам себя. А вскоре на заднем плане разыгрывающегося шоу появился пропадавший все это время в операторской Музыкант ― в пышном кудрявом парике и с электрогитарой наперевес. Всласть подурачившись и успев запыхаться, под смешки «ковчеговцев» Музыкант в конце концов присоединился к сидящим в зале. — Молодец, — обратился к нему с похвалой Виртуал, — начало ободряющее. Видимо, вечеринка удастся ― как думаешь? — Будут и другие сюрпризы, — отмахнулся светящийся от удовольствия организатор представления. — Эй, дамочка! — обратился в следующую секунду он к Женщине, одновременно кивая на Занудина. — Дай-ка я подсяду к своему приятелю. А ты уж готовься принять под крылышко поющего для нас гостя. Женщина без споров уступила место Музыканту и пересела за свободный столик. Занудину показалось, она была только рада этой рокировке. — Ну что, дружище, как отдыхается? — Замечательно, — соврал Занудин. — Вот и превосходно, — отозвался в свою очередь Музыкант, не обращая внимания на понурый вид Занудина. — Выпьем? — Мне пока хватит. Может, чуть попозже… Музыкант наполнил свой бокал и в три глотка осушил его. После чего хитро подмигнул Занудину, пощелкал пальцами, снова налил и снова выпил, прекрасно обходясь без компании. — Ладно уж, сегодня зеленый свет всем вольностям! Гулять так гулять! Вскоре музыка смолкла, и блестящий от пота Мурки объявил об окончании своего короткого, но зажигательного попурри. — Присоединяйся к нам! — позвал Музыкант. Мурки принял приглашение и с вальяжностью, присущей, наверное, только коронованным особам, спустился в зал. — Да у вас тут, я погляжу, настоящий пир, — бросил он по дороге, присвистнув. Гость казался дерзким и напыщенным, но, скорее всего, являл собой просто доброго балагура, очутившегося по обыкновению не в том месте и в кругу не той компании. Каким-то образом это ощущалось. Мурки приблизился к столику Занудина и Музыканта. — С кем не знакомы ― Фрудди, — наклонился Мурки к Занудину для приветствия. Одновременно верх его цилиндра откинулся, и из головного убора выпрыгнул большой пластмассовый пенис. Застигнутый врасплох, Занудин подскочил на месте и хотел было вспылить. — Шутка, — поспешил примирительно потрепать его по плечу Мурки, обезоруживающе засмеявшись и натягивая при этом верхнюю губу на чересчур выдающиеся передние зубы. — Не обижайтесь, дорогуша. Пенис на пружине легким движением был запрятан обратно в цилиндр. Занудин остыл и даже улыбнулся в ответ, хоть и выглядело это жутковато ― словно лицевые мышцы расползлись по сторонам, захваченные щипцами. — Фрудди, голубчик, — уже в следующий момент атаковала Мурки до невозможности возбужденная Женщина, — будьте душкой, составьте мне компанию! Пойдемте скорее к моему столику! Что-то смущенно промычав себе под нос, Мурки поддался натиску Женщины и покорно последовал за ней. Занудин обернулся к Музыканту, но соседа по столику рядом не оказалось ― вероятно, снова улизнул в операторскую. В подтверждение тому на сцене выросла огражденная канатами площадка. — Внимание! — раздался из рубки голос Музыканта. — Следующий номер нашей увеселительной программы — поединок! Да-да, вы не ослышались, самый настоящий бой! Итак. В красный угол ринга приглашается-а-а… Брумс Лю!! Встречайте! Из-за кулис бодро выскочил маленький, обнаженный до пояса китаец и, виртуозно перемахнув через канаты, занял отведенный ему угол. «Ковчеговцы» выглядели довольными и находились в нетерпении, кто же займет место соперника. — В синий угол, — торжественно продолжил Музыкант, — приглашается-а-а… Иоанн Подтупный!! Прошу! Второй участник намеченного поединка оказался просто-таки человеком-горой. Богатырь вышел на сцену, постукивая по полу огромным металлическим стержнем. В руке великана, как оказалось, этот неподъемный предмет исполнял роль прогулочной трости. Подойдя к канатам, он отставил стержень в сторону, потер ладони. Не спеша проследовав на ринг, в недоумении занял свой угол. — Что за белиберда? Я должен бороться с этим лилипутом?! — Сходитесь! — безапелляционно произнес Музыкант, не желавший затягивать прелюдию. — Это я-то лилипут?! — взвился Брумс Лю, и его точеное желтое лицо покрылось малиновыми пятнами. — Не я же, — усмехнулся гигант, презрительно отворачиваясь. А уже в следующий миг случилось непредвиденное. Молнией преодолев разделявшее их с Иоанном расстояние, Брумс Лю с кошачьим воплем взметнулся в воздух и огрел великана ребром ступни по челюсти. Не от силы удара, а, скорее, от неожиданности, либо по какой-то третьей причине, Подтупный грузно перевалился через канаты и распластался по полу. — Поражение! — без запинки отреагировал на произошедшее Музыкант и раскатисто рассмеялся. «Ковчеговцы» в зале оживились. — Вот так вот… — почесал оранжевую бородку Виртуал. — Китаец победил! — разухабисто заверещал Даун, хлопая в ладоши. — И не говорите теперь, что рост — главное!.. — А по-моему, это недоразумение, — заступился Виртуал за великана, который был несомненно оглушен неловким падением и теперь непонимающе мотал головой, сидя на сцене. — Надо заметить, даже правила толком не оговорили. — Кто с ринга вылетел, тот и проиграл, — встрял Жертва, принимая сторону карлика. — Чего тут непонятного! — Коротышечья солидарность, — махнул рукой Виртуал. — Я вот вам историю расскажу, тоже был как-то случай… — затараторил Поэт, стараясь привлечь к себе внимание окружающих, но его тут же оборвали. — Лучше эту громадину обратно не пускать, — по-женски деловито высказалась Женщина. — Он же китайчонка на кусочки разорвет, а потом будет этими кусочками в нас с ринга пуляться. Смотрите, какой у него кровожадный вид. Это совсем не эстетично. — Я считаю, нужно продолжать, — пробубнил Виртуал без всякой надежды переспорить большинство. — Нет уж! Я в присутствии моего кавалера не желаю принимать участие в этих живодерских забавах, — заявила Женщина, поглаживая Мурки по руке и явно красуясь. — Итак! — напомнил о себе Музыкант, которого из зала видно не было. — Я рад, что вы хорошенько развлеклись и даже впали в азарт и прения, но последнее слово все-таки за мной… Поражение! Победил Брумс Лю! — Поражение?! — возмутился Иоанн, пришедший к этому моменту в себя. — По-ра-же-ние?! — Поражение, поражение, — подтвердил Музыкант, передразнивая Подтупного. — Ах ты, бес! Да у меня никогда в жизни не было поражений, ирод ты окаянный!! Тут наплевал кто-то или набрызгал чем… я поскользнулся! — М-м… я и в самом деле пролил на том месте коктейль, — вполголоса признался Поэт (так, что было слышно только близ сидящим) и, кривляясь, высунул язык. — …никогда не было поражений! — продолжал неистовствовать Иоанн Подтупный. — Никогда! Слышишь?! — Ну вот не было, а теперь пусть будет… для разнообразия, — стоял на своем пошедший на принцип Музыкант. — В общем, поражение ― и точка! — Я тебе дам «поражение и точка»!! — заревел великан. Схватив металлический посох, он одними руками изогнул его в дугу и в бешенстве бросил об сцену, проломив пол. — Поражение, — назло повторил Музыкант и шумно высморкался. Доведенный до белого каления, гигант безадресно погрозил огромным кулаком куда-то ввысь и кинулся в зал, к столикам. — Где сидит этот умник?! А ну, выкладывайте! — Там… — моментально уменьшившись в размерах, пролепетал Поэт и ткнул пальцем в направлении кулис. — Красная лестница… два марша вверх… прямо и сразу налево… — Так-то лучше! Сейчас он у меня попляшет! — Подтупный бросился за кулисы. — Эй, Поэт, — послышался укоризненный голос Музыканта. — Хм… нет слов… Ты держался до последнего! Кремень! Поэт, невинно пожимая плечами, протирал салфеткой запотевшие очки. — Надо китайчонка позвать выпить, — спохватилась Женщина. — Чего он там стоит, скучает? Неудобно. — И вправду, — согласился Виртуал. — Уважаемый, — водрузив очки на нос, замахал Брумсу Лю Поэт, — подходите к нам, прополощите рот шампанским! Из рубки в это время послышался шум возни. Однако очень скоро все стихло. Первой мыслью Занудина была ― не стряслось ли чего непоправимого с Музыкантом? Но уже в следующий момент Занудин признался себе, что ему все равно… Виртуал с Поэтом как ни в чем не бывало угощали за соседним столиком Брумса Лю шампанским. Вскоре ринг со сцены куда-то исчез, а в зал спустился живой и невредимый, непринужденно насвистывающий Музыкант. — Все в порядке? — бережно поправляя прическу, осведомилась Женщина. — Да, в порядке. Пришлось отправить этого геркулеса обратно. Какие же порой упрямцы попадаются… а еще и дебоширы! Музыкант уселся рядом с Занудиным и налил себе выпить. — Так что же дальше? — напомнил о своем присутствии Брумс Лю. — Боев больше не намечается? Я бы еще размялся немного, если честно. — Уф, — Музыкант неторопливо осушил бокал. — К мордобитию возвращаться не станем, не вдохновляет. Как насчет дуэли на пистолетах? — На пистолетах? — удивился Брумс Лю и почесал костяшками лоб. — Именно, — кивнул Музыкант, — на пистолетах. Что-то мне подсказывает, это будет забавно… Не думай слишком много, Брумс, тебе не идет. Возвращайся на сцену, дракон. Сейчас я подыщу достойного соперника для тебя. Брумс Лю, сверкнув глазами, молча удалился. — Занудин! — по-ребячьи подпрыгнул в кресле Музыкант, точно осененный блестящей мыслью. — Ты умеешь стрелять?! — Нет, — категорично помотал головой Занудин. — Жаль. Это бы тебя развеяло. Ну что ж… — Музыкант огляделся по сторонам. — Эй, праздные алкоголики, кто-нибудь будет стреляться? «Ковчеговцы» брезгливо развели взгляды по сторонам. Жертва то ли фыркнул, то ли подавился смешком. Остальные вовсе не издали ни звука. Создавалось впечатление, все как на подбор ― заправские дуэлянты, которым просто наскучили их бесчисленные победы. — Может, я? — неуверенно отозвался Мурки, поднимаясь. Музыкант с минуту раздумывал. — Нет, — решил он наконец. — Кажется, у меня есть идея получше. Женщина по-хозяйски вернула Мурки на место. А в руке Музыканта как по волшебству вырос микрофон. Небрежно развалившись в кресле, расставляя сочные паузы между словами, он объявил: — На сцену… приглашается… Брэндом… Лю! Раздались жидкие хлопки. Из-за кулис вышел стройный молодой парень полуазиатской наружности. По возрасту он казался ровесником Брумсу. — Сын?.. — опешил Брумс Лю, не веря своим глазам. — Папа?.. — врос в пол Брэндом. — Ну хорошо, хорошо, — скорчив гримасу, показал большой палец Музыкант, — воссоединение семьи отпразднуем чуть позже… Даун! Будь добр, организуй мероприятие. Я тебе, кажется, оставлял кое-что на хранение. Карлик послушно сорвался с места и с черным футляром в руках взбежал на сцену. В футляре находились два старинных пистолета с позолоченными рукоятками. Вручив их Брумсу и Брэндому, карлик не задерживаясь ретировался. Руки Брэндома дрожали. Брумс исподлобья взирал в зал. — По-моему, это плохая шутка, — крикнул Брумс Лю, обращаясь к Музыканту. — Брось! Они краской заправлены. С пищевой, кстати, добавкой… Отец и сын Лю недоверчиво переглянулись. — Да ладно вам! — сорвался изрядно захмелевший Музыкант. — У вас ― встреча в физическом воплощении, а у нас ― вечер развлечений. Все честно! Ты мне, я тебе — и все довольны. — Хорошо, — сквозь зубы процедил Брумс. — Как это, м-м… делать? — Вставайте спиной к спине, — воодушевленно кинулся разъяснять правила Музыкант. — Руки опустите. По моей команде начинайте расходиться. Сцена маленькая, поэтому десять шагов каждый ― и достаточно. Поворачиваетесь лицом друг к другу. Пиф! Паф! И вся петрушка. — Ладно. Считай, — Брумс Лю приблизился к сыну, и их спины соприкоснулись. Музыкант ткнул молчаливого Занудина в бок, весело оглядел приготовившихся к зрелищу «ковчеговцев». — Э-э… раз… два… три… четыре… пять… вышел зайчик погулять, хе-хе… Отец и сын Лю, оба напряженные и чуть ссутулившиеся, стали расходиться. — …шесть… семь… восемь… девять… У-ух… десять! Лю медленно повернулись, обменялись немыми взглядами и прицелились. А затем грянули выстрелы. Настолько синхронно, что слились в единый оглушительный хлопок. У Занудина екнуло сердце. Не нужно было обладать исключительной проницательностью, чтобы понять ― пистолеты оказались заряжены по-настоящему. Никакой краской здесь и не пахло. Музыкант солгал. Первым повалился навзничь Брэндом. Из его шеи, словно из сорванного крана, хлестала кровь. Смерть наступила мгновенно. Брумс качнулся, но устоял — пусть и ненадолго. Вытянув перед собой трясущуюся руку, словно с желанием вцепиться в горло ускользающему врагу, сделал несколько путающихся шагов к краю сцены и только тогда упал и замер. Его рана в груди выглядела не настолько безобразно как у Брэндома, но и она в конечном итоге оказалась смертельной. С минуту в зале висела гробовая тишина. Молчание нарушил Музыкант: — Выпил лишнего, каюсь. Не удержался от соблазна съюморить по-черному. — Музыкант, это свинство с твоей стороны, — надула губы Женщина. — Мы хотели развлекаться. А то, что ты устроил, совсем не располагает к веселью. — Да уж, обхохочешься, — нахмурился Виртуал. — Даун, Жертва, не в службу, а в дружбу — уберите-ка «это» со сцены. Жертва и карлик, продемонстрировав явное неудовольствие, все же поднялись со своих мест и отправились «прибраться». Шмяк! — ни с того ни с сего шлепнул ладонью по столу Поэт. — Всегда ты так! Идеи воруешь, пострел! — окрысился он на Музыканта, раздосадованно мотая головой. — Ведь я же Ияна Крозного с отпрыском позвать хотел… Теперь сюрприза, конечно, не получится. — Не кипятись, — отмахнулся Музыкант. — Было бы из-за чего вопить. — Плагиатор, — презрительно добавил Поэт и вновь увлекся своим коктейлем. — Тебе тоже не понравилось? — повернулся Музыкант к Занудину. — Гм… ну судя по видочку… можешь не отвечать. Занудин не стал бы отвечать и без одолжений. Языкочесания попросту не хотелось. Все, что он чувствовал сейчас, можно было описать двумя словами: безграничная апатия. Его окружали чудовища ― в этом он больше не сомневался. — Странно, — продолжал рассуждать наедине с собой Музыкант, — когда-то мои вечеринки славились фантазией. Недовольных не было, могу поклясться. А теперь не угодишь никому. То ли я сдавать начал, то ли еще в чем-то дело… Ну и плевать! Вон, пусть очкарик… — Музыкант пренебрежительно кивнул в сторону Поэта, — в следующий раз Маикофского пригласит. Будем стихи вечер напролет слушать. Поиграем в утонченных натур… Тьфу! — Все сделано, — бросил карлик, возвращаясь назад вслед за Жертвой. — Надеюсь, сегодня больше никого не придется отскребать от сцены? Лучше бы фокусников каких-нибудь позвали… иллюзионистов. — Мы тут сами себе иллюзионисты, — задумчиво произнес Виртуал и захрустел ананасом. Было видно, что настроение у всех безнадежно испорчено. И загвоздка крылась не в двух трупах, только что убранных со сцены — ведь умерли всего-то те, кто уже и являлись, по сути, мертвецами, — проблема таилась в чем-то ином. В атмосфере! В духе вседозволенности, которая сперва опьяняет и доводит до высшей степени экзальтации, но потом неумолимо опустошает все внутри, обесценивает смысл любого желания, атрофирует способность к обычной человеческой радости ― той, что не растопить на дровах чужого горя, страха, безумия, купленного угодничества и украденной веры. — Фрудди, ну куда же ты?.. Хочешь бросить меня одну? Чтобы я напилась и сидела рыдала от скуки?! — послышались капризные восклицания Женщины, вновь заставившие Занудина вынырнуть из омута раздумий и вернуться к неприглядной действительности. — Дорогуша, я уже рассказал вам все анекдоты, которые знал, все чудные происшествия и глупые сплетни! — взмолился Мурки, начиная теряться в идеях, каким же образом отделаться от внимания настырной Женщины. — Да оставь ты его в покое, — отозвался со своего места Поэт, не поворачивая головы. — Ну конечно! Забыла кого-то там спросить! — вспыхнула Женщина, воткнув кулаки в бока. — Помолчал бы, Поэт! — До чего же постылый народ эти бабы… Была б моя воля, всех женщин искоренил бы в преддверии Нового Мира. А мужики и почкованием размножаться научились бы. На худой конец — делением… — Поэт мечтательно вздохнул. — Вот твой бы худой конец ― взять и отделить к лешему, раз без надобности! Женоненавистник проклятый! — Но-но-но! — возмутился Поэт, поперхнувшись. Благодаря этой с пустого места разгоревшейся перебранке Мурки все же удалось улизнуть от Женщины. Теперь он сидел бок о бок с Занудиным и сверлил взглядом Музыканта. Как Мурки ни старался, он не мог скрыть того, что сильно взволнован. — Музыкант… мне надоело все это! Ты кое-что обещал. А теперь сидишь отвернувшись, словно вообще позабыл о моем присутствии! Музыкант устало вздохнул. — Я ничего не обещал тебе, Фрудди. Я сказал «может быть». Улавливаешь разницу? Дрянной вечер… настроение паршивое… я напился, в конце концов… Давай в следующий раз это обсудим. Не пори горячку, ладно? — В следующий раз! — горько усмехнулся Мурки. — Понимаешь ли ты разницу «следующего раза» для вас и для меня?.. Ты не держишь слово, а это удручает… Впрочем, я и так уже убедился, что мы для вас тут такое… Чертовы самозванцы, нечистоплотные некроманты, дьявол вас побери! Музыкант зло сверкнул глазами. — Только не надо корчить из себя поруганную невинность, Фрудди! Такие, как ты, кто имел на Земле богатства больше, чем мог потратить, тащил в постель все, что шевелилось, проводил жизнь в постоянном необузданном угаре — такие даже после смерти обречены виться у пепелища своих неистлевших страстей. Вы ― рабы земного плана существования, потому что только грязь материи дарила вам подлинные наслаждения. Вы не смогли и не захотели очиститься от ее соблазнов. На ваших уже сгнивших в земле щиколотках и запястьях по-прежнему гремят браслеты цепей, которые не отпустят… Губы Мурки дрожали. Он потупил взор и в бессильной ярости сжимал кулаки. Занудин хотел встать и уйти, потому что чувствовал себя лишним в этом столкновении, но Музыкант удержал его. — Куда это ты? Сядь-ка. Взгляни на нас, Занудин. Я безжалостный демон, да?! А он жертва?.. О! Сначала они как крысы сбегаются на запах бесхозного сыра, получают то, к чему стремится их суть, пищат от восторга, взбираясь по головам друг дружки, — а когда сыра не остается, тут же пускаются на поиски виновников собственного чревоугодия: их заманили, обольстили, с ними обошлись дурно и непростительно!.. Как тебе это нравится, Занудин? Ответь. — Мне нечего сказать… Музыкант хмыкнул. — Ну, ладно. Ступай, Фрудди. Допивай свое шампанское и не докучай больше, мы все обсудили. Я сегодня не в настроении, уж извини за неоправданные надежды. Побелевший Мурки бросил свой цилиндр на пол, с хлопком раздавил его ногой и удалился. Из раскуроченного цилиндра снова выпрыгнул и задергался пластмассовый «розыгрыш». — Ути-пути, — провожая Мурки помутневшим взором, ухмыльнулся Музыкант. — Теперь они думают, что тут дом свиданий и бюро по выполнению всех «мертвячьих» прихотей в придачу… Какие же жалкие… жал-ки-е… — Музыкант расправил плечи, откупорил бутылку коньяка, разлил себе и Занудину. — Все! Черт с ними, с развоплощениями. Утомили. Давай-ка, Занудин, выпьем вот этого песочного, покрепче. Занудин поднял бокал и задумчиво наблюдал за неприкаянным Фрудди. Повесив голову, тот бесцельно блуждал по залу, бормоча проклятия. — За устройство Совершенного Мира! — привлек к себе внимание Занудина Музыкант. — Польза в нашем деле от этих шутов смешна, пора уже признать… Хорошо хоть, годятся на то, чтоб скоротать порой в их компании время, развеять поганую скуку. Ну а компиляторы, будь уверен, сами сделают все, что от них требуется… За устройство Совершенного Мира и за компиляторов! Ты ведь, Занудин, я так считаю, почти уже один из нас… Рука Занудина дрогнула, и коньяк пролился на скатерть. — Неудачный тост? — нахмурился Музыкант. Занудин шумно выпустил воздух из легких. — Я бы… — хрипло произнес он и осекся, упустив мысль. Именно в этот момент стало ясно, что вечер на пороге своего апогея… Двери зала гулко распахнулись, пренеприятно затрещав петлями. Нетрудно было догадаться, чьим повадкам соответствовал подобный стиль заходить в любое помещение. Первым на пороге «конференц-зала» показался Джесси. За ним следовал неразлучный Факки. Мурки, оказавшийся ближе остальных к Панкам, застыл от неожиданности на месте. — Что-о-о! — сиреной взвыл Джесси. Смятый ирокез на его яйцеобразной голове встал торчком, а лицо побурело от негодования. — Вы кого к нам на хату привели? Педера-а-аста?! Ненавистный взгляд молодчика сверлил Фрудди Мурки насквозь. — Ну е-мое, — покачал головой Факки, засучивая рукава. Фрудди выглядел растерянно, но не сказать, что напуганно. Загорланив наперебой, Панки резво бросились с кулаками на Мурки. Однако совершенно неожиданно повстречали отпор. Как оказалось, Мурки не только хорошо пел, но и прилично боксировал. Налетев на сочный апперкот, Джесси заплетающейся поступью отплясал вправо и медленно опустился на пол с маской недоумения на лице. Факки хлестким хуком сдуло влево. Помотав головами, Панки переглянулись. — Сдается мне, силы не равны, — озадаченно пролепетал Факки. — Ты прав, придурок, — согласился Джесси, потирая ушибленный подбородок. — Сгоняю за форой! Я мигом! Вскочив на ноги, он опрометью долетел до ближайшего столика и схватил пустую бутылку из-под шампанского. После чего размахнулся и отколол бутылочное дно о подлокотник кресла. — Вот это другое дело! — гримасничая, Джесси неторопливо возвратился обратно. — Надеюсь, наша усатая барышня примет в подарок эту замечательную «розочку»? Только предупреждаю ― она, как и положено, немножко колется… Мурки опустил руки и медленно попятился, пытаясь выиграть время и сообразить, что противопоставить новой угрозе. Только сейчас Занудин пришел в себя. Первое, что он сделал — оглянулся на остальных «ковчеговцев». Женщина прикрывала ладонью рот. Поэт пил свой коктейль, роняя мутные капли на пиджак. Музыкант вяло улыбался, поглаживая живот. Виртуал сидел как загипнотизированный. А Даун и Жертва толкали друг друга в плечи. Для всех это было очередным развлечением. Повода для вмешательства никто не находил. Но вот Занудин… Занудин чувствовал, как внутри него просыпается огнедышащая лава. Это ли не момент, чтобы выплеснуть накипевшую желчь, медленно отравлявшую его весь день напролет? Занудин оттолкнул кресло и выскочил из-за стола. Но в следующий момент не удержался и с грохотом повалился на пол. — Куда ты понесся-то, ей-богу? — понуро покачал головой Музыкант. К собственному прискорбию Занудин вынужден был признать, что с нескольких рюмок успел наклюкаться как мальчишка. Но при всех «за» и «против» остановить себя уже не мог. Снова оказавшись на ногах, он поспешил влиться в гущу событий. Фрудди спиной уперся в стену — отступать было некуда. — Ха-ха-ха, — заливался Джесси, пританцовывая и кривляясь. Острое стекло со свистом рассекало воздух. До вытянувшегося струной Мурки оставались считанные сантиметры. — Сзади! — закричал вдруг опомнившийся Факки, но опоздал. Подоспевший Занудин на удивление ловко заломил Джесси руку выше лопаток и повалил Панка лицом вниз. — Ты чего?! — заверещал Джесси, выпучив глаза. — Мы же пошутили! — Сейчас возможно и пошутили. А вот шутку прошедшей ночи я не понял и прощать не собираюсь! Занудин выхватил у Джесси из руки колотую бутылку и, стащив с юнца штаны, с остервенением полоснул «розочкой» по белым ягодицам. — А-а-а! — взвыл Джесси и тотчас лишился сознания. Занудин вскинул яростный взгляд в поисках второй потенциальной жертвы ― но Факки и след простыл… К месту непредсказуемо развернувшихся событий подбежала побледневшая Женщина. По ее пятам подтянулись остальные «ковчеговцы». — Мальчик кровью истекает! — запричитала Женщина. — Несите скорее бинты! «Ковчеговцы» нерешительно топтались на месте. — Подмыть его сначала надо, — заметил Виртуал, поморщившись. — Вон ведь… обделался… И в самом деле: из заголенной промежности Джесси, пузырясь, смешиваясь с кровью, стекали испражнения. Картина была не для брезгливых. — Подмыть?! — поддавшись соблазнам наваждения, не своим голосом воскликнул взбеленившийся Занудин. — Ну подмыть так подмыть! Звонко чиркнув молнией на брюках, Занудин извлек наружу свое мужское достоинство, деловито встряхнул и оглядел сгрудившихся вокруг Джесси «ковчеговцев». Выражения их лиц странным образом раззадорили. Занудин упивался своим сумасшествием. Он имел… да-да, имел на это сумасшествие право! Плеск брызнувшей струи нарушил гробовое молчание в затхлом беззвучии «конференц-зала»… — А вы знаете… вы определенно опасный субъект, Занудин, — произнес Виртуал, который на протяжении всего вечера становился все задумчивее и задумчивее, а теперь и вовсе казался каким-то отчужденным персонажем. Взгляд его, прикованный к омываемым ягодицам Джесси, выражал бессмысленность и абстракцию. Струя вскоре иссякла, и Занудин не спеша, потряхивая запястьем, застегнулся. — Шоу закончено? — устало поинтересовался Музыкант, собираясь уйти. Его шатало из стороны в сторону от обилия плещущейся в утробе выпивки. Однако в эпицентре событий вновь возник Фрудди Мурки. Нос певца пылал, а на усах белели остатки вынюханного кокаина. — Ну нет, дамы и господа… Шоу должно продолжаться! С этими словами Мурки разорвал от выреза до бедер свой шикарный шелковый костюм. Наружу вывалились внушительные гениталии, и по ягодицам несчастного Панка ударила новая мощная струя… Оставаться здесь дольше Занудин не мог. Круто развернувшись, он упругим шагом направился к выходу из «конференц-зала». Но не дотянув всего нескольких метров до двери ― не выдержал и побежал… Он был противен сам себе. Быть может, и убегал сейчас тоже… от себя! Легко прикрываться оправданием: попал в логово к чудовищам… А разве самому так долго превратиться в чудовище, если духом тощ, если не умеешь оставаться человеком в любой ситуации, как бы провидение тебя не испытывало?! Низкий потолок. Корявые ступеньки. Высаженная плечом дверь… Пробегая через «наркогримерку», Занудин споткнулся о короб с надписью «не кантовать» и растянулся плашмя среди наваленного на полу хлама. Тяжело дыша, сел, сплюнул, пихнул ногой короб. Тот нехотя накренился и завалился набок. Не зная ― зачем, Занудин подполз к нему ближе и со злостью принялся сдирать тугой скотч, серпантином разбрасывая лопающиеся ошметки над головой. Распаковав короб, выудил наружу увесистую бронзовую статуэтку и рассеянно повертел в руках ― это была Фемида. Выражение глаз Занудина сделалось матово-хмурым. Словно подловив себя на каких-то противоречивых мыслях, он впервые заглянул в нещадную перспективу ожидающей впереди пустоты… Занудин вздрогнул и, признаться, не сразу понял, что именно вывело его из прострации. В «наркогримерке» по-прежнему не было никого: ни один из «ковчеговцев» даже и не подумал его догонять. Руки холодила гладкая бронза. Занудин опустил глаза на статуэтку и обомлел… Ожившая Фемида сучила ножками и замахивалась на Занудина своим миниатюрным бронзовым мечиком. Это уж было свыше всяких сил! Изрыгая бессвязные проклятия, Занудин выронил дьявольскую статуэтку и, вскочив на ноги, продолжил свой оголтелый бег. Под подошвами хрустели шприцы и хлопали пакеты из-под сока. Не помня себя Занудин взбежал по винтовой лестнице и через номер Панков выбрался в пустынный коридор. До комнаты оставались считанные шаги, но чтобы преодолеть это скромное расстояние, потребовалось упорство, граничащее с героизмом. Жизненные силы как из продырявленного сосуда вытекали из Занудина ― ощущение пришло стихийно и не на шутку пугало. Занудина мутило. В жарком тумане вибрировали стены и потолок. Ноги подкашивались. С каждой секундой он чувствовал себя все слабее. Занудин торопился добраться до постели, чтобы заснуть. На час. На сутки. А может — навсегда! — 3 — Занудин заболел — и очень серьезно… Потянулись аховые дни, каких не пожелаешь и злейшему врагу. С момента возвращения из «конференц-зала» Занудин ни разу не покинул своей комнаты, даже не открывал окна, чтобы ее проветрить, ― фактически не поднимался с постели. Рези во всем теле, мигрени, эпилептические припадки, которых никогда раньше не было, доводили до безумия, до отчаянного желания конца… Временами отнимались ноги, кожа трескалась и облезала, а глаза распухали так, что больно было дотронуться, и казалось, еще чуть-чуть — полопаются переспелыми сливами. «Не могу больше, не вынесу! Лучше преставиться!» — ночами напролет стенал Занудин, но никто не приходил в его номер, какой бы шум он ни поднимал. На столике у изголовья Занудин каждое утро обнаруживал свежезаваренный чай и еду. Занудин не притрагивался к пище, та портилась, а потом на ее месте появлялась свежая. Это был настоятельный знак, что Занудин хоть и в опале, но под присмотром. И все же самое невыносимое ― ни одного живого лица! Постоянные страх, боль и кошмары, которые видишь наяву… Занудин не знал, что с ним происходит. Оставаться на этом свете было сущим адом. Занудин постоянно вспоминал ангела-хранителя и уповал на его помощь. Даже теперь он не ждал спасения ни от кого кроме безвозвратно отнятого друга и наставника. Память словно огнем прожигали слова Занудина-маленького, произнесенные на прощание… «Ты ведь хотел вернуться в Анфиладу Жизней?.. Если ты по-прежнему хочешь этого и намерения твои чисты — знай, у тебя все получится…» «Уж не старуха ли с косой меня туда сопроводит?» — размышлял Занудин, замирая. И ошибался. Анфилада действительно явилась ему в одну из этих мучительных ночей, но записывать себя в покойники было рано. Провалившись в сон, Занудин каким-то образом понял, что он вернулся!.. Он не встретил в анфиладе Абрикоса, но самое главное — ему и не требовались больше поводыри. Занудин ВИДЕЛ сам! С чувством трепета и безграничной благодарности вновь бродил Занудин по нескончаемому ряду удивительных комнат. И только одна на этот раз привлекла его внимание. Занудин не мог не почувствовать, что это особая для него комната ― и замедлил шаг. «Эту комнату я творил последней! — осенило Занудина, хотя неожиданная догадка вряд ли могла быть подкреплена каким-то вразумительным объяснением. — Только вот… много же я напортачил в ней, чудак и неумеха… Пусть будет стыдно, если понятие стыда здесь уместно. И пусть никогда Уроки не проходят даром! Мы сами придумываем эти Уроки для себя. Зачем? Хороший вопрос. Чтобы учиться Счастью, чтобы учиться радости Вечности…» !!Вспышка!! * * * …И непроглядный мрак рассеяли прямоугольники ослепительного света на потолке… …Женщина в белом халате поднимает и раскачивает Занудина на розовых мясистых руках… …«Совсем даже не плачет, — оповестил и расплылся в улыбке ее полногубый рот, показавшийся Занудину огромным, — вот ведь…» …«Такой страшненький…» — произносит другой женский голос где-то позади… смущенный и слабый… …Занудин вдруг понимает, кому он принадлежит… это голос его матери… …«Ваш первый?» — спрашивает «огромный рот»… …«Да», — еле слышно звучит ответ… …«Вы так говорите, будто должны быть еще!» — громче и по-наигранному капризно добавляет мать, точно спохватившись… …Обе женщины разнотонально смеются… * * * …Занудин сидит на чьих-то коленях… …Он болтает ногами и лепечет… …Вокруг много зелени… …Лохматый ком подскакивает из ниоткуда и с визгом тыкается в лицо… …Лоб, нос, щеки Занудина становятся мокрыми… …Страшно… …Занудин кричит от ужаса… …«Уберите Джека! Он боится собак!» — говорит кто-то… …У Занудина истерика… …Его спускают вниз и пытаются успокоить, но Занудин ревет все громче и громче… * * * …Занудин забился в угол манежа… …Деревянная решетка до боли врезалась в спину, но он не решается шелохнуться… …Комната пуста… …Родители, верно, куда-то ушли, и в квартире долгое время не слышно голосов… …Занудину не по себе… …Комната пуста, и все же в комнате он НЕ ОДИН… …По стенам, почти сливаясь с цветастым полотном обоев, скользят «живые тени»… …Это БЕСТЕЛЕСНЫЕ СУЩНОСТИ, но Занудин их ВИДИТ… …Иногда они отделяются от стены и бесцельно снуют по комнате… …Они не выказывают ни желаний, ни эмоций… только хаотично движутся, ни в чем не встречая препятствия… …Занудин ни капли не знает об их своеобразной жизни, об их мире… …Они пугают Занудина — но это страх немого любопытства, страх соприкосновения с непознанным… …Собака была страшнее… точно… Пройдет не так уж много времени — и Занудин разучится видеть этих гостей из потустороннего мира. Он узнает о них как о нежити, элементариях, домовых. Но уделом им станут сказки, в которые «здравомыслящий» человек не верит. Только чистое и неразумное детское восприятие способно урвать частичку знания о других мирах. Сохранить, к сожалению, не умеет… Сознание Занудина станет рациональным, память — избирательной. Мир поневоле будет восприниматься таким, каким воспринимает его окружающее большинство людей. * * * …Занудин все время падает, но его вновь поднимают на ноги и заставляют идти… …Все вокруг мигает и вертится… не ясно, куда смотреть… …Занудину больше нравится ползать… а так ему неудобно… …Он знает, что если начнет кричать — от него отстанут… …Занудин не любит шум, и его считают спокойным ребенком… …Но чтобы его поняли, он должен кричать… …Как все странно… …Занудин снова падает и ревет… …Так и есть… …Отвязались… * * * …Занудин среди других детей… …Все во что-то играют, но ему с ними не интересно… …Какой-то мальчик бьет его сзади по голове игрушечным грузовиком… …Занудин боится обернуться к обидчику… …А может быть, он хочет показать, что ему не больно, и драчун отстанет сам… …Но ему больно!.. …А «злой» не уходит… …Занудин закрывает лицо ладошками и плачет… …Потом он слышит, как кричат и ссорятся взрослые… …В шквале разгоряченных возгласов он различает и голос своей матери… …Кто-то тянет его за локоть… …Хочется провалиться сквозь землю… хочется рыдать все сильнее и сильнее… …Ему кажется, он ненавидит всех других детей и их дураков-родителей… * * * …Сейчас он за столом… …Рисует… …Ему нравится комментировать то, что получается на бумаге… …Но его должны слушать… …Обязательно… …В этом все дело… …Занудин чувствует обиду: отцу не интересно… …Тогда Занудин рисует мертвого человека без головы и говорит, что это отец убил его… …Отец сильно злится и отнимает у Занудина карандаш… * * * …Ванная наполнена водой… …Занудин весело смеется… …Дурачась, он тужится и выпускает из-под себя пузырьки… …Всплывая на поверхность, они лопаются, и Занудину нравится нюхать воду в том месте… …С каждой минутой ему все смешнее, и смех никак не остановить… …Мать поворачивается и со строгим видом делает замечание… …У нее на плече висит оранжевое полотенце с белым утенком… * * * …В доме какой-то праздник и много гостей… …Занудин влетает на балкон и встает как вкопанный… …Он запыхался… он уже не помнит, зачем бежал… …Тут одни взрослые… …Стесняется… …Взрослые курят и без умолку о чем-то говорят… …«А ты чего здесь, бандит?..» — смеется отец и поднимает Занудина на руки… …У отца раскрасневшееся лицо… …Он кажется немного неловким, и от рук пахнет табаком… …«Ну что, полетели? — заигрывает с Занудиным отец. — Вж-ж-ж-ж-ж…» …Занудин теперь ― «самолет»… …На руках отца он облетает по очереди всех взрослых, столпившихся на балконе… …Мужчины и женщины хитро подмигивают ему… некоторые пытаются ущипнуть, пощекотать за пятку или просто погладить по волосам… …«Вж-ж-ж-ж-ж!» — еще громче завывает отец под смешки окружающих… …Его сильные руки далеко вытягиваются по ту сторону перил… …Занудин повисает над пропастью… …От страха, защемившего душу, он не может узнать своего двора… …С такой высоты он не видел его ни разу… …Перед глазами проплывает зеленеющее марево деревьев… люди внизу похожи на игрушечных солдатиков, и кажется, способны поместиться на ладони… …Ветер развевает его курчавые волосы… …Первые секунды ошеломления проходят, но это не значит, что ему не страшно… страшно, и еще как!.. …«А что если отец не удержит и выронит его?..» …«Что если он не такой сильный и уверенный, каким был всегда?..» …Вид двора с высоты птичьего полета завораживает и полон угрозы одновременно… …В картине двора будто заключена идея целого Мира, пестрого, живого, необъятного, сулящего уйму сюрпризов завтра… Но все это может исчезнуть в самый короткий миг и навсегда… …У Занудина истерика… …Из глаз брызжут жгучие слезы… …Он кричит и брыкается… …А вот вновь чувствует под ногами твердый пол… компания взрослых затаилась в молчании… и только мать, переходя на истошный крик, ругается с заикающимся отцом… * * * …У Занудина появляется подружка!.. …Вот уже несколько дней подряд ее приводят в гости другие взрослые… …Наверное, они дружат с родителями Занудина, и это ― их дочь… …Она совсем маленькая, но удивительно смышленая и разговаривает без запинок… лучше его… …У нее длинные белокурые волосы и нос пипочкой… …Она всегда в желтом платьице и с красным бантом… …Сначала Занудин стеснялся, плакал и даже прятал от нее игрушки — но теперь нет… …Ему по душе эта девочка… очень… …Она похожа на ангела… …Им интересно играть вместе… …Им нравится подходить к пьющим чай взрослым и говорить, что они ― жених и невеста… …А потом они долго смеются… …Взрослые смеются тоже… * * * …Девочку перестали приводить… …Занудин злится на родителей, а они выглядят озабоченными… …Они ему ничего не объясняют… Только годы спустя Занудин узнает, что девочка стала жертвой убийцы-психопата. Память Занудина не сохранит к тому времени ни имени, ни ее лица, ― но плакать по украденному чуду детства он будет навзрыд… * * * …Занудин приручил голубя… …Голубь прилетает к нему на балкон каждый день, и его легко отличить от других пернатых ― на правой лапке не хватает пальца… …Сначала голубь не подпускал к себе Занудина, и тому приходилось прятаться за занавесками — но потом все изменилось… голубь стал привыкать и теперь больше не боится… …У Занудина всегда под рукой хлебные крошки и другие лакомства: семечки, орехи, моченые в молоке сухари… …Он сильно подружился с птицей и находит в их незапланированных встречах какую-то удивительную, ранее не знакомую отдушину… он обрел в жизни существо, которое зависит от него… благодарно ему… и все же остается свободным… …Попросить родителей купить рыбок или черепашку — совсем другое… …А родители… ничегошеньки они не понимают, хоть и взрослые… …Они сказали, что балкон стал грязным и это им не по нраву… …«Раз смог приручить — сможешь сделать так, чтобы птица больше не прилетала…» …Что-то надломилось внутри Занудина… …Он сам не свой, но ему не хочется спорить… потому что это бесполезно… …Он берет водяной пистолет и ждет голубя… …И голубь появляется, как появлялся всегда… …И Занудин брызжет в птицу водой, а птица не догадывается, что же такое случилось, и упрямо пытается залететь на знакомый балкон… …Странная дуэль, и длится она с перерывами больше часа… …Птица отлетает к дальним деревьям, чтобы восстановить силы, а потом вновь возвращается бороться… …Но все ее усилия тщетны… …В этот день Занудин видит голубя в последний раз… …Везде, где потом встречались Занудину голуби, он высматривал птицу с покалеченной лапой… …Увы… А спустя время он, конечно, позабыл об этой истории… * * * …Мать ведет его по улице… …Держит за руку… …У Занудина ноет плечо, он все время отвлекается, глядит по сторонам… …Мать явно торопится… …Лицо ее хмуро и сосредоточено… …Время от времени она больно дергает Занудина, чтобы тот не отставал… …Вокруг кипит жизнь… уличные кошки пугают кормящихся на асфальте воробьев… тарахтят машины… кто-то кричит… дети гоняются друг за другом с гнутыми пластмассовыми саблями… …«Мам», — бубнит Занудин… …«Что?..» …«Я хочу сестренку…» …«Ты разве не понимаешь, что мы опаздываем?.. Все делаешь для того, чтобы вывести меня из себя!..» …Мать вспылила и отвернулась… …«Мам… я устал идти», — Занудин начинает хныкать… …«Вот видишь! Я с тобой одним управиться не могу, сплошное наказание. А ты хочешь еще сестру…» …«Мам, я буду послушным… правда…» …«Пойдем быстрее…» …Они поднимаются по ступенькам к подъезду какого-то желтого многоэтажного здания… * * * …За окном весна… …Все цветет… …Все живет и радуется жизни… …В комнату проникают запахи свежей травы и веселый стрекот насекомых… …Занудин лежит на кровати… не двигается… …Смотрит в потолок… …Глаза его мокрые и блестят… …Сегодня он впервые задумался о смерти по-настоящему… …«Кто так все устроил… что нужно УМИРАТЬ?..» …«Как это… если МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ?!» …«Сейчас я могу дышать, думать, могу пошевелить рукой, подвигать ногой, поморгать, вскрикнуть, чему-нибудь порадоваться… а потом?.. Я даже не буду знать, что меня уже нет на свете!..» …«Ведь я — это Я… Разве это СПРАВЕДЛИВО?..» …Занудин закрывает лицо руками… * * * …У матери все время рос живот, а потом ее увезли на большом белом автобусе… …Сегодня она вернулась вместе с отцом… …Оба улыбаются, но кажутся уставшими… …На руках отца колышется и пронзительно пищит маленький розовый сверток… …«Ну вот тебе и сестренка… Ты рад?..» …Конечно Занудин рад… …Он знает, что рад… …Но сейчас с ним творится что-то неладное… …Он поворачивается и убегает к себе в комнату… …Запирается на щеколду… …Глаза щиплет от слез… …Занудин ненавидит себя за эти слезы… …Теперь он Старший Брат и не должен плакать больше никогда… …«Понял?..» …«Ни-ко-гда…» …«Теперь все изменится…» …«Все будет по-другому…» …«Все!..» * * * Чем дальше, тем ярче и ошеломительнее посещали Занудина видения, и в итоге он усвоил одну важную вещь, которая совершенно не пугала своей избитостью, потому что добраться до ее понимания Занудину посчастливилось как будто «с изнанки», через самую суть. Жизнь — это школа. Школа, которую можно закончить с отличием и быть награжденным, а можно прогулять, проиграть, продремать «на задней парте», остаться в дураках. По результатам прожитой жизни Ты Сам либо оставишь себя на повторный срок, либо переведешь на ступень выше. Определенно что-то вышло наперекосяк в прежней жизни, и теперь Занудин расплачивался… Он подметил много ошибок, которые допустил в детстве, юности и в последующие годы, но все они были настолько безобидны и присущи любому человеку, что на душе остался странный осадок… Занудин был растерян. Теперь он откуда-то знал, что любая беда, любая неудача ― не приходят в твою жизнь с бухты-барахты. Что корень любого зла можно проследить по эфирным отметинам своих же собственных поступков в нынешнем либо давно минувших существованиях! Из рук в руки следует переходящий вымпел страдания — и ты не спрячешься, не отвернешься, не сделаешь вид, что он не имеет к тебе отношения, ты обязан его принять! «Но в этой жизни я не совершил ничего такого, чтобы заслужить Несчастье… — продолжал изводить себя Занудин. — Я был не очень радостным, не слишком одаренным и мнительным ребенком. Таким же «ребенком», несмотря на пропорхнувшие годы, я остался поныне… Но разве это умышленно и наказуемо?!» Занудин перевернулся с боку на бок. По щекам тек липкий пот, похожий на слезы. «В этой жизни я не сделал ничего такого… — по второму кругу загромыхали горемычные мысли в воспаленном мозгу. И вдруг Занудин осекся, сузил зрачки, даже побледнел. — В этой жизни — нет. А в прошлой?.. В прошлой!!» !!Вспышка!! …Институт высших исследований… …Парк… платаны… живая изгородь… …Дом… кабинет… исписанные листы… …Формулы… …Формулы?!! !!Вспышка!! …Ему привиделось, будто отложив в сторону измятую охапку черновиков, испещренных столбцами цифр, он смотрит на себя в зеркало, и его привычные арийские черты превращаются в семитские. В зеркальном отражении — до боли знакомое лицо немолодого человека, почти старика. «Этот старик — Я?!!» Копна молочно-седых волос, пышные усы, втянутый подбородок, громоздкий нос и лукавые лучи-морщинки вокруг усталых, но пронзительных глаз… !!Вспышка!! …Столб огненного света, от которого нельзя оторвать взгляда… Восторг и ужас… Клубящиеся разливы астрального сияния… Гнетущее осознание неисправимости содеянного… Образы, рождающие сами себя… удивительные, пугающие, нереальные… и… ТРЕЩИНА!.. которая заживет теперь собственной жизнью… которая не имела права быть рожденной человеческою рукой… и которую отныне не залатать!.. Необычно и в высшей степени неловко было отождествлять собственную личность с мятежным ученым, революционером от науки, чью судьбу, величие и крах никто и никогда повторить не сподобится. Но самое обидное — если Занудин и был этим ученым в прошлой жизни, то все равно он никак не мог взять в толк, что же за открытие ему удалось сделать и какое отношение ко всему этому имеет таинственная «ТРЕЩИНА»… Такие видения Занудин окрестил астральными откровениями. Они не могли обманывать! Но наравне с ними — подобно тому, как к потоку чистой раскаленной лавы примешивается закипающая грязь, — Занудин сталкивался с чем-то, что в противоположность астрооткровениям можно было бы назвать мусором подсознания. …Боже мой… неужели это правда… разве это может быть правдой… не тронулся ли я умом… что за… не нахожусь ли я давным-давно в учреждении для душевнобольных… год от года меня навещали хмурые родственники… а потом перестали… им это осточертело… конечно… я живу в своем придуманном мире… да… придуманном… он не может быть реальным… это абсурдно… ха-ха… абсурдно… умалишенный рассуждает о том, что абсурдно, а что нет… ха-ха… еще раз ха-ха… да… я никого не воспринимаю… мне никто не нужен… со стороны я выгляжу растением… как это, наверное, омерзительно… я один… с пустым взглядом… смотрю в одну и ту же дурацкую точку… рот, наверное, открыт… язык свисает плетью… слюна тянется до пола… клейкая такая… противная… бр-р… мозг вырабатывает бесполезную хаотичную информацию… которая сходит с ума от себя самой… от своего абсурда… ха-ха… опять абсурд… опять это смешное слово… абсурд… гениально… может быть, мое имя ― Абсурд… может быть, я живу в городе абсурда… стране абсурда… может быть, «абсурд» это шифр от какого-то тайника… в котором лежит… в котором лежит абсурд… ха-ха… удивительно забавно… сестра… можно укольчик… я вас не вижу и ничего про вас не знаю… но вы, конечно, рядом… конечно, поблизости… смотрите сейчас на меня, и вас выворачивает наизнанку от моего видочка… вы бы послали к дьяволу эту работенку… но тут прилично платят… на жизнь хватает… на нормальную жизнь… не такую, как у меня… это точно… как вы меня называете с доктором… в шутку… кактусом… истуканом… или шимпанзе… не знаю… как смешнее… как вам больше нравится… зовите как хотите… я не слышу ничего… и не вижу… я вообще ничего про вас не знаю… и про себя не знаю… представляете… да наплевать мне на вас… и на всех остальных… и вы в меня плюньте… если вас это позабавит… пожалуйста… плюйте… не стесняйтесь… мне все равно… меня от этого не убудет… у меня ведь свой мир… и я живу только в нем… да… ну и хорошо… какой есть… другого не надо… ха-ха… постой… ха-ха… постой-постой… и делать я могу в нем, что захочу… вот так… захочу, и нету вас… вообще… как и не было… а я никакой не сумасшедший… дурачусь я… понятно… болею… да… представьте… приболел… а вы, можно подумать, никогда не болели… ой-ой… ну все… нету вас… хватит… я не сумасшедший… я… быть может… знаю теперь больше, чем знают остальные… да… именно… в этом дело… вот и хандрю… слишком особенное знание… нечеловеческое… слаб я… как слабы люди… а груз велик… и несчастен потому… по вине своей исключительности… невыносимо… знали бы вы… как это… не… вы… но… си… мо… ах, о чем это я… конечно… вас нет, никогда не было и быть не может… а я существую… я живой… и в здравом уме… и судьба мира решается на моих глазах… На-Мо-Их!.. Балансируя на грани безумия, Занудин вдруг возвращался к ясности мысли настолько непререкаемой, что сам же этому поражался. Путешествие по Анфиладе ни с какими натяжками нельзя было назвать веселым приключением. Опасностей для уязвимого человеческого сознания на таких «астральных променадах» — пруд пруди! Но вопреки всему багаж свеженакопленных впечатлений будто помог вновь обрести утраченную волю к жизни. Болезнь Занудина неуклонно отступала. Кошмары и приступы помешательства порой все так же тревожили ночами, но теперь Занудин не испытывал прежнего страха. Он был холоден и спокоен. Он знал, что непременно поднимется на ноги и последнее слово останется за ним. Теперь уже нельзя было не признать ― в «Ковчеге» он никакой не гость, а самый настоящий пленник. «Ковчеговские» обитатели со знанием дела манипулировали податливым Занудиным, втирали очки и гнусно потешались. Каждый раз, когда Занудин пребывал в полушаге от принятия того или иного ответственного решения, обязательно что-то происходило. Занудин получал травму, заболевал, увлекался разгадкой нелепых происшествий, пускался в тривиальный разгул, и прочее и прочее… Случайности облекались в оболочку закономерности. Важное ускользало под прикрытием нескончаемой череды отвлекающих фальсификаций. К гадалке не ходи — нынешняя хворь навалилась тоже неспроста. Слишком сильно высунулся! Продемонстрировал угрозу планам компиляторов и личное к ним презрение! Занудину незамедлительно показали его место… Он нужен «Ковчегу». Без сомнения. Но нужен не как вольнодумец, а как единомышленник и покорный служитель. А если «Ковчегу» что-то нужно — вероятно, «Ковчег» привык это получать. Занудина лихорадило при мысли о том, в какую ловушку он умудрился угодить. Оплакивая безвременно ушедшего ангела-хранителя, Занудин клеймил на чем свет стоит всех и вся и в первую очередь проклинал себя за свою неисправимую глупость. Отчего не прислушался вовремя к тем советам, которые еще могли повернуть цепь событий вспять?! Когда-то Занудин был чудаковатым простаком, мечтательным, самоедливым, нелепо обиженным на жизнь олухом — и все-таки, как ни крути, он был свободным. Теперь вот, поди ж ты, набрался ума и даже научился любить мир таким, какой он есть. Да только мир-то теперь в далеком далеке! А сам Занудин — в бесовской западне… в трясине… Но сдаваться нельзя! Он должен использовать шанс — возможно, последний — и порвать наконец с «Ковчегом»! Намерение Занудина поскорее поправиться и распорядиться своей жизнью по-своему, не позволить облапошить себя и не поддаваться впредь ни на какие колдовские уловки, угрозы и увещевания, крепло с каждой минутой. — 2 — В это непогожее и не сулящее сюрпризов утро Занудин тем не менее проснулся полным сил и в предчувствии долгожданных перемен. Теперь он был доволен тем обстоятельством, что его никто не беспокоил. В течение дня Занудин не торопясь собрал свои вещи. А когда не был занят сборами, то подолгу простаивал у окна, вглядываясь в застывшую и до мелочей знакомую панораму за стеклом. Как приятно осознавать, что это в последний раз, что через считанные часы он и сам окажется по ту сторону и перевернет новую страницу своей личной истории! В шкафу было припасено немного коньяка, и Занудин размеренно и с удовольствием выпил его, придаваясь воспоминаниям «до-ковчеговской» жизни. Обо всей той чертовщине, что творилась с ним здесь, в придорожном заведении, думать не хотелось. Занудин попытался сосредоточить свои мысли на предстоящем возвращении домой — и в каких только красках оно ему не рисовалось! Чаще прочего возникали образы грустного и милого романного средневековья… Запыленные латы блестят на солнце… из уголка глаза просачивается скупая рыцарская слеза… Примет ли родная вотчина блудного сына?.. Простит ли?.. Подарит ли вожделенное душевное спокойствие хотя бы теперь, после всего пережитого… Ближе к вечеру Занудин обратил внимание на довольно подозрительное оживление в безмолвствовавшем столько дней подряд «Ковчеге». Топот ног, окрики, стук падающих предметов — все это делало придорожное заведение похожим на муравейник, растравленный рогатиной мальчишки. Хотя Занудин и не считал правильным продолжать проявлять былой интерес к событиями здешней жизни, но все же на одну-единственную минуту любопытство взяло верх. Да и чем черт не шутит ― вдруг это имеет какое-то отношение к нему? За дверью, как «на заказ», были слышны голоса двух разговаривающих. Занудин не смог удержаться и припал ухом к замочной скважине. «Старик рвет и мечет. Никогда еще таким его не видел…» «Да уж. Непонятно только, чего на нас-то злость срывать? Мы не всесильны…» «Носится со своим списком как угорелый…» «С кем можем ― с теми и контактируем…» «Попробуй, втолкуй ему…» «А все ― эти развоплощения строптивые!..» «Я их уже на дух не переношу…» «Две недели назад отказался Пефогор… Неделю спустя — Калеустро… Позавчера ― Николя Тезла…» «А сегодня — Нистрадамос с госпожой Блевадской на пару…» «Старика это добило…» «Ох, не говори…» «Мурашки по коже…» «Что же дальше будет с такими раскладами?..» «Думать не хочется…» «Последней капли не хватает для полного краха…» «О чем ты? Ах да…» «Мы-то переживем — но старик нас потом заживо съест…» «Что-то будет, это точно…» «Циклон новый приближается, кстати говоря…» «В самом деле?.. Дела-а…» (Напряженное молчание, звук удаляющихся шагов)… Голоса были негромкими и с хрипотцой. Скорее всего, они принадлежали Виртуалу и Музыканту — хотя с полной уверенностью не скажешь. Занудин отошел от двери. С минуту поблуждал в задумчивости по комнате и, не раздеваясь, лег в кровать. До наступления ночи ему определенно следовало выспаться… * * * Ночь была ужасна. Грязно-серые облака спускались так низко, что цеплялись за макушки деревьев, а кое-где даже стлались над самой травой. Слышались отдаленные раскаты грома. Из-за туч выглядывала полная луна, и ядовитый блеск, исходящий от нее, поджигал все вокруг серебряным огнем. Ветер завывал голосами тысячи проклятых душ. Если ослабевал, то начинало мерещиться, будто в лесу скулит беснующееся животное, перегрызающее собственную лапу, угодившую в капкан. Очередной порыв распахнул створы Занудинских окон настежь, и стекла плаксиво задребезжали. Но Занудина в комнате уже не было… …Паркет под ногами предательски скрипел, а сердце в груди казалось заведенным часовым механизмом вот-вот готовой сдетонировать бомбы. Глаза ныли от навалившейся темноты. Тяжелые чемоданы колотились об ноги и затрудняли движение. Преодолев коридор, Занудин долго спускался по лестнице, ведущей в холл. Опасаясь поскользнуться и упасть, выверял каждый шаг. Горячий пот заливал лицо и спину. Зубы скрипели, точно в рот набилось песка. Сойдя с последней ступени, Занудин облегченно вздохнул и сквозь непроглядную тьму двинулся дальше ― в том направлении, где должна была находиться дверь. Еще немного, и самое трудное окажется позади. «Ну так что ж, — подумал про себя Занудин, — стало быть, прощай, «Ковчег»! Надеюсь, смогу забыть тебя как дурной сон, продлившийся дольше остальных… Погодка вот только подкачала, сущее невезение…» …И вдруг по всему дому зажегся свет! Занудин выронил из рук чемоданы и насилу поверил собственным глазам. За столом сидели все до единого аркиты «Ковчега» во главе со своим бессменным кормчим, стариком Ноем. Лица компиляторов были утомлены и выточены, точно ночь напролет они дожидались этой неминуемой встречи — и вот-таки дождались. Видимо, знали наперед, что не напрасно отказываются от самых сладких часов сна. Словно пауки затаились в темноте ― недвижимые, бездыханные, ― потворствуя неискоренимой тяге к театрализованным эффектам!.. Хотели произвести впечатление? Признаться, им это удалось… С минуту в холле царило гробовое молчание. Но это, как догадывался Занудин, было только затишьем перед бурей. — Куда-то собрались, молодой человек? — строго спросил дядюшка Ной. — Скверное время для прогулок. Хороший хозяин даже собаку в такую ночь… — Я уезжаю, — с сухостью в голосе перебил старика Занудин, пытаясь между тем не показать растущего волнения. — Не торопитесь. Присядьте-ка… — Я постою. Говорите, что хотели — только, если можно, покороче. Старик свел брови и вздохнул. — Должен признаться, не понимаю, чем я и остальные мои жильцы заслужили такое пренебрежение с вашей стороны, такую враждебность по отношению к себе. Неужели вы в чем-то нуждались здесь или от вас многого требовали? Вот она, человеческая неблагодарность… Впрочем — бью себя по губам и не собираюсь вас ни в чем упрекать. Моя оплошность, извините. Но согласитесь ― по меньшей мере неумно покидать нас вот так, не объяснившись. Уверяю, Зануда, я проанализировал все упущения и все огрехи в наших с вами взаимоотношениях, оценил всю пагубность неискренности, существовавшей между нами, и теперь, — дядюшка Ной многозначительно обвел взглядом безмолвных компиляторов, — мы все здесь, перед вами, чтобы все вам рассказать, открыться… — Однако заставил же я вас понервничать своим уходом, — заметил Занудин, вымученно улыбнувшись краешками губ. — Но уж и вы простите меня. Какие бы сказки вы мне сейчас не поведали, я уверен в одном ― вам от меня что-то нужно. Но что бы это ни было, знайте ― я унесу это с собой! Дядюшка Ной вспыхнул. — Ты до сих пор не догадался, что нам от тебя нужно?.. Ну так я расскажу тебе — ЧТО. Только не ерепенься — ты ведь хочешь это узнать! Занудин не издал ни звука. Дело принимало скверный оборот, но он действительно чувствовал себя обязанным услышать теперь все, что ему скажут. — По-прежнему не присядешь? — Нет. Старик потер руки, грозным взором окинул присутствующих и без предисловий начал свой рассказ. РАССКАЗ СТАРИКА НОЯ Он родился 14 марта 1879-го года у подножия Швабских Альп, в старинном городе Ульм, еще хранившем в ту пору магические черты средневековья. Узкие, кривые улочки, дома с островерхими фронтонами. Огромный, господствующий над городом готический собор. Двенадцать фортов и башен, расположившихся вокруг. Дунай, равнины и холмы. Далеко видны хребты Тироля и Швейцарии, поля Баварии и Вюртемберга… Славные места. Кто мог знать, что этот еврейский мальчик, до семи лет предпочитавший молчать, чуравшийся сверстников, вселявший родным небеспочвенные опасения, что он попросту умственно отсталый — спустя годы, благодаря колоссальной интуиции и развившемуся интеллекту, станет ученым, подкупившим одну из самых умопомрачительных тайн мироздания, соизволившую ему, первому и единственному представителю рода человеческого, открыться?! Никто этого знать не мог. Даже младшая сестра Майна превосходила молчаливого и замкнутого брата в сообразительности. Уж ей-то не доставались такие обидные эпитеты, как «туповатый» и «заторможенный». Разумеется, мальчик страдал. Но жизнь шла своим чередом. Со временем он развил в себе наблюдательность и смекалку, начал обзаводиться интересами. Увлекался религией, но недолго. Полюбил музыку и освоил игру на скрипке. А вскоре, к всеобщему удивлению, его привлекла наука. Поистине судьбоносный выбор… И вот ведь забавно. Нормальный взрослый человек вообще не склонен задумываться над проблемами бытия, вопросами пространства-времени, что так пленили разум швабского отрока. По его (взрослого человека) понятиям, он уже думал обо всем этом когда-то в детстве. «Всерьез забивать себе голову свойствами временного континуума?! Перманентным развитием материи во вселенной?! Торсионными полями?! — округлят глаза девяносто девять, а то и сто человек из ста, поинтересуйся у них о чем-либо подобном. — В эти бирюльки мы, уж извините, не играем, других забот полон рот…» Однако наш герой интеллектуально развивался так медленно, что «пространство-время» по-прежнему занимало его мысли и в 16, и в 25, и в 76 лет, до каких посчастливилось ему дожить. Мощь гения, чуть ли не обязанная инфантильности, ей-богу! Еще при жизни он стал знаменит, но мало кто догадывался, как снисходительно относился ученый к своим ранним, пусть и громким, открытиям. Неуклонная вера в простоту и понятность мироздания не позволяла останавливаться, ни на минуту глушить механизм мозга и отступать перед объектом своего главного поиска, суть которого он так никогда обнародовать и не решился. Слава. Слава того редкого порядка, когда в погоне за ней ты чаще играешь роль дичи, нежели охотника. Путешествия. Яркие, длительные, многократные. Однако ни на секунду, колеся по миру, не прерывал он своей напряженной интеллектуальной деятельности. Все как прежде. Научные проблемы, требующие решения — которые на всю последующую жизнь стали для него источником надежд и разочарований, подчас трагических, — не ускользали от пристального внимания и размышлений. Затем были гонения, война, эмиграция. Покой мог только сниться. Молодость безвозвратно уходила, сил для работы оставалось все меньше и меньше. Вторая половина жизни — период бесплодных математических мучений, погруженности в себя, одиночества. «Старый глупец, умалишенный», — говорили коллеги-физики, не способные проникнуть в глубины его научных изысканий. Но изоляция, в тисках которой он оказался, явилась воистину благословенной. В конце уединенного пути обязан был забрезжить свет. «Мог ли Бог сотворить Мир таким, как подсказывает мне моя интуиция?» — задавался он вопросом (больше похожим на вызов — не правда ли?) и вновь погружался в мистику чисел. Он искал картину беспрецедентных Уравнений. Смысл их применения состоял в том, что в произвольно выбранной пространственной области и в произвольно выбранное время эфир готов поддаться такому высококонцентрированному сгущению, что любые мысли и образы, рожденные тут же, спонтанно или трафаретно, способны уплотниться до состояния земной материи, обрести объективную форму. Другими словами, в конкретно выбранной области механизм мироздания включается в работу с запредельной скоростью и строит буквально из всего, что попадается под руку. Еще в архаичной науке пространство рассматривалось как «наемная квартира» — оно не зависело от того, что в нем происходит. Природа не терпит пустоты, и любое духовное проявление стремится к своей материализации. Нужен лишь толчок! Волевой импульс! Наш ученый, конечно же, предвидел, что рано или поздно установит контролируемую связь с «новыми съемщиками», но, к сожалению, он сам не был морально готов к грядущему открытию. Да что там говорить ― все ученые таковы. Они как дети. Сначала ночи не спят, создают бомбу, способную расколоть Мир на миллиард кусочков — а потом очертя голову бросаются ратовать за мир, разоружение, права человека! Глупо, непоследовательно. Но это уже отступление… Весной 1955-го года, в Принстоне, маленьком университетском городке, на финишной прямой его жизни, происходит то, что должно было произойти. Череда немыслимых по своей оригинальности математических построений, жестокий теоретический эксперимент — и Уравнения найдены! «Старый глупец» добился-таки своего. Однако теперь гениальный теоретик чудовищным образом напуган. Оказалось, формулам не требовалась опытная проверка — «Опыт» вступал в силу с момента написания Уравнений на бумаге. В рабочем кабинете творца начали происходить более чем странные вещи. Рассудок его, и в самом деле, оказался неподготовленным. ПРОСТРАНСТВО ДАЛО ТРЕЩИНУ… Человеческое «я» ученого спасовало. Он сжег Уравнения в огне. Уравнения, которые искал всю свою жизнь… А спустя несколько недель умер, отказавшись от операции. Человека этого звали Альбард Эйнштульн. * * * Воцарилась гнетущая тишина. Дядюшка Ной испытующе сверлил Занудина взглядом. — Имя, которое я произнес — оно знакомо тебе? — Разумеется, — ответил Занудин. — Оно известно каждому школьнику. — Превосходно… Эйнштульн, так спорно распорядившийся плодами своего открытия — иными словами, унеся рецепт открытия с собой в могилу, — не смог предусмотреть лишь одного: ТРЕЩИНА в пространстве не закрылась, нет, она сакрализовала пространство вокруг себя и «пошла» блуждать по миру. Блуждала долго ― и в один прекрасный день остановилась здесь, в «Ковчеге». И вся эта «чертовщина», как ты обычно выражаешься, помогает нам черпать бесценные знания, иметь связь с интереснейшими интеллектами, к сожалению, мало успевшими сделать в отведенный им когда-то срок. Переосмысливая и синтезируя полученные знания и воплощая их в жизнь, мы можем оказаться на пороге создания Нового Мира. Альтернативного Мира… Где разрушительная тяга к потрясениям уступит место выверенному течению событий — как для отдельно взятой личности, так и в масштабе человечества в целом. Не нынешнего человечества, а того, которое мы сами выберем достойным своего творения. Эмбрион новой зарождающейся цивилизации находится здесь! Понимаешь теперь?! — Понимаю, но не до конца. Я-то тут при чем? — ответил Занудин. — Глупец!! При том, что ты и есть Альбард Эйнштульн… — Я?.. — Занудину казалось, он слышит учащенный стук собственного сердца. — Да, ты. Что, не веришь в переселение душ, сынок? — сощуренные глаза Ноя издевательски посмеивались. — Не отвечай, брось. Твой язык и рассудок сейчас вряд ли между собой поладят. Хотя ведь ты о многом догадывался… — И… как… что теперь? — убийственная беспомощность обрушилась на Занудина и давила, давила, как суровый ноготь нерасторопную вошь. — Ты нам нужен, — гипнотизируя Занудина взглядом, бесстрастно продолжал старик. — Ты жил здесь, чтобы влиться в нашу семью, научиться доверять нам и стать нашим соратником. Сейчас ты никто, проходное воплощение, скучный, никчемный тип, только не обижайся. Сам не знающий, чего хочешь, к чему тянется твоя душа. Можно сказать ― тесто с ногами, пластилин! Стремление к выполнению надличностных задач, каких не ставило перед собой человечество — это ведь не про тебя, правда?.. Но когда ты покинешь этот мир, то снова вступишь в права обладания бесценными знаниями, которые приобрел в прошлой жизни — жизни Эйнштульна. А ведь труд, благодаря которому были приобретены те редкие знания, для чего-то же был проделан! Не так ли?! Эх-хе… Эго текущей жизни умрет, источится. Но выживут некоторые привязанности. Твой дух навряд ли захочет отождествлять себя с простоватым Занудой ― он вновь будет считать себя гением Эйнштульном! Однако в нем останется и «крупица Зануды», отвечающая за преданность и служение «Ковчегу». И тогда-то уж твоя помощь нам, поверь, станет несоизмеримой ни с чьей-либо другой. Импульс, который ты способен будешь нам дать — колоссален!! Занудина сковал шок. — Вы просто используете меня, — тихо произнес он, уставившись в точку. Именно сейчас ему почему-то вспомнились доведенные до отчаяния Айк, Сад Вашас, Фрудди Мурки и многие другие развоплощения, чьи не нашедшие покоя желания толкали их в коварно расставленные сети «ковчеговцев». «Ковчеговцы», или «черви», как называл их Айк, — что им действительно нужно? Сами себя помазали они на царство над живыми и мертвыми! Не потеха ли это, не угождение ли собственному честолюбию, принявшему настолько извращенную форму и прикрываемому лозунгами построения Нового Мира — лучшего, совершенного?.. Мира, к которому компиляторы, копни поглубже, имеют теперь довольно условное и даже оторванное отношение! «Ковчег»… Когда-то он был обыкновенной гостиницей, где на день или два собралась горстка скромных постояльцев до прихода очередного маршрутного автобуса. Автобус увез бы их дальше. В одной охапке со всей их неудовлетворенностью, смутными чаяниями и дремлющими страстями, которые люди обычно запирают глубоко в себе, ― напоказ, на всеобщее порицание, выставлять справедливо опасаясь. Просто инженер, учительница, таксист, парочка ветреных студентов, провинциальный актер, бухгалтер — словом, кто угодно, обычные земные люди без нимбов над головами. Откуда явилась им эта миссия? Не порочна ли она по своей сути, учитывая кандидатуры исполнителей, выбранные методом какого-то невообразимого «мистического тыка»?.. Почему «Ковчег» наводняли писаки и музициры, эротоманы и бунтари, политиканы и разбойники, паяцы всех мастей? Почему в стенах придорожного заведения Занудин никогда не сталкивался с учеными, пророками и истинными цивилизаторами человечества? Не потому ли, что приближенные к тайнам бытия не желают открывать эти самые тайны паразитам? Вот, быть может, где кроется ответ?.. И впервые в своей жизни Занудину нужно принять решение самому… На чьей стороне ОН?! — Эх, Зануда, Зануда, — тяжело вздохнул старик. — Погляди вокруг. Разве ты не видишь, как бурлит мир? В какой беспорядок пришла человеческая культура? Сколько скопилось знаний, при малейшей их компиляции подрывающих устои всего материально-духовного построения, водруженного за историю существования человечества? Любой человек, вновь «откомандированный» для земного существования, уже не справляется с разрушительной мощью тех противоречий, что вдруг выявились из хаоса бессистемно накопленных знаний. Человек выглядит беспомощным, надломленным, апатичным, жалким. Он не понимает, чего ему желать и к чему стремиться. Он ищет убежища в фантазиях прошлого и будущего, ― но боится настоящего, в котором ему нужно оправдывать свое предназначение. Он потерян, слаб и заслуживает презрения. Разве ничто не предвещало появления таких, как мы? Разве ничто не предвещало того, что час великой трансформации близок? Миры погибают, побежденные новыми. Так было всегда. Почему именно мы? И почему теперь? Просто до нас ни в чьих руках не находился инструмент, пригодный для такой работы, как создание Нового Мира! Но вот он обнаружился — и решение рождает само себя. Кто успел, тот и сел, как говорится. Разве не ждет все необратимое своего дерзкого исполнителя? Если существует механизм и существует возможность его запуска ― то всегда найдется рука, которая потянет рычаг. Так уж все устроено, что миллиарды жизней творят и совершенствуются лишь для того, чтобы горстка индивидуумов-революционеров простейшей манипуляцией длани стерла их в назначенный час в ничто! А масштаб драмы только подчеркивает величие исполнителей… — Вы чокнутые… — прошептал Занудин. — Думай как хочешь. Но только учти. Здесь ты нужен. Здесь таится корень твоей будущей великой жизни! А там, среди людей… — старик презрительно поморщился. — Ждут ли тебя, помнят, оценят твое благородство? Считаешь, примут с распростертыми объятиями, руки и ноги тебе облобызают, радуясь твоему возвращению?! Очень сомневаюсь на сей счет… Дядюшка Ной продолжал наносить удар за ударом — и все ниже пояса… Старик запугивал, что никому Занудин в этой жизни не нужен, что за язык (если вздумает болтать о «Ковчеге») его непременно запрут в психиатрическую лечебницу, а дом, в котором жил, пустят с молотка ― если уже сейчас какие-нибудь лихоимцы и нувориши не успели прибрать его к рукам. Улица или психушка — вот все, что его ждет. Но дело, мол, не в этом, а в том, что Занудин и сам обязан себе признаться ― он ненавидит мир, в котором ему выпало родиться, и никогда не будет в нем счастлив. Слушая старика, Занудин не смел вставить слова. Он был растерян, подавлен, распят, но в глубине души знал одно: то, чего от него хотят в «Ковчеге» — неправильно. Поддаться — значит согласиться на ужасное предательство… Да, он привык чувствовать себя отвергнутым… Он никогда не завоюет понимания и не обретет покоя… Он будет страдать, как страдал всегда… Что правда, то правда ― он так и не полюбил мир, в котором родился и вырос. Но ведь… в чем тут дело, в чем соль… он не любил его как-то совершенно невинно и инфантильно, по-мальчишески, без подоплек того мистического ранга, что так настойчиво стали внушаться ему здесь, в «Ковчеге» — не любил просто потому, что не нашел в нем себя, не сумел быть счастливым. НО МОГ БЫ, если бы вовремя сбросил с глаз шоры и посмотрел вокруг чистым, незамутненным взглядом!.. Зачем мстить миру за свою трусость, за личное поражение? Сколько в мире других людей, которые счастливы!! Хотел бы он изменить этот Мир?.. Сейчас Занудин впервые был уверен, что НЕТ. «Я не тесто с ногами, не пластилин, — мысленно обратился Занудин к компиляторам, стискивая зубы. — И если от меня зависит хоть что-то, хоть самая малость…» — Никто тебя не использует, мальчик мой, вздор все это… — дядюшка Ной поднялся из-за стола и теперь по-отцовски теребил волосы Занудина. — Давай-ка, лучше, распаковывай свои чемоданы. Добро пожаловать обратно в семью! Занудин вздрогнул и отстранился, чуть не оттолкнув старика. Озираясь на «ковчеговцев», дядюшка Ной растерянно похлопал густыми ресницами. — Благодарю покорно, — выдавил из себя побледневший Занудин. — Но я не смогу здесь больше находиться. И ни за что не стал бы помогать вам, если бы остался. Конец приключениям. Конец головоломке. Конец всему. Я ухожу из «Ковчега»… Глухой ропот послышался со стороны сидящих за столом компиляторов. Из руки Поэта выпал и шумно покатился стакан. Дядюшка Ной, еще десять секунд назад всем своим видом олицетворявший всепрощение и благожелательность, побагровел. Его глаза так сильно запали, что казалось, продолжают смотреть на неуступчивого Занудина из глубокой темной пещеры. — Ну что ж, — металлическим голосом проговорил старик и в сердцах махнул рукой, — ты сделал свой выбор. Но только покинуть «Ковчег» — значит ступить в пучину… Глупец… Занудин больше не слушал Ноя. Он повернулся к старику спиной, поднял с пола чемоданы, но… идти было некуда. Обитатели «Ковчега» плотной стеной преградили ему путь… КАК СТАЯ ГОЛОДНЫХ ХИЩНИКОВ, ОБНАРУЖИВШИХ ДОБЫЧУ, НАКИНУЛИСЬ ОНИ НА ЗАНУДИНА. ОНИ ХВАТАЛИ ЕГО ЗА ГОРЛО, ДУШИЛИ, ХРИПЕЛИ, ВЫЛИ, РВАЛИ ЗУБАМИ ЕГО ПЛОТЬ, КОЛОЛИ ГЛАЗА, ПРОКЛИНАЛИ… …В какой-то момент ужас и боль померкли… Занудину почудилось, будто он вырвался из цепких лап озверевшей шайки и, очутившись на воле, без оглядки бежит через лес… Он был удивлен тому, что утро уже наступило… Ласково светило солнце… слышалось пение птиц… а в ноздри проникали запахи хвои и цветов… Он удивился еще больше, когда понял, что ему не нужно петлять между деревьями… он мог бежать сквозь них… он мог бежать так быстро, что вокруг замирали звуки… А когда он взглянул на свои ноги, то не увидел их… Рук не было тоже… И тела у него н-е-б-ы-л-о… «Как странно», — последнее, что успел подумать Занудин, с легкостью подхваченной пушинки поднимаясь над разлившейся зеленью деревьев и уплывая ввысь… — 1 — «Все… все катится к чертям! Вот он… К-О-Н-Е-Ц!.. Это похоже на какой-то ветхий чердак, на котором скопилось столько разного барахла, что одно незапланированное колебание — и оно рухнет нам на головы. Воздух пахнет крушением. Реальность… Иллюзии… Все переплелось, как крысиный король сплетается хвостами и лапами, находя единственный смысл в самоубийственном жирении. Новые формы устарели… Кругом паразиты, сосущие кровь друг друга, потому что она циркулирует теперь только в их жилах и нигде больше — бесполезная перекачка и неизбежное зачахание… Цивилизация выходит на свой последний виток…» — Даун замолчал и, поерзав, удобнее завернулся в шерстяной плед… Вид огня в камине клонил карлика в сон. Однако всякий раз, стоило векам сомкнуться, — то причудившийся шорох, то неожиданный порыв мыслей, которые не терпелось высказать вслух, прогоняли подкравшуюся дремоту. В какой-то момент пискливо скрипнули ступеньки, и в холл спустился дядюшка Ной ― остановился, замер поодаль. Старик и карлик в тоскливом, недоверчивом оцепенении уставились друг на друга и с минуту не нарушали молчания. Первым не выдержал Даун и разразился протяжным зевком. — Вскипяти молоко, — почмокав губами, произнес карлик задумчиво, точно и сам не мог понять, так ли уж ему хочется сейчас молока… Подперев щеку кулачком, Даун ехидным взглядом проводил шаркающего ногами старика до желтой двери под лестницей, а затем снова перевел глаза на огонь и беззвучно вздохнул. Из кухни донеслось посудное бряцанье, сопровождаемое приглушенным старческим ворчанием. Карлик, казалось, ничего этого уже не слышал, потому что опять принялся клевать носом. Однако заснуть ему так и не удалось. За спиной кто-то коротко и гулко откашлялся. Вздрогнувший карлик непослушными пальцами стащил с себя плед и медленно обернулся. Глаза новоиспеченного кормчего изумленно расширились. — Как?.. Снова вы?.. …А за окнами насвистывал, сея изморось, ветер. Небо было похоже на мазутную воронку, расцарапанную вычурными пурпурными дугами. Звезды сквозь облака глядели подслеповато. Лес роптал словно живой. Истерзанные деревья зябко льнули друг к другу, свиваясь дрожащими ветвями. По земле, меж согбенных стволов, перекатывались жирные, ослизлые вороха побитой дождем листвы… Вспыхнула и погасла маленькая белесая точка… Вот снова появилась и осталась мерцать. А вслед за ней забрезжили другие. Могло показаться, что из глубины леса вереницей летят светлячки. Откуда им было взяться здесь в такое ненастье ― и зачем? Что они искали? Но размеренно-неторопливо текли минуты, и уже становилось очевидным, что это никакие не светлячки, а зажженные факелы в руках мужчин и женщин, одетых в белые просторные мантии… Красивые люди с гордыми осанками и проницательными взглядами не разговаривали и не обменивались жестами, у них не возникало в этом необходимости. Они ступали так, что к босым ногам не приставала грязь, а материя, из которой были сшиты мантии, не цеплялась за ветви. Факельное шествие приблизилось к «Ковчегу» и, образовав полукруг, остановилось…